Солнце сияло

— Ну, можешь ты вернуться туда? Погулял-погулял — и снова к рулю.

— А! Снова к рулю. — Мне наконец стало ясно, какое агентство он имеет в виду. Нет у меня там уже ни руля, ни судна. Мне там уже ничего не принадлежит. Чужая собственность.

Конечно же, как ряженый наехал на Ловца и стал общипывать его, так что от Ловца полетели пух и перья, я тут же бросился к Лене Финько с покаянием. Каяться было в чем. Последние месяцы работы с Ловцом я не только не появлялся в агентстве, но даже ни разу не позвонил Лене. Как, впрочем, не звонил и он мне.

Была причина не звонить ему у меня, была и причина не звонить ему мне. Он все переоформил на себя. Конечно, мои подписи на всех документах по ликвидации прежней конторы были подделаны, но что же я, должен был затевать с ним судебную тяжбу? Чтоб провалиться в нее, как в болото?

Леня прекрасно понимал, что ни в какую тяжбу я не полезу. Но он еще и отказал мне в любой работе. Ему хотелось душевного комфорта, а я бы, появляясь в агентстве, мозолил ему глаза, был бы постоянной укоризной, будил в нем чувство вины.

— Извини, не мог и предположить, что у тебя там такой поворот, — сказал Ловец, когда я в нескольких словах объяснил ему, что у меня произошло с агентством. — И у тебя что, никакого заработка сейчас?

— Практически, — мгновенно просчитав в уме варианты, как ловчее уйти от прямого ответа, и не сумев придумать ничего гениального, отозвался я.

— А черт, — проговорил Ловец. — Я все о себе, а ведь и ты залетел изрядно.

— Я еще у тебя и в должниках, — сказал я.

— А, брось. Вот это брось. — Он вновь достал руку из кармана и отрицательным жестом поводил ею перед собой. Похоже, у него за это время появилась привычка, подкрепляя свои слова, жестикулировать, и довольно экспрессивно, — чего я прежде в нем не замечал. — Не знаю, кто кому должен. Может быть, на самом деле я тебе. Так что давай, есть предложение: по нулям.

Когда вам скашивают долг, а вам на самом деле и нечем его отдавать, вы будете отказываться?

— Хорошо, — сказал я. — Сочтемся славою.

— Славою? — покосился на меня Ловец. — Ну, насчет себя сомневаюсь. В деревню, к тетке, в глушь, в Канаду…

Так, разговаривая, мы дошли до здания бывшего родильного дома имени Грауэрмана, бывший родильный дом щерился на улицу множеством разномастных дверей, предлагая отовариться лучшими лекарствами мира в двухуровневой аптеке, приобрести эксклюзивные ювелирные украшения, поменять доллары на рубли или рубли на доллары, узенький тротуарчик вывел нас к боковой стене «Праги», еще несколько метров вдоль нее — и глазу открылся весь простор площади: сарай кинотеатра «Художественный» за дорогой, похожая на печатный пряник, неожиданного красного цвета станция метро «Арбатская» справа от него, квадратные горы белых «пентагоновских» зданий, каменная фигура Гоголя на пьедестале в створе бульвара в дальнем правом краю.

Мы пересекли перед носом у заворачивающих машин дорогу и оказались у спуска в переход, кишевший и здесь, на ступенях, и в полумраке подземной площадки уличными художниками, сидевшими перед своими мольбертами на раскладных стульях, панкующей детворой с радужными хохлами на головах, бедно одетыми попрошайками, застывшими в одинаковых согбенных позах с требовательно протянутыми вперед и заведенно трясущимися руками. У мощных чугунных перил, огораживающих тротуар от обрыва в туннель, по которому навстречу друг другу игрушечно неслись бликующие потоки машин, мы остановились.

— И что ты сейчас собираешься делать? — спросил меня Ловец.

Это был вопрос так вопрос. Я пожал плечами. У меня не было ответа.

— Поживем, — неопределенно протянул я. И решил отделаться шуткой: — Вот нового президента избрали. Теперь все по-новому станет.

Вместо стремительно дряхлевшего героя 1991 года президентом совсем недавно был избран назначенный Ельциным себе в преемники бывший глава спецслужб, и все вокруг связывали с ним какие-то особые надежды на изменения.

— А ты его избирать-то ходил? — спросил Ловец.

— Нет, — признался я. — А ты?

— И я нет, — сказал Ловец. — Ты нет, да я нет, а говоришь, все по-новому станет. — Он взял меня за локоть, заставляя развернуться, чтобы мы оказались глаза в глаза. — Давай вместе со мной в Канаду. Вдвоем веселее. Да во всех смыслах легче.

— И что мне там делать? — спросил теперь я. — Мороженым торговать?

— Почему обязательно мороженым? Можно, конечно, и мороженым. Но это для начала, пока не осмотришься.

Я отрицательно покачал головой.

— Нет, — сказал я. — Ни мороженым, ни чем еще. Я на всю жизнь наторговался. Больше не хочу. Ни здесь, ни в Канаде. Ни где еще.

Кажется, Ловец на меня тогда обиделся. Я прочитал это по его глазам. Но сказать он мне ничего не сказал. Он протянул мне руку:

— Ладно, пока суд да дело… в Канаду сейчас проще всего, но тоже нужно ждать. Три, четыре месяца, может, полгода. Поговорим еще. Глядишь, вдруг передумаешь.

— Да, а вдруг? — пожимая его руку, отозвался я.

Помню, мне было отчаянно неуютно от той ноты, что неожиданно, и по моей вине, прозвучала в нашем разговоре с Ловцом при прощании. И, уже спустившись в переход, на две или три ступени, я поднялся обратно вверх и отыскал Ловца в толпе взглядом. Он не успел уйти далеко, и я легко обнаружил его фигуру. Так я и смотрел ему в спину, пока он не заслонился другими людьми, вынырнул из толпы раз, другой — и пропал окончательно.

Звонок мобильного прозвучал, когда я повернулся, чтобы спускаться в переход вновь. С год назад сотовая связь резко подешевела, и мобильные телефоны стали распространяться по Москве подобно лесному пожару; с чем я задержался — это с приобретением мобильного, но все же он появился и у меня.

Голос, прозвучавший в трубке, заставил меня вздрогнуть. Это была Долли-Наташа. Вот прямо сейчас, когда мы только что расстались с Ловцом!

— Ты что, Саня, молчишь? Не узнаешь меня? — рассыпала благостный смешок Долли-Наташа.

— Да нет, узнаю, — сказал я.

— А что же тогда тратишь мобильное время на ненужные объяснения? Надо встретиться. Давай подъезжай. Диктую свой адрес. Запоминай.

Она говорила так, словно была уверена, что я тотчас же и побегу к ней.

— Что мне у тебя делать? — довольно грубо проговорил я. — У меня никаких интересов к тебе.

— Да? — все с этим же благостным смешком произнесла она. — А чьи песни я пою? Чью музыку мой ансамбль исполняет?

Не знаю, могу лишь предполагать, почему Ловец был вынужден пойти на такое, но права на записанный им диск перешли к ряженому, и получилось, вместе с этими правами перешло к нему и право на все мои вещи, что звучали на диске.

— Какой такой твой ансамбль? — спросил я Долли-Наташу.

— Мой. Все тот же. С которым я и до этого выступала.

Не скажу, что меня оглушило ее известие, — это было бы несомненным преувеличением. Но что-то вроде некоторого шока я испытал.

— Что, неужели и Вадик с тобой?

— А вот послушай, — прожурчал смешок Долли-Наташи, последовала недолгая пауза, и радиоволны принесли мне голос Вадика:

— Саня, привет!

— Привет, — сказал я.

— Ну так что, Сань? — вопросил Вадик. — Присоединяешься к нам? Наташка позвонила: давайте работать, как работали. Ребята подумали — ну, а что нам, нам не все равно, кто спонсирует? Главное — группа. Сколько сил положено, столько наработано. Преступление — взять и развалиться.