Соломенное сердце
Шрифт:
— Это страх? — она осеклась, нахмурилась, будто прислушиваясь к себе. — Какой он гадкий, у меня все трясется! Я так не нравлюсь себе сейчас. Мне вообще… противно быть такой нюней. Права была старуха — раньше было куда лучше.
— Ты привыкнешь, — пообещал Даня, сглотнув едкую вязкость. Так ему жалко было эту растерянную, несчастную Полю, что словами не передать. — Привыкнешь и к страху, и к другим переживаниям. Всегда то одно, то другое.
— Ладно, — Поля отважно выпустила его руку, — ты можешь сходить на кухню. Я точно смогу побыть одна несколько минут.
— Молодец какая, — похвалил ее
Она была как новорожденный жеребенок, пугающийся громких звуков.
— Тише, тише, — Полю все еще потряхивало, и Даня помог ей с кружкой, — вот, смотри, плюшка с маком.
— Не разговаривай со мной как с буйной сумасшедшей, — немедленно обиделась она, снова залилась слезами, ужаснулась своей плаксивости и часто заморгала, пытаясь осушить глаза, нервно и раздраженно засмеялась и допила молоко, стукнувшись зубами о кружку.
— И не смотри на меня так, — велела она, взявшись за плюшку.
— Как?
— Как будто тебе хочется сбежать.
— Вообще не хочется.
— Разочарован, что я теперь такая?
— Вообще не разочарован.
— Тебе же нравилось мое спокойствие!
— Вообще не нравилось.
— Так зачем ты на мне женился?
— Ну все, хватит, — засмеялся Даня, — тебе надо поспать. Вот увидишь, на свежую голову мир покажется не таким уж и пугающим.
Поля замотала головой:
— Сперва мне надо помыться.
— Да, хорошо. Вода смоет все тревоги.
Баня монастыря уже остыла, но Даня не стал подбрасывать дров, ему не хотелось разводить огонь, чтобы не расстраивать Полю заново. Однако вода была еще горячей, и он набрал целую бадью.
— Почему ты так и топчешься в предбаннике? — удивился он.
— Мне надо раздеться перед тобой? — тонким голосом спросила Поля.
— Ну я же уже видел тебя голышом.
— А теперь не смотри!
— Конечно, я буду на тебя смотреть, — заверил он, вернулся в предбанник, решительно стянул с Поли футболку, высвободил запутанные волосы. Она не сопротивлялась, зато краснела, ерзала и кусала губы.
Присев на корточки, Даня помог ей избавиться и от носков и штанов, а белье Поля скинула самостоятельно, повернувшись к нему спиной. Хмыкнув, Даня чмокнул ее в плечо:
— Так ты тоже очень красивая.
Она издала какое-то восклицание и юркнула в баню.
— Ты знаешь, что вассы способны на кое-какое целительство, а еще они могут уменьшить твои переживания? — спросил Даня, протягивая ей ковшик.
— Но ведь здесь нет никаких васс? — Поля на всякий случай заглянула в бадью.
— Здесь нет, но завтра ты можешь искупаться в какой-нибудь речке, а я подманю для тебя водных духов.
— Что, соскучился по своим мокрым девицам? — съязвила она.
— У меня уже есть одна мокрая девица — прямо перед моими глазами.
Поля фыркнула и начала намыливать голову.
Потом они целовались — в бане и предбаннике тоже, в монастырском огороде и на лестнице, и Полино так сердце взволнованно и суматошно билось, что Даня даже пытался притормозить, чтобы не вызвать новую волну рыданий или обморока какого-нибудь. Но Поля не дала
ему увильнуть, опрокинула на кровать, склонилась над ним, окутав облаком еще влажных волос. Даня лежал смирно, позволив Поле самой решить, как и что с ним делать и делать ли вообще. Он переживал, что на нее свалилось слишком много сразу, и с непривычки это, наверное, тяжело и сложно, и, возможно, прямо сейчас милосерднее было бы просто дать ей отдохнуть, но Поля льнула к нему — Даня, кажется, ее успокаивал.Ночь была наполнена самыми разными чувствами — острыми, почти режущими. Ночь была наполнена тягучей сладостью, отдающей горечью после всех мытарств и переживаний. Ночь была полна слез и суетливой возни, скорее нервной, чем чувственной. Но им обоим было нужно стравить пар, ощутить, что они есть, они здесь, они вместе — два потерянных ребенка, которые нашли друг друга и теперь сделают все, чтобы не потеряться в этом огромном мире заново.
Батюшка Леонид вызвался доехать с ними до Сытоглотки, куда нужно было доставить Федоровского.
И вот что интересно: еще накануне Поле и дела не было до его чокнутого бормотания, а сегодня оно раздражало до зубовного скрежета.
Зато хотелось остановиться возле каждой горы, чтобы рассмотреть ее как следует. Поле и прежде нравились пейзажи Верхогорья, но теперь они завораживали. И Даня — веселый, смешливый Даня, — который сидел так близко, что все время хотелось его потрогать. И Поля трогала — локоть или колено, волосы или плечо, и он улыбался ей открыто и светло, и от этого во рту становилось горячо.
Она переживала обо всем сразу: о том, что вдруг Федоровский что-то отчебучит, вдруг князь обидит старейшин и плохо с ними договорится, о том, что же будет теперь с Егоркой, и о здоровье княгини тоже.
Она переживала, что стала совсем другим человеком и вдруг этот человек не понравится Дане. Или хуже того — вдруг она так и не понравится самой себе?
Она переживала о том, что слишком много переживает.
Жалела ли Поля о своем решении? Возможно, самую малость: вчера было куда проще и понятнее, чем сегодня. Но она верила, что завтра будет себе благодарна.
— Федоровский возвращается в Сытоглотку, ха! Думали, что меня выставили, да? А я вот возьму и вернусь…
Да как же он ее достал! Однако прежде чем Поля успела затянуть какую-нибудь колыбельную, ее рот произнес скрипуче и недовольно:
— Эй вы там, сзади. Чего сидите без дела — быстренько заткните этому поганцу рот.
Глаза Дани стали круглыми. Поля изобразила нечто вроде раскаяния: не виновата она, старуха сама снова пробудилась. Главное сейчас — не напрягать голосовые связки, чтобы они потом не болели.
— Великая? — позвал он недоверчиво. — А разве вы вчера не тогось в костре-то?
Глава 36
— Надеялся от меня избавиться, зятек? — проскрежетала старуха злорадно. — А вот и нетушки!
— Батюшка Леонид? — жалобно взмолился Даня. — Может, тут какая-нибудь молитва от нечисти сгодится?
— Нечисти? — напыжился батюшка. — Это же великая жрица, праматерь богов! Считай, благословение.
— А если бы она твоей головой вещала?