Соловецкие бойцы

И вот теперь Митька стоял перед ним и клянчил гривенник!

И ведь сумел отыскать батьку…

Худенький, в отца, белобрысый, обычно – смиренный и покорный Митька неслыханно обнаглел – вынь да положь ему гривенник!

Савелий Григорьевич божился, что гривенника нет, и уже почти спровадил сына на берег, но тот был не один – рядом с ним стоял другой парнишка, ростом повыше и, надо думать, на год постарше. Сразу этот приятель Морозову не понравился – кудлат, как дворовый пес, и волосня того же собачьего цвета, светло-рыжая, нос лихо вздернут, и на всей круглой роже написано: растет прощелыга и жулик.

– А я тебе говорю – пошел прочь! Нет у меня гривенничка! – твердил Савелий Григорьевич. И, вдруг вспомнив, что он теперь – богомолец и трудник во славу Божию, перекрестил сына.

– Митька, не вздумай уходить! – крикнул кудлатый парнишка. – Стой, где стоишь! А ты, дядька Савелий, дай ему денег!

– Ты кто еще такой, откуда взялся?

– Человек я, вот я кто такой, – с большим достоинством ответил парнишка. – А ты, дяденька, возьми денег у вашего старшего.

Родионов, читавший небольшую толстенькую книжицу, оторвался от нее и с интересом поглядел на Федьку.

– Не стану я у него деньги брать! Сказано ж было, все – в общий котел! – Морозов был готов отбиваться до последнего.

– А ты возьми!

– Да кто ты таков, чтобы я тебя слушать стал?

– Возьми гривенник у старшего, дядька Савелий!

Так они бестолково пререкались еще некоторое время.

Наконец подошел Василий Игнатьевич.

– Савелий, светик, что тут у вас деется? – спросил он.

– Да, вишь, пристал, как банный лист к неудобному месту! – Савелий Григорьевич ткнул пальцем в чужого парнишку. – Денег ему дай!

– Кто он тебе?

– Да никто! Бес его знает, откуда взялся!

– Ты, светик, беса не призывай, вокруг тебя и без того стая бесов крутится незримо. Больше чтоб я такого не слышал.

– Да я…

– Смирись! А ты, отроче, кто таков?

– Я Федька, я с его сыном Митькой пришел… – парнишка указал на безмолвного Митю. – Митьке деньги нужны, он чужую книжку брал почитать да испортил. А этот вот дядька Савелий только у Митьки брать горазд! Все, что у купца заработано, к нему попало!

Тут под Федькиными ногами ожили бревна, и он чуть не свалился, успел ухватить Митю за плечо. Митя и сам едва устоял на ногах. Василий Игнатьевич же держался крепко, словно был бывалым матросом.

– Выбирай чалки! – приказал зычный голос.

– Ну, с Богом! – отозвались ему путешественники. – Молись Богу, православные!

Барка тронулась в путь.

– Стойте, стойте! – закричал Савелий Григорьевич, вскочив и для равновесия размахивая руками. Общий смех был ему ответом.

– Это те не лошадь! Уже не остановишь! – кричали со всех сторон.

– Да надо ж остановить! Сын у меня тут! Куды ему на Соловки?!

– Тихо! На все воля Божья! – громко сказал Василий. – Раз Господь так управил, что отрок на барке остался, так и поплывет с тобой в Соловецкую обитель! Стало быть, так тебе надо, чтобы от грехов тебя избавить!

– Его мне там только недоставало!

– Молчи, не прекословь!

Кудлатый парнишка посмеивался. Василий заметил это.

– Что, и тебе охота потрудиться во славу Божью? – строго спросил он.

– Охота, господин хороший.

– Хм… Неспроста ты, видно, тут оказался. Грехов, что ли, накопил?

– Накопил!

– Какие ж у тебя могут быть грехи?

Федька принялся перечислять. Кроме налитого в молоко огуречного рассола, в списке были еловые шишки, засунутые в перину, мачехины чулки, вывешенные на крыше на манер флюгера, залитая в ее коты жидкая каша. Докладывал он звонко, матросы стали прислушиваться, и наконец раздался смех.

– Ладно, будет, – прервал его Василий Игнатьевич. – Я понял, что ты с мачехой не поладил, а родной батя тебе не заступник.

– Что она, злыдня, скажет, то он и делает.

– Видно, давно от них сбежать собирался? – спросил Родионов.

– Давно. А некуда было, – признался Федька.

– И ты за Митю ухватился? Нарочно все подстроил? – Голос у Родионова был строг, строже некуда, а рот кривился – на уста рвалась улыбка.

– Тебе бы в ярмарочные деды пойти, народ веселить. А в обители не до смехотворения. Это ты понимаешь? – спросил Василий Игнатьевич.

Голос был не менее строг, чем родионовский. Парнишка немного смутился.

– Понимаю.

– Вот и славно, Федор. А меня Василием звать, коли станешь кликать дядькой Василием – отзовусь. И ты также…

Это относилось к Мите, который от внезапной перемены в судьбе совсем ошалел.

– А теперь, братие, снова помолимся о благополучном исходе нашего плаванья. – Василий достал из-за пазухи молитвослов. – Сходитесь поближе. Сперва – «Царю небесный», потом трижды – «Отче наш», потом – акафист Николе-угоднику, он же о всех странствующих попечение имеет.

Гриша понимал, что в новой монастырской жизни знать Псалтирь и акафисты обязательно, и повторял за Василием кондаки и икосы со всем старанием. Что до прочих трудников – один только Сидор Ушаков знал акафист Николе-угоднику и выговаривал слова с явным удовольствием.

Остальные, можно сказать, расписались в своем невежестве.

Матросы меж тем, справившись с делами и выведя барку на стрежень, начали поверх бревен устанавливать конурки для житья – казенки.

Потом трудники завели меж собой разговоры – не от любопытства, а чтобы время скоротать. Гриша молчал и прислушивался. Вскоре он понял, что Славников – человек не простой, речь у него грамотная, и даже проскакивают французские словечки. Савелий же – совсем простой, главным событием его жизни было, что служил в приказчиках в москательной лавке, пока за пьянство прочь не погнали. Родионов рассказал забавную историйку из театральной жизни, и все тихонько посмеялись – в кулак, чтобы Василий не заметил.

А Василий тем временем ушел к своему приятелю Авдею – им было что вспомнить.

Парнишки, Митя и Федька, пошли на нос – глядеть, как перед ними расстилается река и возникают все новые повороты. Там же, на носу, матросы заранее настелили несколько больших кусков дерна, чтобы разводить на них костер, и кашевар уже прилаживал большой казан – кормить команду и богомольцев.

Вдруг Гриша понял, что где-то он Митю уже встречал. Но где, где? Не в гимназии же. И вдруг он вспомнил – парнишка привез ему конверт от Торцова! И видел его безобразное поведение, чуть ли не варварскую пляску с хохотом и потрясанием ассигнациями. Гриша покраснел так, что невольно схватился руками за горящие щеки. Это было ужасно – прошлое, на котором он поставил крест, преследовало его в облике белобрысого Мити. Теперь стоит взглянуть на мальчишку – и в памяти оживут все вологодские неприятности.