Солнечный ветер. Книга третья. Фаустина

«Дети – это листья, – думал он, – а мы, их родители, деревья. Если детей не удерживать, то они будут сорваны с ветвей злыми ветрами, которые насылают немилосердные боги. Но разве мы можем что-то исправить? Ведь боги не всегда слышат наши молитвы, принимают жертвы от нас».

Один лишь Коммод, с головой погрузился в соревнования авриг⁷ на колесницах, в конные сражения, на которых должен был победить сильнейший. Глаза его не отрывались от арены, а на лице сиял неописуемый восторг. Сумасшедший азарт, опасность, испытание воли – вот что привлекало его, ибо воины, борцы и гладиаторы исподволь стали его кумирами. Казалось, что Коммод не сильно переживал смерть Анния, поскольку никогда не играл с младшим братом в общие игры и так уж получилось, что каждый из них рос сам по себе.

«Неужели это будущий император? – первый раз подумал о нем тогда Марк, как о своем единственном наследнике. – Неужели он будет после меня?»

Теперь в семье остался лишь один мальчик, который должен был надеть на себя пурпурную тогу правителя Рима. Вся материнская любовь Фаустины теперь сосредоточилась на нем. Коммод вдруг ощутил небывалую степень заботы, которой окружила его мать. Слуги, учителя, сама Фаустина – все шли к нему, бежали, по его первому зову. Об одиночестве он теперь и не вспоминал, ведь дурные времена, как он считал, канули в Лету. И как ни кощунственно было сравнивать прежнее время, когда был жив его маленький брат, с нынешним, от случившегося Коммод только выиграл. Точно смерть одного дала сил другому, чтобы жить дальше.

Одно лишь начало докучать Коммоду – мать не спускала с него глаз. Оказалось, что отныне ему стало невозможным убегать от учителей, отдаваться любимым занятиям, ибо мать была тут как тут. Она где-то достала длинный прут, которым наставники в начальных школах секли нерадивых учеников и чуть-что сразу била сына по телу.

«А ну, оставь в покое глину!» – кричала она. Раздавался свист прутика, и его рука горела от боли. «Прекрати танцевать, иди заниматься риторикой!» – приказывала мать, обжигая прутом спину или бедра. «Не пой и не свисти, как глупая птица!» – сильно тыкала Фаустина острым концом в его шею.

Так проявлялись ее внимание и забота. Коммод начинал втихую ненавидеть мать и, как ни странно, проникаться симпатией к ее любовникам, ведь когда они были с Фаустиной, та на какое-то время отвлекалась от сына, оставляла его в покое. Столь странная симпатия к любовникам матери, проявилась у Коммода через много лет, когда, будучи императором он назначил одного из них – Тутилия, консулом⁸. Насмешники дали ему титул «Почтительный», намекая, что и после смерти Фаустины молодой император проявлял к ней уважение.

А пока она докучала ему пристальным вниманием. Однако Коммод не знал, что ее требовательная любовь заключала в глубине своей и нежность, и заботу, и все, что можно отнести к материнской доле. Когда он болел, а это случалось довольно часто, Фаустина посещала храмы, горячо молясь о его здоровье. И всегда в таких случаях она оставляла табличку у алтаря с лаконичной надписью: «Фаустина рада, когда Коммод здоров».⁹

Любовь стоика

Игры в честь Юпитера длились две недели. Внимание горожан привлекали не только захватывающие скачки на колесницах, состязания в воинском мастерстве легионеров и простых любителей, но и спектакли, которые ведущие театры Рима давали каждый день, радуя блестящей игрой актеров.

В эти сентябрьские дни в городе стояла непривычная духота из-за солнца, которое без устали грело город сквозь влажную пелену толстых облаков. «Нам можно не ходить в термы!» – шутили римляне, чаще меняя влажные туники, чем обычно. У женщин вошло в привычку брать с собой слуг с большими страусиными опахалами, а кто не мог себе такого позволить носили красиво расписанные веера и неустанно ими махали.

В один из вечеров Клавдий Север уговорил пойти Марка на пьесу в театр Октавиана, чтобы отвлечь императора от печальных мыслей об умершем сыне. Спектакль, который предстояло смотреть, больше походил на мим, изобилующий шутками на грани приличия, веселыми танцами и грубыми песенками. Молва о пьесе, как об очень смешной и оригинальной, широко распространилась по Риму.

«Мне сейчас не до смеха!» – попытался возразить Марк, но сдался под напором уговоров Севера и Юния Рустика. После того как Марк заменил его на посту префекта Луцием Павлом, давний его учитель стоики, сильно сдал, он передвигался с трудом, поддерживаемый под руки двумя слугами. И все же Рустик не утратил интерес к жизни, его ум оставался все таким же острым и ироничным.

Отправляясь в театр, Марк, захватил с собой и Помпеяна.

– Мы скоро отправимся воевать с маркоманнами, Клавдий, – сказал Марк, – городские развлечения будут нам долго недоступны. Отдохни пока есть такая возможность.

– Я бы предпочел продолжить подготовку к походу, – попробовал уклониться от предложения Помпеян. Будучи небогатым и неродовитым, он чувствовал себя скованно в кругу ближайших друзей императора.

– Пустяки! Эта работа никуда не денется.

В театре они сели в почетном первом ряду. Пьеса началась с короткой песенки, в которой актер, изображавший ловкого слугу-раба, пройдоху, рассказал публике о предстоящем действе.

Марк не очень внимательно следил за развитием событий на сцене. Мысли о будущей войне с германцами теперь занимали все его время. Стоявшая по бокам каменных рядов театральная прислуга размахивала огромными опахалами, поднимая легкий ветерок. Так они надеялись сгладить неудобство от повисшей в воздухе вечерней духоты. Это дуновение Марк чувствовал на своем лице, оно было приятным, освежающим.

Балломар во главе союза варварских племен, как доносили шпионы, тоже активно готовился к новым сражениям. Германцы закупали оружие, запасались едой, их разведчики рыскали в близлежащих приграничных землях, проникали они и в Рим. Буквально вчера шпионы-фрументарии схватили мужчин, выдававших себя за купцов. Под туниками те прятали короткие ножи, не сильно заметные в складках материи, но очень острые и опасные. Варвары под пытками признались, что Балломар весной следующего года готовится выступить в сторону Аквилеи, которая не далась ему в прошлый раз.

«Зачем ему так нужна Аквилея? – размышлял Марк. – Правильнее было бы напасть на Грецию, чтобы перерезать наше сообщение с Малой Азией и Сирией по земле. А город мы с покойным Луцием хорошо укрепили после их прошлого набега. Аквилею им не взять».

В этом время громкий смех зрителей отвлек его от раздумий. На сцене пройдоха-слуга отвечал на вопросы глупого господина, желавшего узнать имя любовника своей жены.

«Тулл», – ответил слуга, с ухмылкой знающего человека, который имеет преимущество перед обманутым мужем.

«Как его имя, я не расслышал?» – повторил глуповатый хозяин, приложив руку к уху, точно прислушиваясь.

«Тулл, господин!» – отвечал раб, веселясь и приплясывая.

«Неужели Тулл?» – переспросил господин.

«Говорю тебе Тулл уже трижды»¹⁰.

Зал смеялся, аплодировал, однако хохотали они не над острой шуткой актера, они потешались над ним, императором Марком. Видимо губастый Тертулл разболтал всему Риму, что встретился за завтраком с цезарем у его жены. Хвастливый, недалекий, пошлый Тертулл, желал потешить самолюбие, показав себя непревзойденным любовником, и унизив, тем самым, императора-философа.