Солнечная лотерея (сборник)

– Наш молодой друг, которого вы видите здесь, вернулся с добычей, – угрюмо ответил Каминский. – На этом чертовом карнавале он скрыл… он откопал предсказателя.

Обернувшись к Пирсону, Кассик пытался объясниться:

– Это не простой предсказатель, хотя там были и другие. – Чувствуя, что голос его сипло бормочет что–то невнятное, он заторопился. – Я уверен, что это мутант или что–то вроде. Он утверждает, что знает будущее. Он говорил мне, что некто по имени Сандерс станет председателем Совета.

– Никогда не слышал это имя, – равнодушно сказал Пирсон.

– Этот тип говорил мне, – продолжал Кассик, – что шлынды на самом деле вовсе не космические корабли, а живые существа и что наверху об этом уже знают.

Странное выражение исказило жесткие черты Пирсона. Даже Каминский за своим столом вдруг перестал писать.

– Да? – едва слышно произнес Пирсон.

– Он говорил еще, – продолжал Кассик, – что через год шлынды станут для нас большой проблемой. Связанной с важнейшими для нас вещами.

Ни Пирсон, ни Каминский не сказали ни слова. Да и не нужно было: Кассик все прочитал на их лицах. Он сделал свое дело. Он сообщил начальству все, что было нужно.

Еще немного, и про Джонса узнают все.

Глава 4

Флойда Джонса немедленно взяли под наблюдение. Это продолжалось в течение семи месяцев. В ноябре 1995 года кандидат от экстремистской Националистической партии победил на выборах в Верховный Совет. Через двадцать четыре часа Эрнест Т. Сандерс был приведен к присяге, а Джонса по–тихому арестовали.

За полгода Кассик растерял все свои юношеские заблуждения. Лицо его стало жестче и постарело. Теперь он меньше разговаривал, а больше думал. И как тайный агент он стал гораздо опытней.

В июне 1995 года Кассика перевели в район Дании. Там он встретил хорошенькую, веселую и очень независимую датчанку, которая работала в департаменте по делам искусств информационного центра Федправа. Ее звали Нина Лонгстрен, она была дочерью влиятельного архитектора; все родственники ее были богаты, талантливы и занимали положение в обществе. Даже после официальной женитьбы Кассик трепетал перед ней.

Приказ из полицейского управления в Балтиморе пришел как раз, когда они занимались ремонтом квартиры. Некоторое время он пытался привести мысли в порядок – в самом разгаре была покраска.

– Дорогая, – произнес наконец он, – нужно сматываться отсюда к чертовой матери.

Нина не сразу поняла, что ей говорят. Положив локти на стол в гостиной, ладонями подперев подбородок, она внимательно изучала таблицу цветов.

– Что? – пробормотала она с отсутствующим видом.

Гостиная представляла собой хаос первого дня творения: всюду валялись банки с краской, валики, распылители и прочее такое.

Забрызганная краской пластиковая пленка закрывала мебель. На кухне и в спальне стояли все еще упакованные бытовые машины, тюки с одеждой, мебель, завернутые свадебные подарки.

– Извини… Я прослушала.

Кассик подошел к ней и мягко вытащил из–под ее локтя карту красок.

– Сверху пришел приказ. Нужно лететь в Балтимору. Они начинают дело против этого Джонса. Я должен в нем участвовать.

– А–а–а… – едва слышно сказала Нина. – Понимаю.

– Не больше чем на два дня. Ты можешь остаться, если хочешь. – Он очень не хотел, чтобы она оставалась: они были женаты всего неделю, и, строго говоря, у него был медовый месяц. – Пирсон сказал, что дорогу оплатят обоим.

– Все равно у нас нет выбора, – с несчастным видом сказала Нина. Она выпрямилась и начала собирать рассыпанные карты цветов. – Думаю, на ремонт уйдет вся краска.

Она скорбно стала наливать скипидар в жестянку с кистями. Левую щеку ее пересекала зеленая полоса цвета морской волны – видимо, Нина поправляла свои длинные белые волосы. Кассик взял тряпку, намочил в скипидаре и осторожно вытер краску.

– Спасибо, – грустно сказала Нина. – Когда нам нужно ехать? Прямо сейчас?

Он посмотрел на часы.

– Лучше поспеть в Балтимору к вечеру. Его арестовали. Это значит, нужно вылететь из Копенгагена в восемь тридцать.

– Пойду приму ванну, – послушно сказала Нина. – И переоденусь. И ты тоже. – Она снисходительно потрепала его по щеке. – И побрейся.

Он кивнул:

– Все, что прикажешь.

– Наденешь светло–серый костюм?

– Лучше коричневый. Как–никак собираюсь на работу. К двенадцати часам я буду на службе.

– Это значит, нужно снова стать надутым и важным?

Он засмеялся:

– Нет, конечно. Но это дело меня беспокоит.

Нина наморщила нос:

– Беспокойся сам. И не жди, что я буду беспокоиться вместе с тобой. У меня и так есть от чего болеть голове… ты понимаешь хоть, что к следующей неделе мы не закончим?

– Наймем пару человек, они все сделают.

– Ну уж нет! – живо ответила Нина. Она скрылась в ванной, пустила горячую воду, вернулась и, сбросив туфли, стала раздеваться. – Ни один алкаш не переступит порога этой квартиры – для меня это не работа, это… – Стаскивая свитер через голову, она нашла нужные слова: – Это наша семейная жизнь.

– Гм, – проговорил Кассик суховато, – пока я не устроился на службу, я сам был одним из таких алкашей. Но как скажешь. Я люблю красить, все равно что.

– Тебе не должно быть все равно, – критически заявила Нина. – Черт подери, я хочу заронить искру понимания искусства в твою буржуазную душу.

– Ни слова о том, что это должно быть мне интересно. Это преступление против релятивизма. Сама интересуйся чем хочешь, но не говори, что и я должен.

Нина, хохоча, прыгнула ему на шею.

– Ты большой надутый дурак! Что мне с тобой делать, разве можно все воспринимать так серьезно?

– Вот уж не знаю, – нахмурился Кассик, – что нам с тобой делать с нами обоими?

– Это и вправду беспокоит тебя, – заметила наконец Нина, глядя ему в лицо, и в голубые глаза ее закралась тревога.

Кассик принялся собирать разбросанные по полу газеты. Притихшая Нина покорно наблюдала за ним, стоя в одних забрызганных краской спортивных штанах, нейлоновом лифчике, босая, и белые волосы в беспорядке падали на ее гладкие плечи.