Соловецкие бойцы

– Пошел ты к монаху на хрен!

Так злобно и неожиданно завершил разговор Ушаков. После чего оба плыли молча. Лишь несколько часов спустя Ушаков сказал:

– Ты мне двадцать два урока дневных проиграл. Попробуй только не отдать – с грязью смешаю.

О том, какова работа на соляных варницах, Ушакову и Морозову рассказали иноки на Соловецком подворье. Восторга у них это описание не вызвало.

Трудники, которых вел в обитель Василий Игнатьевич, как раз хорошо успевали к началу солеваренной поры. Зима была для этого ремесла самым удобным временем, потому что соль-поморка, как сказали иноки, вымораживалась.

Савелию, видимо, предстояло снимать в ямах с морской водой образовавшийся на поверхности пресный лед; колоть и снимать не один раз, пока в яме не образуется крепчайший рассол, в котором можно солить рыбу. Тогда этот рассол вычерпать ведрами, часть действительно залить в бочки, где он будет дожидаться рыбы, а часть нести к цренам – огромным сковородкам, под которыми день и ночь горит огонь.

Для этого в ямах устраивали печи, над печами – домики, и в этих домиках помещались железные црены. Вода в них кипела постоянно, и не так давно по всему побережью Онежской губы зимой поднимались к небу струи дыма от варниц и пара. Когда на црене собиралось достаточно соли, рассол более не добавляли, соль сушили и ссыпали в мешки или кули. Цвет у нее получался сероватый, на вкус – горчила.

Но были на варницах и другие послушания – кто-то же должен поддерживать огонь в печах и подносить дрова. Летом же следовало чинить печи. У поморов они были самые простые, но монастырские – из обожженного кирпича, который нарочно изготавливали и привозили с Соловков.

Словом, труд, о котором Василий Игнатьевич толковал как о душеспасительном, на деле оказывался довольно неприятным.

Иноки рассказали также, что теперь монастырских варниц стало гораздо меньше, и употребили неожиданное в их устах слово «конкуренция». Морозов даже сперва не понял, Ушаков ему потом объяснил. Оказалось, что на южных российских озерах тоже можно добывать соль. Но не так мучительно – там были залежи, бери лопату да и копай. А на озере Баскунчак, страшно даже вообразить, роют шахты для добычи соли. И соль там кристально чистая, похожая на дробленый лед. Конечно, такую купцы берут охотнее, чем серую.

Не то чтобы иноки были очень огорчены тем, что беломорская поморка не пользуется более особым спросом, – обитель имела и другие способы заработать деньги. А им хотелось, чтобы влияние монастыря распространялось на все окрестности и на всех поморов.

Савелий понимал, что труд будет до седьмого пота, понимал также, что Ушаков заставит его работать заместо себя, и на душе делалось все сквернее. Он не мог взять в толк, как вышло, что Сидор Лукич втравил его в столь опасную игру. В Вологде-то играли, ставя на кон грошик, ну, копеечку.

А тут еще качка… И в брюхе муторно…

– Савелий Григорьевич, прости меня, Христа ради, – вдруг сказал Ушаков. – Не сдержался. Глупостей наговорил. Прости! Дурь на меня напала!

– Бог простит, – отвечал удивленный Морозов.

– Ты не бойся, нам с тобой главное – попасть на варницы. Туда будем проситься! Только туда! А там уж…

Ушаков замолчал. Он услышал, как в темноте, довольно ловко, в трюм спускается Василий Игнатьевич.

– Ну что, братцы, совсем заскучали? – спросил Василий. – А вот мы сейчас помолимся дружненько. Акафист Николе-угоднику пропоем. В море-батюшке Никола – первый помощник. Так поморы говорят, а они лучше знают.

Глава 4

В трюме коча, где поместились Славников, Гриша, Митя и Федька, образовалось нечто вроде светской гостиной: беседа велась об изящной словесности.

Гриша сперва держался от Митьки подальше – помнил, как возле гимназии раскричался при парнишке, прямо нервическая дама какая-то, а не мужчина. Ему и впрямь было стыдно. Однако Митя то ли забыл про ту встречу, то ли не придал ей никакого значения. И Гриша понемногу стал с ним сближаться.

Он ведь пошел в преподаватели не потому, что после университета более податься было некуда. Грише нравилось учить, нравилось объяснять, он радовался, видя в глазах понимание. Но хитрые гимназисты живо сообразили, что этот чудак кричать на них и жаловаться начальству просто не способен. Оттого порядка на Гришиных уроках было очень мало.

Гриша понял, что Митя проявляет интерес к чтению. Мальчик же, узнав от Родионова, что он преподает русскую словесность, задавал ему вопросы о книгах, получал ответы о Пушкине и о баснях Крылова, но настоящего разговора пока не получалось. И вот двое суток совместного плаванья дали им такую возможность.

Настоящая качка еще не началась, и Славников сравнил их путешествие с пребыванием Ионы во чреве китовом, разве что трюм был гораздо просторнее. Гриша шутку оценил, Митя тоже кое-что слышал о ките, проглотившем и извергнувшем пророка Иону, а вот Федька по части библейских пророков был девственно чист – он и слов-то таких не знал. Гриша и Славников даже заспорили – приступать ли к Федькиному теологическому образованию прямо сейчас, благо время есть, или сдать его на Соловках инокам – те уже наловчились толковать о Библии с малограмотным народом. Решили – пусть в дебри этого невежества иноки погружаются.

Гриша побаивался, что попросту не сумеет ответить на вопросы шустрого Федьки. А Славников совершенно не хотел рассуждать о божественном – у него накопилось в душе немало противоречий по этой части, и он хотел сперва разобраться в обители с самим собой.

Федька же, довольный, что богословские разговоры откладываются, сообщил, что Митя обещал ему пересказать своими словами прочитанные книжки о рыцарях. Это всех устроило.

– Я про Петра Златые Ключи расскажу, как он на коне верхом бился копьями, хотите? – спросил Митя.

– Мы слушаем внимательно, – отозвался Славников. Он лежал на полу трюма, подстелив рогожу, заснуть все равно бы не мог, да и не желал – хоть и не так часто, как прежде, а беспокоили его страшные кровавые сны.

– Во французском королевстве жил князь Вольфанг, и у него была жена Петронилла, сестра французской королевы, – начал Митя. – И у них был сын Петр, который любил всякие рыцарские дела – верхом гонялся, копьем дрался.

– Сидя верхом? – уточнил Федька.

– Наверно. Они все тогда ездили верхом, а не в экипажах, и свою храбрость показывали. Как вот гусары или уланы.

– И девки – верхом?

– А ты что, не видел, как госпожа Арефьева разъезжает? Я – видел. Ноги – на одну сторону, смотреть страшно – ну как свалится? И этот Петр был самым лучшим рыцарем во всей Франции. И вот туда приехал Рыгардус…

– Кто?

– А бог его знает. Написано – Рыгардус, имя такое. Он был из неаполитанского королевства. И он сказал Петру, что не надо сидеть дома, а надо ехать по свету и добывать себе славу. Петр его спросил, куда бы лучше поехать за славой. А Рыгардус говорит: да к неаполитанскому королю, он рыцарских людей любит и на них деньги тратит. И еще у него есть дочь, прекрасная королевна Магилена…

– Женихов, что ли, заманивает? – догадался Федька.

Славников невольно улыбнулся – а улыбаться он, как ему казалось, давно разучился. И посмотрел на Федьку с интересом – ему понравилось, как кудлатый непоседа задает вопросы и делает выводы.

– Да нет, он любил смотреть, как рыцари дерутся. И вот Петр пошел к своим родителям просить, чтобы они его отпустили. Они сперва не хотели, потом согласились, и матушка дала ему три дорогих перстня – материнское благословение.

– А батька?