Солнышкин плывет а Антарктиду (Приключения Солнышкина - 2)

ТРОПИЧЕСКИЙ ПЛЯЖ ДОКТОРА ЧЕЛКАШКИНА

Обида, нанесенная Солнышкиным, не погасила энергии Пионерчикова. Наоборот, ему ещё больше захотелось сделать что-нибудь хорошее, ну хотя бы организовать весёлый концерт самодеятельности, который немного развлёк бы загрустивший экипаж. На другом судне для этого потребовался бы целый год. Но юный штурман плавал на знаменитом пароходе "Даёшь!". Через полчаса красный уголок был набит зрителями и артистами, как троянский конь греками, и каждому не терпелось броситься на сцену. Только Бурун и Робинзон оставались вдвоём возле подшкиперской: Робинзон вязал морские узлы и порой поглядывал в трубу на проплывающие вдали льдины, а Бурун готовился к цирковым выступлениям. Первым на сцену вышел Федькин. Он поправил усики, достал из кармана крохотную губную гармошку и объявил "Антарктический вальс".
– Ишь ты, уже успел соорудить!
– пробасил машинист Мишкин. Команда притихла. Но ко всеобщему недоумению, Федькин не стал играть, а направился к иллюминатору. Открыв его, он приложил гармошку к ободку, и в тот же миг в зал полилась удивительная мелодия. Зрители поднялись с мест. Солнышкин подлетел к иллюминатору. Никаких фокусов! За бортом вальсировали белые, зелёные, голубые льды, а в федькинскую гармошку весело дул свежий ветер. Перчиков заёрзал на месте. Это стоило записать на магнитофон! Пусть бы потом весь мир отгадывал, какой гений создал эту музыку. Но радист не мог отлучиться: следующим номером был танец туземцев с острова Тариора в исполнении вождя племени. Всё шло чудесно. Пионерчиков жалел, что сам он не может ничего показать. Вот если бы коньки, вот если бы лёд - он сейчас бы сорвал аплодисменты! И вдруг Пионерчиков вздрогнул: прямо на него из дверей смотрел доктор Челкашкин, как бы спрашивая: "А почему не пригласили меня?" Он появился в зале в тот момент, когда Перчиков вышел на сцену. И горячий танец вождя островитян напомнил ему, что не мешало бы позагорать под пальмами.
– Я надеюсь, мне тоже можно выступить?
– обратился к штурману доктор.
– Как решит публика!
– растерянно произнёс Пионерчиков. Лично он уже насмотрелся докторских выступлений!
– Так разрешите?
– спросил Челкашкин, закатывая рукава.
– А чем вы нас порадуете?
– спросил Моряков, сидевший в углу у окна.
– Сеансом массового гипноза!
– ответил доктор.
– Пускай!
– закричали в зале.- Пускай!
– Неужели получится?
– полюбопытствовал капитан.
– Увидите!
– ответил доктор.- Только кто же пойдёт ко мне в ассистенты? Может быть, вы?
– спросил он у Пионерчикова. "Ну уж нет! Хватит!" Пионерчиков почувствовал, как в горле у него клокочет негодование, и бросился к выходу под добрую усмешку доктора. На это никто не обратил внимания. Тем более что ассистент тут же нашёлся.
– Я!
– крикнул Солнышкин и выбежал на сцену.
– Только откройте, пожалуйста, все иллюминаторы,- обратился к зрителям Челкашкин и снял пиджак.- Жара невыносимая! Солнышкин открыл иллюминаторы.
– Ну и зной!
– снова сказал Челкашкин и вытер платком лысинку.- Мы что же, капитан, повернули снова к тропикам? В зале кое-кто тоже почувствовал жару. Моряков смущённо выглянул за борт и, расстёгивая громадный китель, пожал плечами: - Действительно, тепло. Курс тот же, но какие изменения в климате! Песок, пляж! Не может быть!

– Может!
– сказал Челкашкин.- В наше время всё может. Тут не гипнотизировать, а загорать надо. Сняв брюки, он подложил их под голову и растянулся на сцене. Стоявший рядом с ним Перчиков, повертев головой, сказал: - Кажется, я прибыл на свой остров. Пора приступать к правлению!
– И, воткнув в палубу копьё, он улёгся рядом с доктором. В зале, вытирая платками щёки и лбы, зрители развешивали на спинках стульев пиджаки. Федькин сорвал с себя сингапурскую куртку. Антарктический ветер насвистывал ему знойную мексиканскую мелодию. А Солнышкину показалось, что вокруг него плещет вода лагуны и среди раковин что-то заманчиво мерцает...
– Жемчужина!
– И он нырнул со сцены. Но жарче всех стало Челкашкину. Гипноз подействовал на него самого так сильно, что у доктора от зноя с лопаток полезла кожица.
– Здорово печёт!
– сказал он и перевернулся на бок. В это же самое время в рулевой у штурвала Петькин сбросил штаны и рубашку, а два юных штурмана, потирая глаза, сказали в один голос: - Да ведь это же Гибралтар! Перед ними высилась громадная знойная скала.
– Швартуемся?
– спросил Петькин, которому страшно хотелось выкупаться.Сколько до берега?
– Милей больше, милей меньше,- перепутав всё на свете, сказал Тютелька в тютельку.
– Да вот он! Тютелька в тютельку!
– крикнул Милей больше, милей меньше. И "Даёшь!" сонно ткнулся носом в громадный айсберг. Петькин от толчка вылетел из рубки в воду.
– Ну и жара!
– крикнул он. А на баке, под айсбергом, расположились два старика. Бурун разлёгся в одних трусиках, чтобы подлечить старый радикулит. А Робинзон прохаживался в брюках и тельняшке и удивлялся обилию первоклассных пляжей посреди Антарктиды.
– Хорошо припекает,- потягиваясь, сопел Бурун и потирал поясницу.
– Можно бы даже чуточку попрохладней,- говорил Робинзон и прикрывал лоб своей знаменитой мичманкой. Теперь только не поддавшийся гипнозу Пионерчиков бегал в отчаянии по палубе. На беспечный пароходик со всех сторон надвигались холодные, грозные глыбы льда. Два айсберга, как небоскрёбы, сходились уже над ним, готовые раздавить его, а впереди лежало большое, сверкающее от солнца ледяное поле. Пока команда посапывала под горячим солнцем доктора Челкашкина, "Даёшь!" забирался в ловушку. Но вот, разомлев от тропических лучей, Челкашкин повернулся на другой бок и заснул. И в тот же миг все знойные видения разлетелись. Действие гипноза кончилось. Моряков в одних трусах выскочил на палубу, за ним бежал Солнышкин, и, потрясая копьём, подпрыгивал Перчиков. Кажется, наступало время подавать сигнал 808. И трудно сказать, чем кончилась бы эта книга, если бы Пионерчиков не показал лучший номер сегодняшнего концерта. Раскрасневшийся штурман бросился в рубку. Щёки его пылали, как два артековских костра, он крикнул в машину: "Полный назад!" - и судно отпрянуло, набирая расстояние для разбега. Впереди сверкал самый большой каток в мире, будто ждал самого большого рекорда. Пионерчиков стал к штурвалу и скомандовал: - Полный вперёд! "Даёшь!" разогнался и со свистом влетел на ледяное поле. Он сделал рывок, описал, как фигурист, гигантскую восьмёрку и, словно со стапелей, скатился в голубоватую воду. Айсберги качнулись, стукнулись лбами и, как от взрыва, разлетелись в разные стороны. Вокруг гремело и свистело, на лёд сыпались сверкающие осколки, и среди этого шума раздавался писк: это догонял свой пароход слетевший с палубы Петькин. Впереди, насколько хватал глаз, лежал, сверкая солнечными огнями, бесконечный белый материк. В глубь его далеко-далеко тянулись чёрные ручейки. Это шли на гнездовье большие королевские пингвины. Справа виднелись бульдозеры, тракторы, домишки, и навстречу пароходу бежали люди. А посредине высоко в небо поднимался могучий снежный хребет.
– Антарктида!
– закричал Солнышкин.
– Брюки, брюки!
– спохватился Моряков. А Пионерчиков всё стоял у штурвала и молча смотрел в иллюминатор. Так вот часто и остаются незамеченными мировые рекорды! Ну пусть бы видели даже не все, пусть бы его увидела одна Марина!.. И только Челкашкин всё ещё продолжал посапывать под горячими лучами тропиков.

САМЫЕ НЕОЖИДАННЫЕ ВСТРЕЧИ

В другое время такой номер не прошёл бы даром даже Челкашкину, но сейчас со всех сторон к борту "Даёшь!" мчались наперегонки полярники. Куртки их сверкали от инея, ушанки блестели. Впереди всех бежал начальник станции Полярников и кричал "ура!". Снег рассыпался и хрустел под его ногами. Полярников быстро, по-медвежьи вскарабкался по трапу и бросился к Морякову, протягивая крепкие руки. Но на полпути он остановился, охнул и замигал заиндевелыми ресницами.
– Робинзон! Честное слово, наш Робинзон!
– Сбросив шубу, он укутал в неё стоявшего в тельняшке старика и подбросил в могучих руках.- Мирон Иваныч, милый!
– Он тоже был воспитанником старого инспектора. Начальник станции так долго обнимал старика, что Солнышкин успел привести себя в самый полярный вид. Он уже ходил у борта в бабушкином свитере, в фуфайке, сапогах и, щурясь, всматривался в белые ледяные поля. Они мерно поднимались и опускались вместе с волнами, а там, вдалеке, лежали неизведанные земли и ждали своего открывателя... Конечно, он не Амундсен и не Скотт, чтобы штурмовать полюс. Да и времени на это нет. Но покорить небольшой нехоженый участок Антарктиды и оставить на нём имена друзей он сможет. Уж это он докажет обязательно! ...Солнышкин был готов к походу. Нужно было только выбрать время. Но тут до Солнышкина донёсся разговор, который заставил его насторожиться. Полярников наконец опустил на палубу Робинзона и обхватил Морякова.
– Ну и здорово это ты,- сказал он,- здорово! Прямо через льды! Это может только Моряков. И правильно!
– Во-первых, это не я,- отказался от похвалы Моряков,- а во-вторых, кажется, это не очень правильно.
– А я говорю - правильно!
– крикнул Полярников.- Вон погода какая. Сейчас ящиками только и жонглировать. Завтра кончать разгрузку, а послезавтра сматывать удочки! С попутным ветерком! Слова вылетали, как льдинки, и под ногами скрипел уже холмик снега.

"Завтра, послезавтра!" - насупился Солнышкин. Молниеносный срок явно угрожал его планам: попробуй открой что-нибудь за один день!
– Позвольте, но, кажется, скоро наступит ночь,- вмешался Робинзон.
– Посмотрите на часы, Мирон Иваныч,- засмеялся Полярников и, сняв варежку, показал Робинзону на циферблат. Стрелки отмерили половину первого ночи. Но солнце лежало на льдах и совершенно не собиралось катиться за горизонт. Над Антарктидой сиял полярный день. А за торосами среди снегов поднимал три острые вершины высокий горный хребет. Это Солнышкина немного ободрило. Кое-что можно было ещё придумать! Пусть невозможно сейчас добраться до неизведанной земли. Но эти три вершины он одолеет. Пусть на карте не будет пока "земли... Перчикова". Но разве это плохо звучит: "пик Перчикова", "пик Робинзона", "пик... Марины"? Солнышкин затянул покрепче ремень и решительно одёрнул свитер.
– Ну, за дело, за дело!
– крикнул Полярников. И Солнышкин взялся на работу. Федькин подавал краном грузы. Моряков командовал: "Вира!", "Майна!", а Солнышкин с Полярниковым оттаскивали в сторону ящики и бочки. Рядом пыхтели Петькин и Бурун, трудились Ветерков и Безветриков. Робинзон помогал Пионерчикову укладывать ящики на вездеход. За каких-нибудь полчаса все так разогрелись, что под ногами стал подтаивать двухметровый лёд. Зато возле Федькина трещал такой мороз, что наконец лопнули гайки крана. Работа стала. Моряков рассердился. Полярников задумался. Но Солнышкин торопился, ему было некогда.
– Лопату!
– потребовал он, натянул варежки и, бросившись к борту, стал подгребать снег к пароходу.
– Вот это смётка!
– похвалил его Полярников, пропав на секунду в облаке пара, и заторопился на помощь. Через несколько минут у парохода поднималась великолепная снежная гора, и по ней на лёд летели бочки и мешки, корзины и ящики. На ящике с леденцами мчался вниз Солнышкин.
– Берегитесь!
– крикнул он, с ужасом заметив, что летит под ноги бегущим навстречу ему полярникам в одинаковых меховых комбинезонах и нерпичьих шапках.- Берегитесь!
– Осторожно!
– погрозил ему Полярников, представляя молодых людей Морякову.- Это наши соседи, представители американской фирмы холодильных установок. Изучают вопрос, как из антарктического мороза делать деньги. (Оба представителя согласно кивнули.) А вон их шеф: глава холодильной торговой фирмы доктор Хапкинс. Рядом с Моряковым, тяжело дыша, остановился настоящий меховой мешок, из которого блеснули маленькие глазки. Хапкинс едва поклонился, не вынимая рук из карманов. Это было не по-морски. Это было просто невежливо. Полярников отвернулся. Моряков кивнул и тут же отправился к борту. Солнышкин налёг руками на ящик и поехал дальше. Рядом с ним покатили бочку молодые представители фирмы холодильных установок. Глава фирмы остался на снегу один, как суслик у норы. Но глазки его быстро шарили по всем закоулкам среди ящиков. И вдруг они остановились, вспыхнули. А сам Хапкинс, распахнув объятия, энергично бросился вперёд с криком: - О, мистер Стёпка! Ворочавший ящики артельщик обернулся на крик и сорвал с затылка шапку: - Мистер Хапкинс!
– Доктор Хапкинс,- поправил его управляющий фирмы.
– Хе-хе, "доктор"!- весело хихикнул Стёпка.- Когда вы лет пять назад торговали в вашей лавочке в Сан-Франциско, вы не были никаким доктором. Помните, как вы меня чуть не ограбили? Хапкинс оглянулся и сказал: - Да, хорошие были времена... Вы привозили отличную контрабанду! Теперь оглянулся артельщик и прикрыл ладонью три золотых зуба.
– Но,- вздохнул Хапкинс,- лавочки давно уже нет. Зато,- он важно вскинул голову,- есть торговые заведения в Сан-Франциско и Нью-Йорке, Чикаго и Рио-де-Жанейро! "Вот как!" - призадумался Стёпка и вдруг многозначительно спросил: - Хе-хе, мистер Хапкинс, забудем старое. Скажите лучше, сколько вы мне заплатите, если я вам кое-что покажу?
– Ну, мистер Стёпка, десятка долларов я, конечно, не пожалею!
– Хапкинс великодушно улыбнулся.
– А если очень интересное?
– Ну, сто долларов!
– расщедрился директор торговой фирмы. Да и стоило ли скупиться со старым знакомым!
– Ну, а если очень, очень интересное?
– Ну, на тысяче наконец сойдёмся!
– воскликнул Хапкинс: зря артельщик, наверное, не хвастает.
– Посторонись!
– раздался вдруг крик, и Солнышкин пролетел мимо разговаривающих на громадном ящике.
– А если это будет более чем интересно?
– приблизился к Хапкинсу артельщик.
– Вы станете моим компаньоном,- с усмешкой сказал Хапкинс. Артельщик повернулся лицом к лежащему на льдине солнцу и приоткрыл фуфайку. Сунув внутрь нос, доктор Хапкинс покачнулся и прошептал: - Нью-Йорк! Сан-Франциско! Рио-де-Жанейро! На груди у артельщика в целлофановом мешочке сверкнула жемчужина, равной которой не видел весь мир!
– Ну что?
– спросил артельщик.- Сколько вы назовёте теперь?
– Дайте подумать!
– сказал Хапкинс, и глаза у него хитро блеснули. Ни за какие такие штуки он платить не привык. Доктор всегда находил способ опустить их в свой карман совершенно даром.

СОЛНЫШКИН ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПУТЬ

Утро встретило команду "Даёшь!" отчаянным морозом. Пар валил изо рта такими клубами, что ими можно было жонглировать. Стоило только зазеваться, и носы хрустели, как леденцы, а уши трескались, как морозные стёкла. Поэтому все работали с особенным усердием, и, когда Солнышкин поднялся наконец на палубу отдохнуть, большая часть груза лежала уже внизу. Моряков и Полярников не уходили ни на минуту.
– Надо торопиться!
– кричал Полярников.- К вечеру может разыграться пурга! "Надо торопиться",- тревожно подумал Солнышкин и оглядел горизонт. Солнце словно примёрзло хвостиком к льдинам и, сердясь, становилось всё красней и красней. Вокруг него вертелся и насмешливо посвистывал ветер. Маленькие пингвинчики сбивались группками и, как второклашки, толкали друг друга в бока, пробуя согреться. Но ни одного "императора", которого Солнышкин мечтал привезти для Дворца пионеров, здесь не было.
– Ничего, за ледником их тысячи!
– решил Солнышкин, потирая нос. Он взглянул на бронзовый компас. Стрелка неуверенно клонилась из стороны в сторону. "Колеблется старик",- подумал Солнышкин. Но впереди ярко горел величественный голубой ледник, а три вершины свысока смотрели прямо на Солнышкина: решится или нет? И Солнышкин вышел в путь. "Хе-хе, интересно,- подумал съехавший на ящике Стёпка,- интересно, куда это он смотрит? Что он там разглядел?" И решил не отставать. Не будь Солнышкина, вряд ли у него на груди покачивалась бы сейчас жемчужина. И артельщик двинулся за ним. Снег так скрипел под ногами, что ни тот, ни другой не заметили, как за ними отправился в путь ещё один искатель удачи. Он был в тяжёлой волчьей шубе. Ни Солнышкин, ни пингвины его, видимо, не интересовали. Но с артельщика он не спускал маленьких шакальих глазок. Сверкал снег, все трое быстро удалялись от парохода и становились похожими на больших чёрных пингвинов.

ДАЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА. РУКУ

Солнышкин бежал вперёд, как лёгкий маленький паровозик. Пар отлетал от него вправо, потому что слева, с океана, дул сильный ветер. Но скоро "паровозик" стал странно подпрыгивать и отбивать ногами "летку-енку". Треща на морозе, перед ним вырастали глыбы льда. Они сверкали и переливались цветными огнями, будто доказывали, что им тоже можно дать любое имя и вовсе незачем идти далеко. Но Солнышкину были нужны настоящие вершины. Он, покрякивая, торопился вперёд и думал, какую вершину лучше штурмовать первой... Ту, что справа, он назовёт именем Перчикова, среднюю, конечно, именем Робинзона, а ту, что слева... Солнышкин перепрыгнул через полынью и ткнулся носом в ледяную гору. Она, как волна, взлетала вверх, а где-то за ней поднимался величественный хребет с тремя вершинами. Ветер подталкивал покорителя гор и заранее трубил победу.
– Вперед!
– крикнул Солнышкин сам себе и... скатился вниз.- Ничего, плавали!
– сказал он, разбежался и с ветерком, как на коньках, промчался снизу вверх.- Есть!
– Он вцепился пальцами в верхушку бугра, подтянулся и приоткрыл рот... Хребет вместе с вершинами отодвинулся километров на пять в глубь континента. А по всему белому пространству курилась позёмка, сквозь которую виднелись настоящие королевские пингвины, настоящие "императоры". Солнышкин подул на пальцы, ударил сапогом о сапог, но отступать не собирался. Жаль только, мало времени! Он уже свесил ноги вниз, готовясь к прыжку, как вдруг за его спиной раздался голос: - Хе, хе, Солнышкин, дай, пожалуйста, руку! Он повернулся. Сзади него с сизыми от холода щеками цеплялся за лёд толстый артельщик. Солнышкин удивился. Артельщик тоже торопился к хребту. Он протянул руку, и Стёпка, взобравшись, пропыхтел: - Я с тобой, Солнышкин!
– К хребту?
– Да!
– кивнул артельщик. В последнее время он проявлял, хе-хе, удивительную заботливость и внимание.

– Тогда быстрей!
– крикнул Солнышкин. Они свесили с бугра ноги, и вдруг сзади опять раздался голос: - Гив ми ё хэнд! Солнышкин подпрыгнул и, балансируя на верхушке, открыл рот. Артельщик с удивлением выкатил глаза. Вверх по склону летел доктор Хапкинс, подыскивая слова для перевода: "Дайте, пожалуйста, руку". Солнышкин и Стёпка втащили его наверх.
– И вы тоже?
– косясь на доктора, спросил Стёпка.
– Йес! Йес!
– воскликнул Хапкинс.
– Пошли!
– скомандовал Солнышкин. Времени оставалось в обрез. Он приготовился к прыжку и вдруг замер. Пока он втаскивал наверх нежданных попутчиков, равнину захватила такая густая метель, что "императоры" виднелись в ней еле заметными тёмными пятнами. Они отступали от океана, как матросы, потерпевшие кораблекрушение. А волны холодного снега догоняли, захлёстывали и сбивали их с ног. Птицы шли, и казалось, у них нет сил выбраться на берег. Падали птенцы, а взрослые метались в поисках укрытия.
– Сюда!
– крикнул Солнышкин.- Сюда! Но сзади него за спиной раздался знакомый тревожный гудок. Солнышкин оглянулся. Там, у парохода, тоже наступала пурга. Она заматывала в снежный кокон кончик мачты и красный флажок. "Даёшь!" спрятал нос в сугробы. Теперь только за бугром, на котором стоял Солнышкин, оставался ещё тихий, скрытый от пурги уголок.

А путь к хребту уже совсем исчезал за белой, беснующейся завесой.
– Кажется, пора домой!
– крикнул артельщик. "К вершинам, к вершинам!" - вздохнул Солнышкин, но вслух твердо сказал: - На помощь птицам.- И, держась за руку артельщика, бросился вниз. Артельщик ухватился за Хапкинса и едва не полетел в гущу пингвиньего лагеря.
– Черт бы тебя побрал,- глотая снег, прохрипел артельщик,- в такой кутерьме не только ничего не найдёшь, но ещё потеряешь!
– Он схватился за грудь.
– На месте?
– шёпотом спросил Хапкинс, протянул к нему руки. Стёпка испуганно отодвинулся и промолчал. Он уже подумывал об обратном пути, но его остановил крик: - Держи! Солнышкин поднимал тяжёлого пингвина. А вокруг него уже толкались десятки громадных белогрудых птиц с короткими чёрными крыльями.
– Этого курятника мне только и не хватало!
– проворчал Стёпка, передавая пингвина Хапкинсу, который так и дырявил своими глазками его фуфайку.
– Быстрей, быстрей!
– кричал Солнышкин попутчикам и подсаживал ещё одного пингвина. Руки закоченели, пурга била в лицо, и Солнышкину казалось, что у него внутри всё покрывается инеем, как кран у водопроводной колонки, но он не отходил от птиц.
– У, чтоб вы провалились!
– всхлипывал артельщик.- Скоро вы там кончитесь?!
– И передавал пингвинов Хапкинсу. Но уходить без Солнышкина, с одним Хапкинсом, ему не хотелось. А Солнышкин всё торопил. Солнышкин торопился. Наконец стая была переправлена. Теперь оставался один вожак. Он стоял сбоку и смотрел, не потерялся ли кто-нибудь в этом вихре. Как капитан, он собирался уходить последним.
– Пошли!
– быстро сказал Солнышкин. Вожак стоял на месте.- Пошли! Солнышкин тронул его за крылышко. Громадный пингвин уронил голову ему на плечо. Солнышкин тревожно наклонился к его груди и услышал, как там что-то колыхнулось тихо-тихо.
– Держись! Держись!
– прикрикнул Солнышкин. Он оглянулся и вздохнул. Там, за пургой, оставался хребет, оставались безымянные вершины, до которых он сумел бы дойти. Ни антарктического снега, ни мороза, ни ветра Солнышкин не боялся. Но оставить в беде погибающую птицу Солнышкин не мог.
– Держись!
– сказал он, взваливая пингвина на спину, и тут увидел, как из лап птицы выкатилось большое светлое яйцо. Оно было ещё тёплым и в лёгких пушинках. Солнышкин хотел было протянуть его артельщику, но передумал, опустил яйцо за пазуху, под свитер, и полез в гору. Снег всё злее впивался в лицо, голова звенела, как колокол, но Солнышкин поднимался вверх. Наконец он поднялся на верхушку торы, выставил вперёд ногу и... полетел в пропасть. Артельщик покатился за ним, а сзади, цепляясь за артельщика, делал сальто мистер Хапкинс.

СОЛНЫШКИН ПРОДОЛЖАЕТ ПУТЬ

Солнышкин высунул голову из сугроба и встряхнулся. Перед глазами мелькнули и пронеслись миллионы белых хлопьев. Рядом выбирался из снега артельщик, а чуть дальше ворочался снежный ком, из которого торчали руки мистера Хапкинса.
– Яйцо!
– вскрикнул испуганно Солнышкин, но провёл рукой по свитеру и успокоился.
– "Яйцо"! Тут из самого чуть яичница не получилась!
– ворчал Стёпка.
– Идём скорей!
– сказал Солнышкин. Он посмотрел на птицу и, сняв фуфайку, укутал в неё пингвина. Самому ему оставался бабушкин свитер.
– Хе-хе, зачем торопиться? Лучше один выговор, чем две сломанные ноги,отмахиваясь от снега, промычал артельщик.- Зачем т-т...
– И вдруг он схватился за ворот. На шее болтался обрывок шнурка! Стёпка бросился к Хапкинсу. Но, нащупав что-то под рубахой, немного успокоился и заторопился за Солнышкиным.- Пошли! Мороз поджимал так, что коченели носы и на фуфайках трещали пуговицы. Солнышкин спешил к пароходу.
– Держись! Там Челкашкин в два счёта вылечит,- подбадривал он пингвиньего капитана, не чувствуя, что птица становится тяжёлой. Он с трудом переставлял ноги и, конечно, не слышал разговора, который вели артельщик и бегущий за ним сугроб средней величины, говоривший голосом Хапкинса.
– Мистер Стёпка, тысяча долларов, пока не выпала.
– Нью-Йорк, Сан-Франциско, Рио-де-Жанейро!
– прохрипел Стёпка и в страхе остановился: жемчужина соскользнула в штанину.
– Теперь только пятьсот долларов,- пропел "сугроб".
– Нью-Йорк и Сан-Франциско,- сказал артельщик и плотно сдвинул колени.
– Сто долларов,- пропищал Хапкинс.
– Сан-Франциско!
– крикнул артельщик и вдруг подскочил, словно сойдя с ума. Ощупав штанину, которая выбилась из голенища, он взвыл и бросился назад. За ним, подпрыгивая на коротких ногах, помчался "сугробчик", в котором трудно было узнать директора крупнейшей торговой фирмы.
– Пропала, пропала!
– дрожал артельщик. Он упал на четвереньки и, принюхиваясь к следам, пополз, разгребая вокруг себя снег и льдины. У полыньи он остановился и схватил что-то сверкнувшее перед его глазами. Но в ту же секунду в его кулак вцепилась хваткая, вынырнувшая из метели рука.
– Моя!
– прохрипел артельщик.
– Моя!
– взвизгнул из метели мистер Хапкинс. Каждый тянул находку к себе, а пурга наметала вокруг снег, и брызги с океана обдавали всё растущий сугроб... А Солнышкин пробивался сквозь пургу и нёс на спине большую заснежённую птицу. На секунду он остановился отдохнуть и внезапно услышал, как под свитером что-то громко ударило: тук-тук-тук... Солнышкин замер. Толчок раздался снова, и там, где лежало пингвинье яйцо, хрустнула скорлупа, а в бок Солнышкину упёрся твёрдый острый клюв. Солнышкин запустил под свитер руку, и в пальцах у него затрепыхалось маленькое пушистое существо. Он услышал, как чисто и нежно пульсирует крохотное сердечко. "Живёт!" - улыбнулся Солнышкин. И хотя он очень устал и ему очень хотелось сесть, он ещё быстрей пошел наперекор вьюге. Но вьюга постепенно меняла направление, кружила, и Солнышкин двигался за ней по невидимому снежному кругу. Сквозь снег на него иногда падали лучи садящегося солнца. Тогда на бесконечном снежном полотне возникала его огромная тень. И чем сильнее гудела и выше поднималась метель, тем больше эта тень разрасталась, тем быстрей она шагала по гудящим снегам Антарктиды.

ПОМНИТЬ ТОВАРИЩЕЙ, ПАВШИХ В БОЮ!

Пионерчиков мрачно бегал по коридору. Только недавно он вернулся на судно в чудесном настроении. Он побывал в домике у полярников. Он взял интервью у иностранных гостей. Судно разгрузили в рекордный срок! И это благодаря его другу Солнышкину! И вдруг - беда! Пионерчиков и Перчиков облазили все трюмы. Они заглядывали под ящики, под брезент и даже под льдины, но Солнышкина нигде не было. В воздухе раздавались тревожные гудки. Пионерчиков покусывал губы, а в голове у него стучали, складывались горькие и мужественные слова. Он совсем не думал о статьях, о законах и ничего не хотел придумывать, но слова сами настойчиво всплывали в голове. Внезапно он остановился. С камбуза неслись какие-то сладкие, совсем неуместные запахи. В трагическую минуту кок Борщик беззаботно варил компот! Пионерчиков подскочил к камбузу и захлопнул дверь. Борщик открыл её снова. Хоть это и Антарктида, на камбузе было жарко.
– Прекратите!
– крикнул Пионерчиков. Борщик удивлённо пожал плечами. Откуда ему было знать, что его сладкие запахи мешают складываться мужественным и горьким словам? Он хотел что-то ответить, но Пионерчиков вдруг выхватил из кармана клочок бумаги и огрызком карандаша написал: Помнить товарищей, павших в бою, Насмерть стоять за команду свою! Он прочитал эти строчки и от неожиданности вздрогнул: это были стихи! Самые настоящие стихи! Пионерчиков побежал к Перчикову в рубку и, схватив его за руку, снова прочитал только что родившиеся строчки. Перчиков взял бумажку, посмотрел ещё раз и повторил вслух: - "Помнить товарищей, павших в бою".
– Да ты знаешь, что ты написал?
– сказал Перчиков.- Это закон.
– Почему?
– спросил Пионерчиков.
– Потому,- приблизился к нему Перчиков,- потому что настоящие стихи - это настоящий закон. От таких слов хочется сделать что-то хорошее! Он распахнул иллюминатор. И тут они увидели, как вдалеке, по горам, по равнинам, движется гигантская тень человека, на плече у которого лежит какой-то груз.
– Солнышкин!
– крикнул Перчиков.
– Солнышкин!
– подхватил Пионерчиков. И друзья выскочили из рубки.
– Есть Солнышкин!
– кричали они. И побежали одеваться. Пионерчиков открыл свою каюту, бросился к шкафу и заметил на кровати какой-то свёрток. На нём было написано: "Тысяча рекордов!" Штурман развернул бумагу, и перед ним сверкнули удивительные коньки необычной формы. Сердце Пионерчикова вздрогнуло и зазвенело, как утренний горн. Пионерчиков надел бушлат и выбежал на палубу.
– Бот на воду!
– крикнул он и полез вниз по трапу. Следом за ним спускался старый Робинзон, за которым с лаем летел Верный. Последним, натягивая ушанку, торопился Перчиков.
– Пионерчиков, назад! Вернитесь!
– раздался сзади голос. Это кричал Моряков. (Только что по его просьбе на поиски пропавших выехал сам Полярников.) - Это не шуточки, Пионерчиков! Но голос капитана потонул в порыве метели, уже скрывшей от глаз убегающий бот. Конечно, Моряков и сам бросился бы с ними, но оставить судно он не мог.

ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ?

Пурга клонила Солнышкина с боку на бок, как маленькую разбитую лодчонку. Вокруг поднимались волны белого холодного океана, и вихри цеплялись за ноги, как тысячи снежных кальмаров. Солнышкин сделал неверный шаг - он уже не чувствовал ног - и споткнулся. Птица съехала со спины, и только тут он увидел, что глаза пингвиньего капитана уже покрыты белым морозным инеем... Стало совсем холодно. Стало так холодно, что даже сама метель взвизгнула от мороза. "Надо идти",- подумал Солнышкин, но его ноги примёрзли ко льду, как причальные тумбы.
– Надо же идти!
– крикнул себе Солнышкин, но голова устало сползла на грудь, и на чубчике закачалась льдышка.

"Вот и всё,- прикрыв глаза, подумал он.- Вот тебе и океаны, и жемчужины. Вот тебе "пик Марины" и "пик Перчикова"! Он протёр кулаком слипающиеся глаза и перед самым своим носом заметил стрелку компаса, которая, как ни странно, указывала: норд! норд! "Совсем спятил старый",- грустно усмехнулся Солнышкин... И тут у самого его сердца, под ребро, ударил маленький крепкий клюв - и Солнышкин очнулся: "А как же птенец?!" Он опустил руку под свитер, и в ладони у него зашевелилось маленькое пушистое существо. "Как цыплёнок, дома, у бабушки,- подумал Солнышкин, вспомнил свой дом, запах осеннего леса, и ему показалось, что он стоит на лесной дороге рядом с селом, будто ноги его окунулись в тёплую солнечную пыль и что вокруг шумит не метель, а яркая листва на деревьях.
– Ничего,- сказал Солнышкин, садясь в снег.- Сейчас мы выйдем на дорогу. Вон уже село близко. Вон тракторы едут и лают собаки. А вот моторка тарахтит на реке. И действительно, рядом послышался шум мотора, а ещё ближе раздался гул трактора. Это с моря подходил бот Пионерчикова, а по льдам грохотал вездеход Полярникова. И скоро сквозь шум пробился незнакомый голос: - Да это же пингвин, мистер Полярников!
– Но послушайте, господа, разве пингвины ходят в сапогах?
– Полярников отвечал выглядывающим из вездехода представителям американской холодильной фирмы, которые отправились на поиски шефа. Солнышкин приоткрыл глаз и сквозь хлопья снега увидел над собой доброе лицо Робинзона. И в ту же минуту над его ухом снова раздался голос Полярникова: - Снегом! Трите его снегом! Щёки Солнышкина лизал Верный. Рядом стоял Перчиков. Он отогревал своему другу руки, а Пионерчиков оттирал Солнышкину уши снегом.
– Ты на коньках?
– спросил Солнышкин, но Пионерчиков только погрозил ему кулаком. Пока Солнышкин отогревался, все начали коченеть.
– А где же Хапкинс и артельщик?
– спросил Полярников. Солнышкин пожал плечами. Он так и не понимал, куда они делись. Но Верный, кажется, Это понимал. Он поднял уши, понюхал воздух и, направляясь к большому торосу у края полыньи, злобно зарычал.
– Что с ним?
– спросил Перчиков.
– Не знаю, не знаю,- качнул головой Пионерчиков. Солнышкин тоже ничего не понимал. Пёс, рыча и нервничая, рыл снег и хватал зубами сугроб. Метель относила его в сторону, но он снова набрасывался на ледяную глыбу.
– А ну-ка, позвольте, я посвечу фонарём,- сказал Полярников. В антарктическую стужу и днём приходилось на всякий случай носить фонарь.Кажется, пёс бросается не зря! Там что-то есть.
– Банка с эскимо,- рассмеялся кто-то из американцев.
– Господа, это Антарктида!
– сказал Полярников, и, словно подтверждая его слова, воющий заряд снега обрушился на замёрзших людей. Полярников направил луч фонарика на торос. Все прильнули носами к льдине и оцепенели: в глубине сверкающего льда, злобно вцепившись друг в друга и вырывая что-то из рук, леденели Хапкинс и артельщик. Представители морозильной фирмы вытянули шеи. Такого они не видели даже в самых громадных холодильных установках. Сухонький Робинзон как-то странно прищурил глаз, Полярников вздохнул. И все посмотрели на Солнышкина. Но Солнышкин и сам терялся перед зловещей загадкой.

САМЫЕ СТРАШНЫЕ СЛОВА

Моряков шагал по палубе, засыпанный снегом, как Дед Мороз, и мрачно всматривался в пургу. Борт парохода словно покрыли маленькие живые сугробы: это команда ожидала товарищей. Петькин, закутанный в тулуп, не терял времени, потихоньку ловил на удочку рыбу и относил на камбуз Борщику. Бывалый кок не жалел огня, он специально раскрыл дверь камбуза пошире, чтобы друзья могли по запаху точнее определить обратный курс.
– Идут!
– вдруг сказал Бурун, подставив стуже ухо. Ему послышалось вдалеке лёгкое тарахтенье. Моряков покачал головой. Он придумал самые страшные слова, которые он сейчас скажет этому мальчишке Пионерчикову.
– Идут,- сказал снова Бурун.
– Неужели?
– насторожился Моряков.
– Милей дальше или милей ближе,- сказал Ветерков, кутая горло,- но идут. Тютелька в тютельку промолчал, потому что ничего не слышал. Но Моряков уже бросился к борту. Среди льдин толкался маленький бот, на носу которого стоял Пионерчиков.
– Да вы знаете что?!
– крикнул ему Моряков.
– Что?
– спросил Пионерчиков, вобрав голову в плечи. Он ожидал чего угодно. Моряков взмахнул рукой, поднял вверх палец и тут увидел сидящего рядом с Перчиковым Солнышкина. Моряков вскинул вверх вторую руку и снова, но уже совсем по-другому, торжествуя, воскликнул: - Да вы знаете что? Пионерчиков ещё ниже опустил голову. И тогда Моряков сказал: - Вы, кажется, будете капитаном, Пионерчиков! Пионерчиков покачнулся. Этого он, конечно, не ожидал.
– Но где же остальные?
– уже сурово спросил Моряков. В это время к пароходу подкатил вездеход, и, прыгая с него на трап, представители холодильной фирмы сказали: - Превратились в мороженое!
– Как это понимать?
– удивился Моряков.
– Так и понимать,- сказал Полярников, застёгивая тёплую собачью куртку. Следом за ним из вездехода вышел Робинзон.
– Но что случилось?
– спросил Моряков. И все снова повернулись к Солнышкину, который держал в руке маленького птенца. Но что Солнышкин мог добавить к тому, что видели все?