Соло На Два Голоса

Но мамину любовь помню: порывистую, жаркую, шумную, с криком "Ты ж мой куклёныш люленький!" Когда-то я ей нравилась - когда была совсем крохотной. И она любила это показывать - и мне, и всем. Почему и когда это кончилось? Не помню. Да и кончалось не резко, не сразу, постепенно. Наверное, уменьшалось обратно пропорционально моему росту и взрослению. Я всё меньше походила на куклёныша, всё больше становилась обыкновенной девочкой, очень обыкновенной, слишком обыкновенной, чтобы быть достойной любви.

Это папа, слабохарактерный, не мог не любить свою дочку - просто так, со всеми её недостатками, пороками, с её некрасивыми глазами-буркалами, вроде бы похожими на материнские, но не настолько чёрными и не такой дивной овальной формы. Скорее, просто глупо круглые, как у непородистой кошки Мурки из подвала. Щёки с детства были тоже круглые, а нос - курносый. "Ты - еврейская Лушка, Лукерья, - смеялась мама.

– зря мы тебя Анной назвали! Простодырая Лушка!" И даже папа, нежно обнимая, иногда шептал мне в ухо: "Лушка ты моя простодырая!" Но я никогда на него не обижалась.

Папина любовь была безусловна, хотя и необъяснима. Я рано поняла, что любви достойны не все и достаётся она только самым лучшим, самым правильным и красивым. Я понимала, что сама не умею правильно любить, не умею выбирать достойные объекты: к примеру, мне до безумия нравились некрасивые шелудивые собаки, бездомные тощие кошки. Хотя вслух, для окружающих, я научилась говорить так: "Фу! Какие они некрасивые и грязные!" А в сердце плескалась нежность, а в носу пощипывало от подступающих слёз. Но я училась сдерживать свои порывы: любовь нужно заслужить, если не дано природой внешнее очарование. Значит, надо быть лучшим в чём-то. К примеру, быть самым быстрым или самым сильным. Но лучше - самым умным и способным. Как некоторые мои подружки, к примеру. Одна из них лучше всех умела петь и танцевать. Её все любили - и родители, и другие взрослые, потому что она затевала и режиссировала прекрасные концерты, в которых солировала во всём - в пении, в танцах, в конферансе, в чтении стихов. Взрослые восхищались, её родители всегда сияли звёздным светом от гордости и умиления. Другая подружка - в очках с пяти лет, проявляла чудеса в математике: с первого класса считала не на палочках, а в уме и знала наизусть таблицу умножения. Ей прочили великое будущее математика, и все её за это обожали. По делу!

Мама всегда громко и очень демонстративно восхищалась этими девочками, и я каждый раз понимала, что бедной маме достался тяжёлый крест: недостойная любви девочка без никаких талантов, некрасивая от природы, а ведь её, эту дочку, нужно было растить, воспитывать и как-то любить. Мама старалась "как-то" любить, иногда даже говорила такое: "У некоторых детей одарённость проявляется не сразу, а в подростковом возрасте. Надо просто ждать, терпеливо ждать. Не всем дано быть вундеркиндами. Всё будет, всё придёт". Я, как и мама, страстно надеялась на это самое будущее, ждала его, хотя уже с дошкольного возраста мною овладело весьма неприятное, доставляющее боль в животе и лёгкую тошноту беспокойство: а ну как не проявится ничего во мне? Даже в подростковом возрасте... Что же тогда делать? Как будет себя чувствовать бедная моя мама? Как же ей продолжать меня любить, откуда взять силы себя заставить?

В общем, с понятием "любовь" у меня с раннего детства возникли какие-то недоразумения. Возможно, если бы папа так рано не ушёл, со временем мне довелось бы понять, что любить можно и ни за что, просто за то, что объект твоей любви существует на этом свете. Но не случилось. Папы не стало... И с восьми лет моя жизнь и любовь, как таковая, разошлись по разным дорогам: я навсегда вычеркнула право на любовь из своих чувств и понятий, потому что усвоила - это не для меня и не про меня.

А ведь потом случилась в моей судьбе Ларка... Подруга навсегда. И что-то перещёлкнуло, переменилось в моём сознании. Хотя я этого даже не осознала сразу, в тот момент... да и позже. Ларку я восприняла как какую-то данность, будто она всегда была, будто и не могло случиться по-другому. Своё отношение к ней и свою дружбу с ней я осмыслила куда позже, уже годам к тридцати. Или вот Лёшка...

Да, первое моё "замыкание" произошло в прошлое, связанное именно с Лёшкой. И случилось оно пять лет назад, когда мы уже расстались, а он вдруг осатанел до такой степени, что я его не узнала, даже внешне перестала узнавать...

...Передо мной стоял незнакомый мужчина с выпяченным вперёд подбородком, с искривлёнными в нечеловеческом презрении губами, с сощуренными глазами, злобными, как у хищника на охоте. И этот мужчина выплёвывал такие слова:

– Нашла себе трахальщика, наконец? Вкусила уже оргазм, что ли? Я тебя терпел столько лет, терпел твою фригидность, твоё скотское отношение, равнодушие и хамство! Терпел для того, чтобы ты сейчас мне заявляла, что никогда не любила меня, потому что не умела любить? Ха! Висела на мне столько лет, как поганый мешок с дерьмом, не отпуская от себя ни на шаг - это так ты меня не любила? Чуть что - слёзы и рыдания, я даже дёрнуться в сторону не мог, боялся, что ты развалишься от горя, как трухлявый пень! Это я тебя никогда не любил! С самого начала не любил! Вцепилась в меня, как клещ - конечно, кому ты была нужна? Да с тобой можно было завертеть только на большом безрыбье, когда и рак - рыба...

Сказать, что я обалдела, слушая эту тираду, это то же самое, как сказать про девятибалльный шторм, мол, море нынче весьма спокойное. У меня было ощущение, что в моём организме все внутренности решили поменяться местами: сердце направилось куда-то вниз, пихаясь с желудком, который устремился к горлу... печень махнулась местом с левой почкой, а лёгкие, раздумывая куда бы им переместиться, забыли о своей прямой функции, поэтому дышать я уже почти не могла - задыхалась. Чтобы понять, почему у меня случилась такая реакция, нужно, наверное, очень хорошо знать-понимать, как мы с Лёшкой жили те семнадцать лет, что существовала наша семья... А жили мы просто и без затей, мне казалось, что так живёт большинство.

Когда-то я теряла голову от его запаха: я вдыхала аромат его кожи, и мне казалось, что звучит самая прекрасная в мире музыка, что звёзды на небе начинают бразильский карнавал и откуда-то сверху сыплются цветы и красивейшие люди мира смотрят на нас с Лёшкой с восхищением. Да, такая вот романтическая дурь, диктуемая бешенством гормонов.

Всё-таки забавно, что самые примитивные и животные человеческие страсти, диктуемые природой и инстинктом размножения, люди облагородили, придумав понятие любви и подрядив самых талантливых представителей человечества - поэтов, писателей и прочих - романтизировать инстинкты красивыми, гениально сложенными вместе словами или с помощью великолепно сложенных нот, или используя умение божественно владеть красками и кистью. Другие виды любви, к примеру, к родителям и детям, отнюдь не романтизируются. В этих случаях придумываются иные штуки для закрепления отношений в матрице человеческого сознания, как необходимые и правильные. А вот любовь мужчины и женщины - сплошная цветочно-конфетная романтика и якобы высота чувств. А какая уж там высота, если планочка-то зависит исключительно от выброса химических веществ в кровь. Смешно...

Так вот, наши с Лёшкой юношеские гормональные страсти утихли сразу после рождения Сашеньки, которая появилась через полтора года после свадьбы. Тут всё и кончилось. Что значит "любить" я не понимала, а потому легко спутала в восемнадцать лет любовь с половым влечением. Плюс тараканий хор в голове... Но кончилось влечение, и закончилось вообще всё. И я была свято убеждена: так у большинства. Все так и живут.

Что чувствовал Лёшка? А бес его знает! За все годы он ни разу не дал мне понять, что я ему не мила или не нужна. Он всегда был рядом, всегда всё делал так, как надо, как должен делать, видимо, любящий муж и отец. Заботился - не больше, но и не меньше, чем стандартные советские и постсоветские мужчины: постирать пелёнки, принести тяжёлое из магазина, разобраться с проводкой, сводить ребёнка на ёлку... В общем, идеальный советский муж, жаловаться не на что. Какие у него были чувства? Не знаю. Не интересовалась. Наверное, это мой грех, мой страшный грех эгоизма. Но я не понимала, что это эгоизм, вот в чём штука-то! Мне не было дела до чувств мужа, и я была уверена, что ему в точности так же неинтересны мои.

Физическая близость... Мой ужас и каторга. Это единственное, о чём нам пришлось с Лёшкой поговорить откровенно. Ему это было нужно, мне - нет. Более того, с некоторых пор стало противно. И я начинала его ненавидеть, когда он проявлял интерес и желание. Меня буквально тошнило.

Пришлось договариваться. Фух, какой же это ужас... То были сделки и договоры, подачки и продажи. Пришлось на это идти, потому что - внимание!
– любовницу Лёшка отказался заводить. А ведь я согласилась на это, даже сама ему предложила! Но услышала категорическое "нет".

– Я тебя люблю и только тебя хочу. Зачем мне другие женщины, когда рядом есть ты?

Лестно? Да ужас же... Когда тебе это не просто не нужно, а от-вра-ти-тель-но! Я даже украдкой плакала тогда, поняв, что мне придётся идти на компромиссы и сделки. Почему не ушла? Почему не разрушила эту карикатуру на семью? Не знаю. Я с детства не привыкла доверять своим чувствам и уж тем более считать, что они правильные. Я ж во всех смыслах урод! Значит, надо себя ломать и перебарывать, а не идти на поводу у собственных "не хочу" и "не могу". Я и перебарывала. Заключала сделки. Терпела. И даже продавалась.