Солнечный ветер. Книга вторая. Младший брат

На него из зеркала выглянуло лицо бывшей некогда престарелой любовницы Цецилии, зазвучал ее презрительный голос. «Ты, Луций, будет всегда вторым после Марка», – говорила она и злобно улыбалась, ведь он, Луций, выдал ее мужа-заговорщика Антонину Пию. Но от слов Цецилии он отмахивается как от досадливой мухи, мешающей насладиться обедом. «Старая дура! – мысленно отвечает он. – Не сбылось твое пророчество. Теперь я не второй, а равный Марку. Мы оба цезари. Отныне я Прима, а не Секунд».

Он хочет добавить к этим словам еще одну мысль, но она так и остается в голове, не переданная зеркальному духу Цецилии. Мысль такая: в чем-то они с Марком могли бы походить на двуликого Януса, венчая мощное тело государства двумя одинаковыми физиономиями, и походили, если бы у Луция была нужда корчить из себя человека, подобного брату.

Эти мысли его успокаивают, выпив несколько бокалов вина, он, в одиночестве, без всегдашней компании из Агаклита, Гемина и Коды, оказавшихся слабаками и дрыхнущих в дальних комнатах дворца, дает команду отправляться на скачки. Там сегодня будет Марк, им надо продемонстрировать величие объединенной власти.

Правление дуумвиров многим казалось странным и недолговечным. Они же, Луций и Марк, показали всем, что можно спокойно управлять без ссор, интриг и соперничества. К тому же ему, Луцию, вся власть не нужна, достаточно того, что имеет. Если Марку нравиться сидеть на скучных заседаниях, разбирать чужие нудные жалобы, вникать в каждую просьбу, попадавшую к нему на стол из самых отдаленных закоулков страны, то пусть этим и занимается. Он, Луций, препятствовать не будет. Главное, чтобы Марк не мешал ему чувствовать гладкое движение души, как учили некогда эпикурейцы.

Луций всегда был их приверженцем в отличие от Марка – тот восхищался стоиками. Его брат изучал труды самых виднейших, вроде, Зенона, Эпиктета, Сенеки, но Луция не прельщает эта старческая мудрость, заклинания о постоянном самоограничении, смирении воли, умерщвлении желаний. И все ради чего?

Он задумался, но не смог вспомнить, что сулили проповедники безграничного терпения тем, кто достигнет финала в своих исканиях, придет к согласию с собою. Воскрешение души из огненного хаоса? Гармонию сердца? Нет, это не для него. Эпикурейцы проповедовали понятную цель, заключающуюся в достижении удовольствий, и Луций был с ними согласен. Только Эпикур подразумевал не чувственные удовольствия, а освобождение души от тревоги и страхов. В отличие от него Луций считал наоборот: именно в телесных наслаждениях заключался источник счастья, только они помогали обрести душевное равновесие. «Бани, вино и любовь, до старости будем мы вместе!» – таков его девиз, и эти слова он готов повторять многократно.

Что же и Эпикуру можно было бы поучиться у Луция кое-чему, имей древний философ возможность жить вечно.

На скачки он отправился, захватив с собой высокомерного Никомеда и многочисленных клиентов, обычно толпящихся во дворце Тиберия в надежде на случайные милости. Неформальный глава партии зеленых Луций всегда поддерживал своих. Он первый начал давать золотые ауреусы за победы лошадям, а не авригам⁹, впечатлив экстравагантностью римское общество. Особым вниманием Луций удостаивал коня по кличке Крылатый, принадлежащего зеленым. В сопровождении большой свиты он приходил в конюшни, набирая в ладони пригоршни изюма и орешки, клал их в конские ясли. С явным удовольствием, написанном на лице, Луций трепал коня по холке, гладил шелковистую кожу, трогал жесткую гриву.

«Покройте его военным плащом. Это настоящий боец!» – однажды приказал он и на Крылатого накинули плащ, окрашенный в пурпурный цвет. Именно такие носили римские легионеры. Почести, уготованные коню, могли бы напомнить о другом императоре – Калигула, тоже чтивший лошадей, водил их в Сенат, чтобы показать тупость уважаемых мужей-законодателей, но Луций Вер не стремится к сравнениям. До Калигулы ему было далеко, и все амбиции ограничились лишь дворцом Тиберия, куда привели Крылатого под уздцы…

Чтобы сохранить картину единения братьев в памяти римлян, Луций не сразу отправился в Большой Цирк, а сначала в сенатскую курию, где Марк заседал с самого утра. Погода была хорошей, Марк предложил пройтись пешком по Форуму, затем, поднявшись ко дворцу Веспасиана, дойти до трибун Большого Цирка. Луций сопровождал его. Позади них две императорские свиты: секретари, советники, сенаторы, всадники, объединились в одну большую толпу и шли по Форуму, привлекая внимание горожан.

Марк и Луций шествовали впереди.

– У тебя была трудная ночь? – спросил Марк, заметив синяки на лице брата, посыпанные белой мукой.

Луций хотел широко улыбнуться, но разбитая губы болела и потому он только криво усмехнулся:

– На меня вечером напали грабители, пришлось отбиваться. Гемин и Агаклит хорошо помогли. Теперь они залечивают ушибы, прикладывают сырое мясо.

– У тебя же есть охрана, – резонно заметил Марк.

– Я решил не обременять себя лишней обузой. Женщины не любят шума, когда ты вечерком наведываешься к ним. Ты, надеюсь, понимаешь, о чем я говорю.

Луций намекал на свои многочисленные связи, ведь он пользовался неоспоримой популярностью у слабого пола, но невольно задел Марка, раздумывающего уже долгое время о возможных любовных отношениях жены и брата. Оттого, к удивлению Луция, на лице Марка проступило незнакомое выражение отчужденности, а его глаза, в которых казалось навсегда поселилась ирония, вдруг покрылись ледком. Впрочем, старший брат быстро взял себя в руки, вновь сделался любезным. Оставшуюся часть пути они обсуждали знакомых сенаторов и, кстати, вспомнили Фронтона, отправившегося с визитом к дальней родственнице, бабке Матидии, у которой гостили маленькие дочери Марка.

На трибунах ревела от восторга публика; Луций сразу отдался стихии скачек, завороженный зрелищем бурных и азартных гонок. Он делал ставки, подпрыгивал, орал, указывая рукой на дорожки, по которым неслись колесницы, явно отдавая предпочтение мужчинам в зеленых туниках. Такое избыточное внимание к одной из партий вызвало недовольство соперников из числа синих, и те принялись свистеть, громко выкрикивать ругательства, адресуемые Веру.

Марк, по большей части занимавшийся чтением пергамента, свитков, навощенных дощечек, изредка бросал взгляд на беговые дорожки. Он знал, что такое поведение не очень нравилось горожанам, оно, словно демонстрировало пренебрежение к скачкам, которым было привержено большинство римлян. Поэтому Марк старался не сильно привлекать к себе внимание во время занятий скучными канцелярскими делами. И все же сейчас, вынужденный отвлечься на радостные вопли зеленых, он поморщился.

– Луций, соблюдай беспристрастность!

– Стараюсь, брат мой, – весело отвечал Вер, – но, боги! Азарт сильнее меня.

– Побереги здоровье, ты весь красный.

И, вправду, Луций почувствовал приток крови к голове, грудь сдавило – ему стало тяжело дышать, однако он решил не обращать внимания на такие пустяки.

– Сегодня, очень жарко Марк. Это солнце так пригревает, – ответил он, внутренне раздражаясь на брата. В конце концов, он, Луций, взрослый человек, и он уже забыл, когда получил тогу мужчины.

– Правда? – Марк удивленно глянул на небо. Оно было закрытое плотными белесыми тучами, но он ничего не сказал брату, ибо сдержанность – отличительный признак стоиков.

Слабость как источник войны

Властитель Парфянского царства Вологез был третьим царем с таким именем, управлявшим обширными восточными землями, населенными кочевыми племенами дахов и парнов, греками, оставшимися после правления Селевкидов и персами, которых когда-то завоевал Александр Македонский. Парфия занимала обширную территорию, касаясь на востоке перевалов Гиндукуша и индийских земель, на севере Армении, которую она пыталась поглотить, а на западе упершись в Сирию, принадлежавшую римлянам.