Солнечный ветер. Книга четвертая. Наследие

Да, к сожалению, Марку в Иудее встречались только просители под видом философов, но не встречались философы, которые бы ничего не просили. Именно тогда в узком кругу среди Помпеяна, Квинтилиев и Северов, он произнес фразу: «О маркоманны, о квады, о сарматы! Наконец я нашел людей хуже вас». Кто-то из них, возможно один из братьев Квинтилиев, зовущийся Максимом, запомнил ее и записал. Он часто записывал высказывания императора.

И все же Марк пожалел, что сказал эти слова. Он был уставшим с дороги, слегла раздраженным, а эмоции, которых стоило подавлять в себе, иногда толкали на необдуманные действия и слова, вроде тех, что он в сердцах произнес. И когда через пару дней второй брат Квинтилия Кондиан принялся со смехом его цитировать, показывая на мельтешащую толпу иудеев в одном из еврейских городов, Марку пришлось вмешаться, чтобы остановить бывшего наместника в Ахее.

«Для меня как Антонина отечество – это Рим, – назидательно заявил он, – однако как человек, я являюсь гражданином мира. Что полезно Риму и миру, есть благо и для меня. Поэтому все уголки империи, все ее города и любые народы для меня свои. В том числе Палестина. Надеюсь, ты лучше запомнишь эти слова, чем те, которые произнес только что».

Квинтилий Кондиан покраснел, молча склонился перед великими цезарем. Тут, чтобы сгладить неловкость, к Марку подошел Арабиан, накинувший на голову край тоги, поскольку солнце немилосердно припекало.

«Если ты, цезарь, хочешь, развлечь себя умной беседой, то я бы посоветовал тебе некоего рабби Иуду Ганаси, первосвященника евреев. Его еще называют духовным правителем иудеев. Кстати, я получил его послание, в котором он просит устроить с тобой встречу».

«Где проживает этот еврейский проповедник?»

«В Бет-Шераиме. Это недалеко и он, если ты согласишься уделить ему время, появится быстро».

«Пожалуй, это меня отвлечет от тягот пути, – вслух подумал Марк. – Пусть едет, я с ним встречусь».

Рабби Иуда явился к нему на другой день. Он приехал в сопровождении немногочисленных слуг. Когда его привели к императору, то Марк увидел перед собой человека, почти одинакового рост с ним, но помоложе. Рабби Иуда был в простой белой одежде, не посчитав нужным облачиться в дорогие одеяния первосвященника, каждый элемент которых был исполнен глубокого смысла. Зачем утруждать императора, отдавшегося чуждой религии, размышлениями о значении пояса и нагрудника, символизирующих место народа Израилева в этом мире, или о верхней одежде первосвященника с золотыми колокольчиками, помогавшими молить об искуплении у Бога.

Они расположились в тени олив, обильно разросшихся по Палестине. Им принесли холодную воду, фрукты. Император полулежал на ложе, на боку, подперев локоть подушками, а Рабии Иуда сидел на стуле – ему было так привычней. Поначалу разговор не клеился, носил налет едва ощутимой скованности, которая бывает при встрече двух незнакомцев. И все же собеседники были опытными, поднаторевшими в речах и проповедях людьми, как сами привыкшие слушать, так и увлекать полетом своей мысли других.

– Мы разные, прежде всего, из-за религии, – начал учтиво рабби Иуда, – ты веришь во многих богов, мы в одного, и все же мудрость имеет нечто общее, объединяющее, она позволяет умным людям понимать друг друга с полуслова и не тратить время на пустяки.

– Это верно, – согласился Марк. – Известный стоик Сенека владение мудростью приравнивал к добру, а ничто так не облагораживает душу, замечал он, как общение с людьми добра.

Они говорили медленно, раздумчиво, словно отыскивали дорогу в тумане, будто шли навстречу друг к другу по мосту, окончание которого терялось в неизвестности. И правда, никто не мог знать, что несет грядущее, даже такие мудрецы как Марк и Иуда.

Далее, когда речь зашла о душе, обоим беседующим показалось, что они вступили на твердую почву. Тут было что обсудить, ибо взгляды на душу, на ее пребывание в теле, а затем последующую трансформацию в космосе могли быть оспорены с применением развернутой аргументации.

Рабби Иуда не замедлил этим воспользоваться.

– Душа, – говорил он, показав основательное знание стоицизма, – не может исчезнуть в огне или разложиться на атомы. Душой управляет единый Бог, которому она повинуется, потому что принадлежит только ему. Именно наш Бог создал душу и вдохнул ее в человеческое тело. Он же продиктовал нам и законы по которыми мы живем.

– Да, боги диктуют свои законы… – подтвердил император.

Он неожиданно вспомнил о юристе, живущим в Трое, которого посетил перед тем, как объехать Антиохию и углубиться в долину Оронта. Гай, так без лишних церемоний звали его греческие ученики, был с ним почти одного возраста, прекрасно знал философию, а еще лучше юридическую практику и потому они легко понимали друг друга. Гай заканчивал большой труд, вобрав в него множество законов, постановлений и императорских указов, регламентирующих жизнь частных лиц в римском государстве. Этот свод юридических правил он назвал «Институциями».

Восхищенный его работой, – Марк прочитал некоторые отрывки из книги, предоставленные известным юристом, – он сказал Гаю: «Твой труд переживет всех нас». А секретарю по греческим делам Александру Пелопатону приказал, чтобы книгу Гая после ее окончания издали и распространили по всем землям империи за счет императорской казны.

«Наши законы пишутся человеческими руками, а диктуются богами, великий цезарь, – ответил ему Гай. – Я всего лишь собираю крупицы юридической мудрости в один сосуд, из которого их будет легче достать».

«Гай тоже говорил мне о божеских законах, как и этот князь евреев. Но я это и не оспариваю, – подумал Марк. – А вот душа человеческая… С этим можно поспорить».

– Доводы иудаизма о душе мне известны, – заметил он рабби Иуде, – они недалеки от аргументов христиан, давно превратившихся в мрачную секту. По-вашему, душа добродетельного человека после смерти отправляется на небеса, где служит единому Богу, а душа скверного человека, пребывает под землей пока не очиститься от зла.

– Так написано в Талмуде, нашей книге, заключающей свод священных для каждого иудея законов, – склонив голову подтверждает Иуда. – Отсюда возникло такое важное для нас понятие как божий суд. Ваши боги, между тем, на суд ничьи души не призывают. Они всех отправляют в Аид, в подземное царство, за исключением императоров и тех, кто имел большие заслуги перед Римом. Эти люди сами становятся богами.

– Да, такая участь предстоит и мне, – подтвердил Марк.

Он задумался. В единобожии, которое с таким упорством сначала отстаивали иудеи, а теперь уже и христиане, кончено, имелось рациональное зерно. Споры о количестве живущих на небесах богов не новы. Обсуждением этого занимались и Платон, и Аристотель, и Сократ, и представители разнообразных философских школ их последователей.

И все же никто не пришел к одному-единственному выводу. Многообразие природы диктовало необходимость множественности богов. Казалось невозможным, чтобы всем, что находится вокруг каждого, всем, чем мы пользуемся, что вкушаем и познаем управлял кто-то один, находился ли он на небесах или располагался под землей.

Марк обвел взглядом оливковые деревья с еще не выцветшей листвой под жарим солнцем, увидел голубевшее в вышине безоблачное небо, серые, желтые, рыжие камни, щедро разбросанные на холмах. Неужели всем этим владеет один Бог? Неужто все это подчиняется ему одному? И как он может тогда за всем уследить, наказать виновных, воздать должное добродетельным?