Солнцеворот

Выругавшись шепотом, Кастилос сбился с шага, тут же прыгнул следом, прорвался сквозь кусты и остановился на поляне. Пусто. Тихо. Как всегда.

Лес кишел зверьми. Кастилос чувствовал их, слышал, иногда даже видел, но стоило броситься по следу, как всё исчезало. Лань была единственной, кого получилось рассмотреть так близко. Поначалу он винил свою нерасторопность, но когда солнце добралось до зенита, остановился и сжал кулаки.

— Ты, тварь, — прошептал он. — Даже с Той Стороны надо мной насмехаешься?

Красивое лицо Эмкири, улыбающееся, с озорным прищуром, встало перед внутренним взглядом. Выплыло из того закоулка памяти, в который Кастилос не заглядывал уже лет десять.

И руки задрожали, пальцы разжались. Кастилос устало привалился к стволу дерева, закрыл глаза.

Впервые за долгое время он понятия не имел, что делать. Не так давно жизнь была простой и понятной: дойти до Кармаигса, дождаться армии с Востока и уничтожить Эрлота. И вдруг всё потеряло смысл. Дойти-то можно было в одну ночь — долететь. А потом? Вряд ли Эрлот совсем упустил их из виду. Если ему захочется прийти и убить их, кто помешает? До сих пор они живы лишь его прихотью.

Кастилос почувствовал, как его продирает дрожь. Эмкири! Всё началось с нее. Она пробудила в его душе столько непонятных, невероятных для человека чувств. В их числе — странную гордость и запредельную рассудительность. Помимо боли, Кастилос вынес из горящего дома желание стать сильным. Он не желал больше становиться чьей бы то ни было игрушкой. Вот что заставило его броситься в ноги вампирам, устроившим в деревне «суд». На глазах Ратканона, лишившегося семьи. Кастилос понимал, что поступает ужасно, что в глазах всех, даже собственных родителей, он навеки предатель, ничтожество, подхалим.

Плевать. Они не знают, каково это — смотреть на свою возлюбленную снизу вверх. Не знают, каково это — быть игрушкой в её руках. И убить ее, чтобы сохранить свою игрушечную жизнь.

Постепенно память тускнела, оставалась лишь вера в цель. Кастилос жил в доме герцога Освика и с каждым днем больше узнавал о вампирах, по крупицам собирая сведения. Он боялся услышать об Эмкири, ведь убийство вампира — самое страшное преступление, и если его раскроют… Но ни от Освика, ни от его гостей он ни разу не услышал её имени. Эмкири была глупой человеческой сказкой, которую не обсуждали в гостиных перворожденные господа.

Наконец, свершилось обращение, и Освик начал посвящать Кастилоса в свои идеи. Долгими ночами длились беседы, порой переходящие в жаркие споры, и в их пламени сгорала прежняя, человеческая страсть. Кастилос заражался новой страстью, и, чтобы до конца понять её и обрести силы для её утоления, отважился на паломничество к Алой Реке. В водах её утонули последние воспоминания об Эмкири. Она умерла окончательно.

Почему же теперь всё возвращается?..

Неужели виноват Эрлот, вновь заставивший Кастилоса почувствовать себя безвольной игрушкой в руках судьбы? Или всё из-за вверенной ему принцессы, которую он не сумел ни защитить, ни даже обеспечить подобающими условиями? Столько сил потратил на то, чтобы она доверилась ему, а как только что-то получилось, Эрлот разрушил его собственную веру в себя.

И даже крохотную её часть по крупицам не восстановить.

Ирабиль привела его сюда, спасла от окончательного падения. А он не может добыть пропитания! Позор…

И этот заколдованный лес. Как отсюда выбраться? Опять поджечь дом? Что ж, это несложно. Но что дальше? Голова шла кругом, и нигде Кастилос не видел даже намека на выход. Ловушка, внутри и снаружи. Крепчайшие путы стянули его душу, не давая не то что взлететь — шелохнуться. Все, что он мог — брести по лесу в надежде, что Река сжалится над ним и позволит настичь хоть какую-нибудь тощую крысу.

Оторвавшись от ствола, Кастилос зашагал дальше, стараясь ступать бесшумно. Он не дышал, не билось сердце, и острый взгляд замечал любое шевеление, слух разбирал каждый шорох.

Но солнце склонилось к закату, а ни одно живое существо так и не показалось. Кастилос наподдал ногой по кусту и, осушив третью пробирку, запустил сердце. Пора было возвращаться. Он и без того не считал прекрасной идеей оставлять наедине Роткира и принцессу — парень явно не привык долго с девушками разговаривать. А уж подарить им ночь наедине — и вовсе глупость.

— Вот и вся польза от меня, — проговорил Кастилос, двигаясь к дому. — Стоять пугалом между этими двумя. Хоть на что-то я ещё годен… Спасибо тебе, Река.

Хуже всего было от мысли, что Ирабиль его не осудит за неудачную охоту. Что она — поймёт и простит, потому что чувствует себя обязанной за свою жизнь. Хотя оба понимали — нельзя было платить такую цену, и до сих пор не могли осмыслить того, что произошло в последний день Варготоса. Зачем и ради кого? «Спасение» убивало обоих с медленной жестокостью, и можно было позавидовать жителям города, встретившим мгновенную смерть в магическом огне.

В сумерках Кастилос различил темную фигуру, притаившуюся на скамейке у домика. Она? Сердце на мгновение сжалось, но Кастилос заставил его биться ровно. Пусть так. Если она его ждет — они поговорят сейчас. Быть может, она сумеет указать ему путь. Быть может, он укажет путь ей. Живые мертвецы должны помогать друг другу.

Но Кастилос подошел ближе, и стало ясно, что ничего общего со стройной фигуркой принцессы у этой бесформенной кучи нет. Кастилос ускорил шаги. Куча зашевелилась, выпростала руку из складок темной одежды. Старая, сморщенная рука, такое же лицо. Старушка? Та загадочная старушка, о которой говорила Ирабиль?

Сердце заколотилось, и Кастилос перешел на бег. Уж со старушкой-то он как-нибудь управится, лишь бы поздно не было.

— Вернулся, добытчик? — прокрякала старушка. — Нагулялси?

Будничный тон заставил Кастилоса остановиться. Он стоял в трех шагах от старушки и смотрел, как та покачивает в воздухе ладонью. Казалось, к пальцам привязаны невидимые нити, которые заставляют плясать двух жирных серых зайцев. Зверьки подпрыгивали, суетились, бегали друг за другом, но не могли — или не хотели? — отойти от старушки.

— Ты кто? — тихо спросил Кастилос. — Где…

— В доме красавица твоя, не бойся, ничего ей тут не сделается, — улыбнулась старушка. — Я уж ухожу, дел-то у меня невпроворот. Посижу вот на дорожку, да и поползу потихоньку. Годочки-то мои древние…

Зайцы плясали и плясали. Иногда рука старушки опускалась, и тогда они замирали, позволяли себя гладить, прижимали уши и что-то лопотали на своем заячьем языке.

Кастилос заставил себя отвести взгляд, посмотрел на лицо старушки, сокрытое в тенях. Будь перед ним вампир, он бы почувствовал. И он чувствовал что-то отдаленно похожее на вампира, и столь же отдаленно — на человека.