Соловецкие бойцы

Из-за дам вышел небольшой спор – каждый коч старался залучить к себе красавицу Катюшу, и молодые поморы кричали ей:

– К нам, деушка, к нам! Шанежки иссь с топленым маслицем! А у нас – пироги ягодны! Порато сладки! А у нас – ишшо калитку на верхосытку!

Катюша стояла гордо, отвернувшись от кочей. Всем видом показывала: больно вы мне, городской крале, надобны!

– Господи, они что же, калитки едят? – ужаснулась легковерная Лукерья.

– У чухны так пирожки называются, бабонька, – ответила опытная Федуловна. – Я до Петрозаводска доходила, там нас, странных людей, угощали. Ничего, просто пирожки, которые с кашей, которые с репой.

– А боязно… – призналась Арина.

– Что, и тебе? – усмехнулась Катюша.

– Поди, и тебе тоже.

– А я не боюсь! Я столько повидала, что страха во мне никакого не осталось!

В Катюшином голосе была непонятная гордость.

– Тяжко тебе там придется, девка, – сказала, намекая на нелегкие послушания трудницы, Федуловна.

– А я знаю, для чего туда иду. Знаю – а никому не скажу.

Лукерья и Арина переглянулись.

– Ох, не обошлось тут без молодца… – тихо произнесла Арина.

– Да ну тебя, и с твоими молодцами вместе! – выпалила Катюша, отвернулась и пошла по пристани – куда глаза глядят.

– А молодец-то – вот он, – Арина взглядом указала на Василия.

– Грех это, грех, – ответила ей Федуловна, которая, судя по всему, тоже заметила тайные переговоры между Василием и Катюшей. – Сплошной грех, и они еще на Соловки собрались, в святые места…

– Может, там и повенчаются? – неуверенно спросила Лукерья. – Может, для того он ее туда везет?

– Экая ты сущеглупая, – отвечала Федуловна. – Там же монахи, они себя блюдут, у них свои службы, они, поди, и венчального чина-то не знают.

Василий меж тем заметил наконец давнего знакомца, помора Гаврилу Ивановича, который привел самый большой из кочей. Морозов смотрел, как они сошлись и по-приятельски обнялись.

Старый помор стоял на пристани, распоряжаясь выгрузкой товара. Савелий сразу понял – это человек нерусский, русские так не одеваются. На поморе была остроконечная шапка с длинными, чуть ли не по пояс, ушами, сшитая из кожи неведомого зверя. Короткий кафтан был из бурой шкуры. На ногах – удивительные сапоги, похожие Савелий видел в старой книжке про царя Петра – в ту пору, когда еще служил приказчиком и иногда читал книжки. Они были до середины бедра, чтобы не спадали – пристегивались ремешками к поясу под кафтаном, а под коленками были схвачены кожаными шнурами. Так же были одеты и молодые поморы, помогавшие грузчикам.

Нерусских Савелий не любил. Он и на Родионова косился, видя, что в роду имелись татары. Всякий немец был ему неприятен. Гимназический учитель, хотя и с самой русской физиономией, казался очень сомнительным – неспроста он знает французский язык, непременно в родне водились иноземцы. А поморы, среди которых имелись скуластые и узкоглазые, вызывали неприязнь еще и потому, что их деды и прадеды явно брали жен из ненецких и самоедских племен; значит, на них следовало смотреть свысока.

Василий явно был не чистокровный русак, а с примесью неведомых кровей. Но не это даже смущало Морозова – а удивительная способность Василия ладить с людьми и привлекать их на свою сторону. Взять тот же кагор – ведь не хотели служители подворья проверять все бутылки одну за другой, а Василий как-то очень ловко убедил их это сделать – без ругани и без шуточек, но уверенно и твердо. Опять же, поморы – они чужих, сказывали, не любят, а с Василием у них дружба…

Родионов и Славников, подойдя к краю причала, с любопытством разглядывали прежде не виданные суда. Федька и Митя держались при них.

– Что это? – спросил Славников. – На этом – по морю ходят?

Ему доводилось видеть не только купеческий флот Вологды, но и гравюры с прекрасными стремительными фрегатами. Сам он был человек сухопутный, но образ летящего под всеми парусами фрегата с детства застрял в памяти. И ему казалось, что судно, на котором можно ходить с хорошей скоростью, должно быть длинным и узким. Эти же – какие-то пузатые…

– На других судах не так хорошо получается, – обернувшись к нему, объяснил Василий. – Поморский коч не вчера придуман. У других судов срок навигации короткий, а у коча – долгий. Он, вишь, округлый, как орех, попадет меж льдинами, стиснут его, – так они не ломают ему борта, а выталкивают наверх. А по битому льду он и подавно хорошо ходит. Не барка, чай…

– Наши коцморы и волоком тасцить сподруцно, – добавил Гаврила Иванович. – А цто до льда – так они у нас в коце.

– В коце? – переспросил изумленный Федька.

– По-нашему – в коче. Так у них ледовая шуба называется. Отсюда и суденышко зовется – коч, – вместо помора ответил Василий. – Я уж знаю, в четвертый раз на Соловки иду.

Родионов, которому не менее парнишек было любопытно, подошел поближе, стал слушать.

– Коч вот тут и вот тут дубом или лиственницей поверх бортов обшит, чтобы лед борта не пропорол. Кабы мы позже пришли, то увидели бы, сколь ловко они волоком свой коч через сплошной лед перетаскивают. Когда большие льдины его вытолкнут – то уже ни парус, ни весла, а только волоком. И вот берут молодцы большой якорь, в четыре с половиной пуда, спускаются на лед, отходят подальше, рубят лунку, туда лапу якоря спускают и цепляют. А потом те, что на коче, выбирают якорный канат – и судно ползет. Неторопливо – да ведь и на месте не стоит.

– Сами видели? – уточнил Родионов.

– Я с ними на промысел ходил. Заскучал в обители, сам отец настоятель нам благословил – проветриться да и улов привезти. В Филипповских садках-то возле обители рыба есть – и сельдь, и треска. Но она – про запас.

Морозов нахмурился – вот ведь и настоятеля хитрый Василий как-то очаровал.

Подождали, пока Гаврила Иванович позволил подниматься на суда. И, перекрестясь, пошли по сходням.

Савелий Григорьевич взошел на палубу коча и с недоумением уставился на довольно большую дырку в ней.

– Не бойся, там лестница, спускайся в трюм, – сказал ему Василий. – В трюме поплывем. Обратного груза у них мало, нам в трюме будет хорошо, просторно. Бог даст, обойдется без бури.

– А другого места для нас нет? – спросил Ушаков.

– Нет другого места. В носу – печь, там сами поморы живут. Там же у них образ Николы-Угодника, кому охота помолиться – они пустят. А в корме живет кормщик.

– Так, значит, у них там – печь, а нам тут – мерзнуть? – возмутился Ушаков.

– Не нравится – беги по водам, аки посуху, – предложил Василий. – Заодно и согреешься. А чтобы не отстал, мы тебе горло веревкой захлестнем, за собой на веревке потащим.

Молодые поморы рассмеялись.

Савелию тоже не понравилось, что двое суток придется просидеть в трюме, но он смолчал – боялся, что Василий и ему что-нибудь этакое предложит.

– Приходите к нашей пецке греться, – предложил совсем молоденький помор Матюша.

Трюм оказался довольно большим – хоть в пляс пускайся. Частично он был занят мешками и ящиками. На мешках можно было устроить себе вполне пристойное ложе.

– Ничего удивительного – такой коч более тысячи пудов берет, где-то же груз должен помещаться, – сказал Василий. – Но рано радуетесь, сейчас, когда стало ясно, сколько груза, сюда начнут камни заносить. Да, те самые, что на пристани. Судно должно быть настолько тяжелым, чтобы его волной не перевернуло.