Соломка и Зверь

— Присаживайтесь.

Он уселся с одной стороны стола, лицом к зеркалу, показывая ей на противоположную. Соломка села, куда сказали.

— Теперь можно и поговорить, — заявил мужчина. Неуверенности в нём ни осталось, её сменило нечто другое, настораживающее и весьма жутковатое. Маски сброшены?

Сглупила — слабо сказано.

С таким нельзя было не согласиться. Григорий Васильевич заговорил с ленцой:

— Меланья, твой отец был великим человеком. Без преувеличения. Он работал во благо своего народа, но не сумел достигнуть цели.

Во рту резво пересохло. И если на ступеньках университета Соломка могла бы нагрубить отцовскому последователю, то здесь благоразумно молчала.

— Конечно, нельзя отрицать, что методы твоего отца были немного не гуманны, но бывают ситуации, когда приходится жертвовать чем-то малым, чтобы достичь большой цели. Ты очень молода, а молодость не различает оттенков. Однако надеюсь, мы достигнем взаимопонимания и ты нам поможешь.

— Чем?

— Ты живешь в городе зверей.

— Ленсуазе.

Он впервые поморщился, как от накатившей зубной боли.

— Неважно. Важнее другое — после так называемого Освобождения они, то есть звери, стали обладателями мощного оружия.

— Я ни о чём подобном не слышала.

— Конечно, не слышала. Оружие припрятано в тайниках и распространяться о нём звери не любят. Но мы знаем.

В голове у Соломки быстро застучало. Какой-то ранее дремавший инстинкт сообщил, что сейчас нужно вести себя крайне осторожно. Очень-очень осторожно, иначе никогда больше отсюда не выйдешь. Моментально мобилизовались силы, о наличии которых Соломка ранее не подозревала. Она внимательно слушала, зная, что на лице все эти размышления не отобразились.

— Мы считаем, что зверям нельзя оставлять такую мощную силу.

Кто мы? — хотелось спросить Соломке, но она прикусила язычок и слушала дальше.

— Рано или поздно они её применят. Они же агрессивные существа, не способные себя толком контролировать. Твой опыт должен подтвердить мои слова. Рано или поздно они его применят, не сомневайся.

А вы? — хотелось спросить, но опять же — здоровье дороже.

— Ты понимаешь, что от того, получат ли люди оружие, будет зависеть будущее человечества?

Пафоса через край, но опять же оставим своё мнение при себе.

— Ты готова нам помочь?

Слишком быстрое согласие будет выглядеть подозрительно, но и кочевряжиться, тянуть время, злить его лишний раз не стоит.

— Вы думаете, нам угрожает опасность со стороны зверей? — удивленно спросила Соломка, расширяя глаза. Смотри, как вертятся колесики в моей голове и я размышляю над твоим предложением. Звери, опасность, опасность, звери. Я начинаю тебе верить, смотри!

— Да, я уверен. И вы должны помочь человечеству, защитить его от угрозы.

— А что я должна сделать? — изобразим отдаленную работу мозга девушки недалёкой, но хорошо внушаемой.

— Смотреть внимательно по сторонам, слушать и запоминать.

— Хорошо, я буду смотреть и слушать.

Григорий Васильевич молча откинулся на спинку стула, оставив на столе руку, сжатую в кулак и стал смотреть на Соломку. Через время она занервничала.

— Ну что же ты, Меланья, так быстро соглашаешься. Подумай немного.

«Нет! Я согласна, согласна на всё, а теперь отпустите меня, разрешите отсюда уйти!» хотелось крикнуть, но Соломка с усилием сжала губы и только и кивнула.

— Я оставлю тебя ненадолго подумать. И позволь сумочку.

Он встал, забрал сумку, в которой лежал телефон, и исчез за дверью. Щёлкнул замок, Соломка постаралась не вздрогнуть. Заперев в комнате, ей ясно дали понять, на каких условиях будет происходить сотрудничество и ничего хорошего в этом не было.

Ей не удалось провести Григория Васильевича так просто, как хотелось бы, но не всё потеряно. Соломка обернулась и посмотрела в зеркало, фокусируясь на своем изображении и стараясь не бегать глазами в попытке рассмотреть, что там, за зеркалом. Понятное дело, там наблюдатель, и оттого, как Соломка будет себя вести, возможно, зависит её жизнь.

Инстинкт самосохранения требовал беспрекословно ему подчиняться — не бегать в панике по комнате, пытаясь найти несуществующий выход, а сидеть спокойно и делать вид, что не подозреваешь подвоха.

Время шло. Соломка сидела, уперев подбородок в сложенные руки и старательно думала.

Выглядела она достаточно спокойно, по крайней мере, озноб не бил, но внутри трясло не по-детски. Ещё утром день был самым обычным: кофе, метро, институт, лекции, — а сейчас всё перевернулась с ног на голову, всего за секунду и невозможно сдать назад и отменить согласие прокатиться неизвестно куда и с кем.

Какая же она дура!

Мама учила в детстве — не садись в машину к незнакомцам, плохо будет. А лет в двенадцать перестала, видимо, думала дочери хватит мозгов и самой понимать, что этого делать нельзя.

А мозгов-то и не хватило!

Она сидела так очень долго, периодически позволяя себе с недоумением и обидой оглядываться на дверь. Открывать дверь Соломка не пробовала, она ведь послушная, будет делать, что сказали — сказали сидеть и ждать, она сидит и ждёт. Сказали вынюхивать у зверей, что да как, она вынюхивает. Нужно оказаться за воротами и ради этого можно пообещать хоть звёзды с небес.

Только бы выбраться целой, думала Соломка. Никогда больше такой глупости не повторю! Никогда больше за отцом не пойду, как бы его имя не приплетали к происходящему.

Но постепенно самообладание сдавало. А если её затрясет, всё, эти люди поймут, что Соломка пытается их надуть. И тогда она отсюда не выйдет. Почему Меланья была в этом так уверена? Она понятия не имела. Инстинкт выживания, который всегда дремал и не давал о себе знать, нынче утверждал, что спасти её сейчас может только полное спокойствие и послушание.

Наконец, стало так страшно, что она передернулась.

Тут же метка, которую приклеил на руку Оглай, потеплела. Даже больше, стала горячей, правда, всего на мгновение — зато почти сразу же Соломка почувствовала, что самообладание возвращается. Как будто ей сделали укол качественного успокоительного.

Только бы они не узнали ещё и про эту метку, повторяла Соломка.

И еще не менее получаса просидела, прикрыв глаза и не шевелясь.

Когда, в конце концов, открылась двери, по ощущениям был уже вечер. В комнату вместе с Григорием Васильевичем вошёл ещё один мужчина, при виде которого сердце стало биться с перебоями. Он был очень высок, сутул, даже скрючен и въедливо смотрел из-под низко висящих бровей. Если Григория Васильевича был шанс обмануть, то этого — ни одного.