Солнце слепых

Федор не помнил названий улиц, по которым ходил сотни раз, не помнил номеров домов и названий магазинов, в которых бывал каждый день, не помнил лиц и имен многих людей, с которыми жил бок о бок почти всю жизнь. То есть разово, при случае, он вспоминал их, но во всех других случаях они ему были абсолютно не нужны, а потому не имели ни лица, ни имени, ни адреса. Разумеется, то, что из внешнего мира входило в круг его интересов и обязанностей, он помнил прекрасно, это было «его» землей, и он там полностью владел ситуацией, но это была лишь небольшая часть общей земли, на которой он жил. И куда меньше его воздушно-подводного мира поэзии и мечты!

Да, люди материальны. Мечты их кристаллизуются в небесные звезды, надежды - в звезды морские, а из их одиночества сшита земная кора. И от всего этого берет иногда просто звериная тоска! Федор порой захлебывался от тоски. Он не знал, куда себя деть. То есть учеба, конечно же, занимала у него какое-то время, но душа оставалась совершенно свободной, туда не залетало, да и он не пускал сам, ни одно соображение о техническом прогрессе и прочих вещах, которые улучшают материальное благосостояние трудящихся и обороноспособность страны. Девушек тоже не было там, так как все они оставались за бортом, когда он хоть на минуту уходил от этого мира в свои фантазии и мечты. То, что ему предрекла Фелицата, ему уже стало казаться реальным и выполнимым. Оно было вот, протяни руку - и коснешься его! Еще чуть-чуть, еще чуть-чуть.

В боксе он первое время находил успокоение, так как пропускаемые им удары в буквальном смысле выбивали ему дурь из головы, но чем больше и скорее он учился этому непростому занятию, тем сильнее разочаровывался в нем. Нет, конечно же, это прекрасно - уметь постоять за себя. Быть самым сильным, самым независимым, но удары по голове загоняют всего тебя вовнутрь. А изнутри не увидишь мир. Путешествия - вот о чем мечтал Федор. Но путешествовать не за нокаутами и медалями, а просто так. Он мечтал бороздить мировой океан, он мечтал побывать там, где не ступала еще нога человека, он мечтал водружать флаги СССР всюду, где они еще только не водружены. Он даже вступил в городское географическое общество. Сначала к нему там отнеслись несерьезно, но когда он рассказал о том, что знает все о пиратах, и в подтверждение принес список книг, прочитанных и переведенных (!) им на трех языках - удивлению председателя и секретаря общества не было границ. Через месяц уже Федор сделал три доклада о пиратах, английских, испанских и португальских колониях и, отдельно, о Фрэнсисе Дрейке. А еще через полтора месяца его пригласили на радио и он там сделал две получасовые записи.

Когда Федор вернулся с чемпионата страны серебряным призером, он стал в городе на пару недель знаменитостью. Знаменитость отличается от простого человека фосфоресцирующим покрытием, а когда это покрытие захватают руками или глазами, то и не отличается больше ничем. Так и у Федора через полмесяца все опять вошло в свою колею.

В Воронеже у него состоялось несколько встреч с болельщиками, после которых он не находил себе места, словно обманул всех. То, что он занял не первое место, а второе, Федор воспринимал поначалу как случайность. Но прошел месяц, и он ясно понял, что проиграл не первенство и чемпионский титул, а проиграл самого себя. Судьба дала ему шанс, а он взашей прогнал свою удачу. Федор с досадой понял, что причина его поражения одна - отсутствие своей жизненной позиции, стержня, который может остаться от человека один, как меч Дон Кихота, но это и будет сам человек. Нельзя не иметь этого стержня даже в самом малом. Даже чихнув, ты утрешь нос либо рукою, либо платком. Вот ведь тот же Дон Кихот - что главное в его облике? Разве только то, что он напоминает собственное копье? Разве только то, что он такой же доходяга, как Росинант? Нет, главное в нем - меч в его руке! Главное - рука, которой, хоть отсеки ее, он будет поднимать меч во имя торжества справедливости! Почему же моя рука не била резко и прямо? Не била снизу и сбоку? Не била, чтобы доказать и «хрячку», и тем, кто за ним, что ей нипочем никакие угрозы?

Он был раздражен и не искал больше встреч со старыми друзьями, не жаждал новых знакомств. Если раньше его тешило и забавляло то, что он не такой, как все, теперь его это только угнетало. Он вдруг понял, что человек сам себя выделить из круга людей не может, да и не имеет на то права. Но если ему отпускается это откуда-то свыше, как подарок, то никак нельзя сомневаться в том, что делаешь, и совсем уж нельзя делать что-то вполсилы!

– Что же ты не заходишь?
– попрекали его знакомые.
– Зазнался, приятель!

Девушки на него тоже обижались. Сперва они досаждали ему, но потом перестали искать с ним встреч. Крайне обидчивые создания, так как заняты исключительно собой.

Воскресным утром ни свет, ни заря к Федору нагрянула Лида. Она ловко миновала дрыхнувшего при открытой двери вахтера. Проскользнула к ребятам, огляделась. Все еще спали, торчали во все стороны пятки и макушки. В открытом окне зеленел сквер. Девушка отхлебнула из графина воды, содрала с парней одеяла и обрызгала их водой. Потом с хохотом стала прыгать с кровати на кровать, увертываясь от неуклюжих объятий.

– Сволочи! Сколько спать можно!
– вопила она.

А потом стала тапкой лупить студентов по чему попадя. Все четверо гуськом направились умываться, а Лида наскоро прибрала в комнате.

– Ну, братцы, и бардак у вас!
– то и дело восклицала она, поглядывая в зеркало в шкафу. Зеркало не успевало скорчить ей рожу.

Все умылись, причесались, расселись по койкам и, зевая и почесываясь, таращили глаза на раннюю гостью. Что же делать в такую рань? Даже жрать везде закрыто.

– Ты чего это?
– спросил Демьян.
– Праздник, что ль, сегодня какой?

– Праздновать Федину победу пришла! Это ж, помереть и не встать, второе место! И где - в СССР, союзе одиннадцати республик! И кто - Федька!

Лидка взвилась и стала забрасывать парней подушками. Это продолжалось до тех пор, пока Федор не скрутил ей руки и не подмял ее под себя. Она тут же и успокоилась и стала дуть Дерейкину в ухо. Дунет и шепнет:

– Сволочь ты, Федька! Большущая сволочь! Приехал и хоть бы зашел! А вы куда?
– обратилась она к парням, покидающим комнату.

– По нужде, единственно по ней, проклятой!
– ответили те хором.

– Вы же уже справили ее, сволочи!

– Нужда - не Новый год, справляется чаще.

Федор усадил Лиду рядом и глубоко вздохнул.

– Некоторые празднуют ее всю жизнь, - сказал он.
– Слышь, Лида, давай расстанемся по-хорошему?
– и он замер, ему вдруг захотелось получить от девушки оплеуху, а потом, схватив ее за руки, сказать ей: «Прости!»

Лида дернулась, фыркнула и ушла, сдернув скатерть со стола.

Глава 12

Федя и Фелицата

Федор упал ничком на кровать, уткнулся лицом в подушку и уснул. Он не слышал, как вернулись ребята, спрашивали его о чем-то, как оделись и ушли. Проснулся он лишь к вечеру, а во сне видел Фелицату. Он и во сне не мог, как следует разглядеть ее лица, хотя она была совсем рядом с ним, как тогда, в детстве.

Много лет он никак не может вспомнить ее лица и никогда не может забыть его. Он помнит лишь необычайное волнение, когда его взгляд сливался с ее взглядом. Что чувствовала она, он не знал, так как сам не чувствовал в тот момент никакой реальности, он словно парил во сне среди поистине Блоковских видений, туманов и фантазий. Ему казалось, что один глаз у Фелицаты был приоткрыт чуть-чуть больше другого, но это, может быть, оттого, что он смотрел на нее всегда снизу вверх и сбоку.

Напротив старого приземистого дома Дерейкиных с каменной кладкой вокруг двора, за сплошным деревянным, что казалось всем станичникам просто диким, забором возвышался новый дом Вороновых, выстроенный на пустыре.

Что это была за семья, родители и двое детей, - никто толком не знал, так как Вороновы сами не ходили ни к кому и к себе никого не приглашали. А если с ними кто и заводил разговор, те смотрели на него в упор черными, бесстрастными, как у кошки, глазами и молчали. В конце концов у всех пропала охота общаться с ними.