Солнце слепых

– Сказала бы мне, помог.

Катя улыбнулась:

– Спасибо. Не помог бы. Тут только я одна могла помочь себе. Больше у меня нет никого.

«Как и у меня!» - перехватило Федору грудь. Он потер ее.

– Болит? У меня, оказывается, Колю не у... не у...
– Катя заплакала навзрыд. Успокоившись, сказала: - Колю-то моего, сынишку, не убило тогда. Живой он. Его подобрал один человек и все это время кормил, воспитывал. А теперь вот этот человек нашел меня и сказал об этом.

Федор, не понимая, смотрел на нее.

– Ну и что? Где ж тут беда?

– Не отдает он мне его!

– Как не отдает? Да зачем же тогда сказал?

– Ой, Федя! Тут, как в романе, долго рассказывать. Классический любовный треугольник. Довоенный еще. Муж, я и еще некто третий. А в треугольнике, если один угол тупой, так это муж. Господи, прости меня, грешную! И так наказал меня уже на полную катушку, дальше некуда! Муж мой, царствие ему небесное, был театральным режиссером, это совсем другая жизнь, тебе ее лучше и не знать совсем. Он и от фронта-то отмазался под предлогом своего бескорыстного служения высокому искусству. Судьба, правда, мстит тому, кто с ней нечестен. Жизнь искусством не купишь. Так вот, муж был мужем мне более по обязанности, чем по сердцу, и вышла я за него, да-да, не гляди на меня так, только из соображений театральной карьеры, хоть и Коленька был от него, не думай, что я падшая женщина. Какой-никакой, но супружеский долг все-таки есть. Должен быть. Но вот этот третий меня сломал. О! Вскружил голову и увлек в пропасть. Он дирижером работал. Дирижеры, Феденька, властные люди, а этому - самому впору дирижерами руководить! С ним чувствуешь себя простой флейтой, как в «Гамлете». Что флейтой? Чувствуешь себя одинокой нотой: фальшивой и ускользающей. Когда я поняла, что фальшивых нот не бывает, что фальшивим мы, я освободилась. Перед самой войной разорвала с ним отношения. Хватило душевных сил. Я, конечно, тоже стервоза еще та. Он был убит этим, ну да музыканты от одной ноты готовы помереть, а потом от нее же воскреснуть. У них это наблюдается периодами. Словом, этот дирижер и нашел тогда моего ребенка в какой-то больнице. Когда завалы растаскивали, Колю вытащили из-под балки. Балка свалилась на него и тем самым спасла. Правда, ценой черепно-мозговой травмы. Дирижер тогда нашел (спасибо, конечно, ему) и взял Колю из больницы. А вот позавчера приехал сюда. Где-то узнал, что я тут работаю, пришел ко мне и предложил обмен. Мне - Колю. Меня - ему. Опять проклятый треугольник! И правда, самая жесткая (жестокая!) фигура. Я отказалась. С ужасом - отказалась! Его это здорово озадачило. Начал-то он с шутки. Пришел, мол, с небольшим подарком, и кто старое помянет, тому и глаз долой. Похоже, он все рассчитал, но только не мой отказ от ребенка. Нашла коса на камень. Конечно, я погорячилась, не так надо было, но уж очень все было неожиданно. Я ему: заберу Колю без всяких условий, а там посмотрим. Нет, сказал он, так не пойдет. Я на своем. Мой сын, и какое твое дело? Спас от голода, спасибо на том. Бог воздаст, и я не забуду. Но сына отдай немедленно и без всяких условий! Тут он и выдал: что я никому не докажу, что Коля мой сын; что Коля умер и это записано, где надо; что Коля просто-напросто не узнает меня после стольких лет разлуки; что сам он, в конце концов, теперь Колин отец. И показал мне справку об усыновлении мальчика-сироты Коли (без фамилии). Справка - в обмен на тебя, сказал он. Я сжала зубы и сказала: нет. Он был в ярости, но и без сил. Я готова была убить его, себя, кого угодно! Хорошо, он быстро ушел. Как ушел, у меня ноги подкосились, и я повалилась без сил. Как подумала, на краю чего была... Какая я мать - после этого?!

Федор слушал. Когда в рассказ вплелся «некто третий», он уже решил, что начинается волшебная сказка - женская исповедь о добродетели. Дамы о добродетели знают все. Но потом с изумлением почувствовал, как за считанные секунды, пока Катя рассказывала ему свою историю, у него расширилось сознание, как необъятен стал мир, как наполнился он, помимо его сугубо личных проблем и локальной его боли, множеством проблем близких и не близких, понятных и не понятных ему людей, наполнился всеобщей болью и всеобщей радостью. И он понял, что выход из его личной боли был один - это вход в боль, как в туннель, другой боли навстречу. Да так, чтобы не промчаться мимо друг друга, как два курьерских, а чтобы столкнуться на полном ходу лоб в лоб, всмятку, вдребезги! Столкнуться и ворваться в одну только радость!

Пока Катя рассказывала о себе, Федор никак не мог понять, почему ему так неспокойно, и вдруг ему очень ясно стало, что Катя говорит голосом Фелицаты, смотрит на него и видит его будущее глазами Фелицаты...

– Тебе еще нет тридцати?
– спросил он.

– Нет, - засмеялась Катя.
– Для тебя это важно?

– Да, - ответил Федор.

Катя хотела спросить, почему это так важно для него, но не успела.

– Все образуется, Катя, - неожиданно для себя сказал он.
– Вот увидишь, все образуется. Мы с тобой поженимся, и он отдаст нам нашего ребенка. Пусть попробует не отдать! На мне не поиграешь, как... как на флейте! Вот погоди, через недельку я оклемаюсь, и мы пойдем с тобой в ЗАГС. Где тут у вас ЗАГС?

ЗАГС был неподалеку, и через два месяца они справили свадьбу. Петров с Шапиро сочинили частушки и с огоньком исполнили их. А после единственного краткого визита, который нанес бывший армейский разведчик Дерейкин Ф.И. действующему дирижеру симфонического оркестра Туманову Г.П., тот тут же вечером доставил Екатерине Александровне Дерейкиной ее семилетнего сына Николая в целости и сохранности, и в знак примирения принес коньяк и букет желтых роз. Лишь одна красная роза горела посередине, как капля крови. Туманов выглядел респектабельным, но жалким, и Катя простила его. Расстались они дружески. А Федор подумал: «В слове респектабельность есть что-то дешевое, так как оно исключает благородство».

Когда остались одни, Катя обняла Федора и в первый раз сказала ему:

– Феденька, я люблю тебя!

Глава 7

Когда уходят навсегда

В жизни горожанина, как во всякой городской улице, две стороны: солнечная и теневая. На этой улице может быть оживленное движение, а может быть тупик, новое асфальтовое покрытие или вечно вскрытый ремонтными службами асфальт, может сиять безукоризненная чистота, а может неуемный ветер непрерывно сыпать в лицо песком и обдавать выхлопными газами поток автомобилей. К жизни такой рано или поздно привыкаешь, как к будильнику в шесть утра, вечернему кефиру в санатории, а то и к супружескому долгу.

Дерейкин свернул с городских улиц к реке и вдруг оказался в другом царстве. Федор искал отдел кадров пароходства. Он был, сказали, в вагончике на задворках речпорта. Само здание речпорта стояло под лесами, и оттуда неслись какие-то дикие крики, как из леса. На самом верху, на балке, сидел парень в немецкой каске и болтал ногами.

– Где тут отдел кадров?

Парень махнул рукой куда-то вдаль.

Федор прошел всю территорию порта, пустырь, железнодорожные пути, несколько составов из теплушек и платформ, разъеденный ржой и временем катер, дымящиеся пирамиды угля. Ничего похожего на отдел кадров не было. Вывернув из-за горы металлолома, как из-за монумента войны, Дерейкин увидел на путях вагончик. С треском раскрылась дверь и, громко каркая, из вагончика вылетела большая ворона. Вид у вороны был жуткий. Тут же с проклятиями показалась косматая старуха, тоже похожая на ворону. Она яростно махала руками и что-то орала вороне вслед.

– Не скажете, где здесь отдел кадров?
– спросил Федор.

– У нее вон спроси!
– крикнула ведьма и с треском закрыла дверь.

Дерейкин вспомнил, что когда в помещение залетает птица - это к неблагополучию. Оттого бабка, видно, и переполошилась, подумал он и еще раз постучал в дверь вагончика.

– Чего тебе?

– Отдел кадров.

– Я же сказала: у нее спроси!

– У кого?
– Дерейкин посмотрел на ворону, усевшуюся на дереве напротив.

– Вон, у девчонки! Бестолочь. Ослеп, что ли? Все слепые какие-то, глухие, и все в отдел кадров прут! Инвалиды, ёшь корень!
– с треском бабка захлопнула дверь.

Тут Федор заметил маленького роста женщину. Та чистила на плоском камне рыбу. Рыба, видимо, подсохла, и женщина яростно драла ее большим ножом.

– Вы отдел кадров?

– Я, - выпрямилась женщина, но от этого выше не стала.

– Вы рыбку-то смочите, легче пойдет, - посоветовал Федор.

– Это тебе не бабу драть, смочи!
– оборвала его женщина.
– Чего надо?

– Это, наверное, ваша мать в вагончике?

– Моя «вашамать». А что?

– Да нет, ничего. Она порекомендовала мне обратиться к вам.

– Порекомендовала? Ладно, подождите минутку, - смилостивилась женщина и, окунув окуньков в воду, дочистила их.

– Так, значит, к нам, - женщина вытерла руки о передник и взяла документы Дерейкина.
– На самоходку? Дерейкин, значит, Федор... Вот тебе, бабушка, и ваша мать! Дерейкин? Ты, что ли, Федька? Вот не узнала бы никогда! Где лицо так обжег? Меня-то не забыл?
– женщина подбоченилась, вздернула кверху носик.

Дерейкин узнал страшную хохотушку Лиду, даже не из прошлой, а позапрошлой, бог знает какой, институтской еще жизни. Ко лбу ее прилипли рыбьи чешуйки.

– Лида!

– Узнал, сволочь!
– Лида топнула ножкой и крутнулась на месте.
– А я все та же, оторви да брось!

– Да вижу, что та же. Ты-то та же, я вот гаже.

– Пошли в помещение, записать надо и печать поставить.

– Мать не попрет?

– Не попрет. У нее там другая комната.

– У, так у тебя тут апартамент!

– А как же! Госслужба! Женат, Федя? Жена-ат... И дети есть? Е-есть... Сыночка Коля. Давно женат?

– Второй год.

– Когда ребеночка-то успел наклепать? Приемный, что ли?