Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году
Шрифт:
В этой непрозрачной политической борьбе не было ничего, что могло бы утешить тех, кто наблюдал за сербскими событиями из Вены. Как в марте 1914 года отмечал Дайрелл Краканторп, представленная Радикальным кабинетом «более умеренная и разумная часть общества», ничуть не менее чем «военная партия» находившаяся под влиянием «Черной руки», верила в неизбежный распад Австро-Венгрии и правопреемство Сербии на обширных землях этой империи, все еще ожидавших «возвращения в родную гавань». Разница была в методе: если военная партия верила в «агрессивную войну в тот момент, когда страна будет к ней готова», то умеренные ожидали, что «импульс к разрушению Австро-Венгрии придет не извне, а изнутри империи», и призывали быть готовыми воспользоваться открывшимися возможностями. Более того, институциональная ткань умеренной официальной Сербии и ирредентистского подполья оставалась тесно переплетенной. Высшие эшелоны армии, разведывательная служба с ее агентурой в Боснии и Герцеговине, таможенная служба, отделы министерства внутренних дел и другие правительственные органы были инфильтрованы нелегальными сетями, в которые, со своей стороны, глубоко проникло государство.
Заговор
Реконструировать детали заговора с целью убийства эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараеве сложно. Сами убийцы старательно запутывали следы, связывавшие их с Белградом. Многие участники отказывались говорить о своей роли в заговоре; кто-то преуменьшал свою роль или скрывал ее за завесой туманных домыслов, создававших хаос взаимоисключающих свидетельств. От самого заговора письменных улик не осталось: практически все его участники были одержимы манией секретности. Связи между государством и заговорщиками были по определению тайными и неформальными – никаких документальных свидетельств нет. Поэтому историография
Главным «архитектором» заговора был Апис, но саму идею, вероятно, предложил его соратник Раде Малобабич – рожденный в Австро-Венгрии серб, несколько лет по заданию «Народной обороны» собиравший информацию об австрийских укреплениях и передвижениях войск. Добытые сведения он передавал сербским пограничникам, являвшимся одновременно агентами «Черной руки», а через них – сербской военной разведке [150] . Это был суперагент, необычайно дерзкий и эффективный, хорошо изучивший пограничные районы и не раз ускользавший из рук австрийских властей. Рассказывали, что однажды Малобабич, спешивший с донесением на сербскую территорию, переплыл замерзавшую Дрину и выбрался из воды, покрытый ледяным панцирем [151] . Вероятно, именно Малобабич первым сообщил Апису об ожидавшемся в июне 1914 года визите в Сараево наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда [152] .
150
В 1917 году на суде в Салониках Апис утверждал, что разработкой всех деталей покушения занимался его агент Раде Малобабич. Вопрос о том, кто участвовал в заговоре – все общество «Единство или смерть!» либо узкий круг офицеров и тайных агентов во главе с Аписом, – остается спорным, см.: David MacKenzie, The «Black Hand» on Trial: Salonika, 1917 (Boulder, 1995), pp. 45, 261–262; Fritz Wurthle, Die Sarajewoer Gerichtsakten (Vienna, 1975), Milos Bogicevic, Le Proces de Salonique, Juin 1917 (Paris, 1927), pp. 36, 63; MacKenzie, Apis, pp. 258–259.
151
Bogicevic, Proces de Salonique, pp. 78–80, 127.
152
Luigi Albertini, The Origins of the War of 1914, in Isabella M. Massey (3 vols., Oxford, 1953), vol. 2, p. 73; MacKenzie, Apis, p. 128.
Сейчас уже трудно выяснить, почему Апис настаивал на убийстве именно эрцгерцога, поскольку прямых мотивов он не раскрыл. В начале 1914 года ненависть боснийских террористов была направлена, главным образом, на Оскара Потиорека, австрийского губернатора Боснии, сменившего на этом посту Варешанина, который в июне 1910 года избежал смерти от руки Жераича. Переключив внимание заговорщиков на фигуру Франца Фердинанда, Апис поднимал политические ставки. Убийство губернатора помогло бы «раскачать» ситуацию, но его легко было истолковать как локальный инцидент, вызванный ошибками регионального управления. Напротив, покушение на наследника престола в момент, когда действующему государю шел уже восемьдесят четвертый год, неминуемо было бы воспринято как угроза самому существованию империи Габсбургов.
Отметим, что эрцгерцог стал мишенью вовсе не из-за своего враждебного настроя к славянским меньшинствам Австро-Венгерской империи. Как раз наоборот, как утверждал его убийца, Гаврило Принцип, «как следующий правитель, Франц Фердинанд помешал бы нашему объединению, проведя определенные реформы» [153] . Считалось, что эрцгерцог поддерживает идею структурных реформ, которые предоставили бы славянским землям в империи более широкую автономию. Среди ирредентистов многие полагали эту идею катастрофически опасной для проекта общего сербского воссоединения. Представим, что монархия Габсбургов успешно трансформировалась бы в трехстороннее государственное образование, управляемое из Вены по принципам федерализма, с Загребом, например, как третьей столицей, по статусу равной Будапешту. Разве не утратила бы тогда Сербия свою авангардную роль в качестве «югославянского Пьемонта»? [154] Таким образом, покушение на эрцгерцога демонстрирует неизменное единство в логике многих террористических формирований: реформаторов и умеренных политиков надлежит опасаться больше, чем явных реакционеров и сторонников жесткой линии.
153
Заседание 12 октября 1914 г., см.: Albert Mousset, Un drame historique: l’attentat de Sarajevo (Paris, 1930), p. 131.
154
Albertini, Origins, vol. 2, pp. 86–88.
Люди, отобранные для убийства эрцгерцога, сформировались в атмосфере ирредентистского движения. Бывший боевик Воя Танкосич завербовал трех молодых боснийских сербов, которые и составили ядро заговорщиков, отправленных в Сараево. Трифко Грабеж, Неделько Чабринович и Гаврило Принцип были ровесниками – когда Танкосич вовлек их в заговор, им едва минуло девятнадцать. Их связывала крепкая дружба, и они много времени проводили вместе. Трифко Грабеж был сыном православного священника в Пале, что находится примерно в двенадцати милях к востоку от Сараева. Оттуда он перебрался в Белград, чтобы продолжить образование. Неделько Чабринович, в четырнадцать лет бросивший школу, также отправился в Белград и устроился на работу в типографию, где печаталась анархистская литература. Как и Трифко Грабеж, Гаврило Принцип переехал из Сараева в Белград, где и окончил школу. Все трое выросли в бедных и несчастливых семьях. С детства Грабеж и Чабринович страдали от семейного деспотизма и бунтовали против родительского диктата. Позднее на суде Чабринович расскажет, что отец сурово наказывал его за плохую учебу. В итоге подростка исключили из школы за пощечину, которую тот нанес учителю. Отношения в их семье усугублялись тем, что Чабринович-старший служил у ненавистных австрийцев полицейским информатором. Это был семейный позор, смыть который юноша надеялся участием в «общенациональном деле». Грабеж также был исключен из гимназии в Тузле, и тоже за то, что ударил учителя [155] . Денег у парней было немного, лишь Принцип получал от родителей скромное пособие, которое делил с друзьями или одалживал еще более бедным знакомым [156] . Позже Чабринович вспоминал, как он, приехав в Белград и не найдя приюта, несколько дней скитался по городу, таская с собой чемоданчик с пожитками [157] . Неудивительно, что юноши не отличались крепким здоровьем: в частности, Гаврило Принцип был худым и болезненным; вероятно, его уже подтачивал туберкулез. Из-за болезни он рано оставил школу в Сараеве; в протоколе суда он описан как «тщедушный, хрупкий юноша» [158] .
155
Kohler, Prozess, p. 44.
156
Remak, Sarajevo, p. 63.
157
Kohler, Prozess, p. 4.
158
Ibid., p. 23.
Вредных привычек у друзей было немного. Это был тот угрюмый, романтический тип молодых людей – неопытных идеалистов, который в современных условиях служит «пушечным мясом» для террористических
движений. Алкоголем юноши не увлекались, общества девушек не искали, хотя по своим романтическим наклонностям были вполне традиционны. Они читали патриотические стихи и ирредентистские брошюры. Между собой они много говорили о страданиях сербского народа, в которых обвиняли кого угодно, только не самих сербов, и переживали обиды и унижение соотечественников как свои собственные. Частой темой разговоров была экономическая деградация Боснии по вине австрийских властей (игнорируя тот факт, что Босния по индустриальному развитию и доходам на душу населения была более процветающей страной, чем собственно Сербия) [159] . Преобладающей страстью, едва ли не одержимостью, была у молодых людей идея самопожертвования. Гаврило Принцип даже выучил наизусть всю эпическую поэму Петровича-Негоша «Горный венок», в которой воспевается самоотверженный подвиг Милоша Обилича [160] . На суде Принцип рассказал, что задолго до покушения чувствовал потребность навещать могилу террориста-самоубийцы Богдана Жераича. «Я проводил там целые ночи, размышляя о родине, о нашей тяжелой жизни, о самом Жераиче, и там же решился на покушение» [161] . Чабринович также рассказал, что сразу по приезде в Сараево отправился на могилу Жераича. Место было неубрано, и он украсил его цветами (в судебном протоколе язвительно отмечается, что цветы были взяты с близлежащих могил). Чабринович поведал, что именно в часы бдений у могилы Жераича задумал умереть жертвенной смертью. «В любом случае я понимал, что долго не проживу. Мысль о самоубийстве никогда меня не оставляла; всё вокруг было мне глубоко безразлично» [162] .159
Обсуждение экономического положения Боснии в сравнении с Сербией см. в: Evelyn Kolm, Die Ambitionen Osterreich-Ungarns im Zeitalter des Hochimperialismus (Frankfurt am Main, 2001), pp. 235–240; Robert J. Donia, Islam under the Double Eagle. The Muslims of Bosnia and Herzegovina, 1878–1914 (New York, 1981), p. 8; Peter F. Sugar, The Industrialization of Bosnia-Herzegovina, 1878–1918 (Seattle, 1963); Palairet, Balkan Economies, pp. 171, 231, 369; Robert A. Kann, «Trends towards Colonialism in the Habsburg Empire, 1878–1918: The Case of Bosnia-Hercegovina 1878–1918», in D. K. Rowney and G. E. Orchard (eds.), Russian and Slavic History (Columbus, 1977), pp. 164–180; Kurt Wessely, «Die wirtschaftliche Entwicklung von Bosnien-Herzegowina», in Wandruszka and Urbanitsch (eds.), Die Habsburgermonarchie, vol. 1, pp. 528–566.
160
Строго говоря, эпическая поэма «Горный венок» не является повествованием о Милоше Обиличе, однако его имя, упомянутое в тексте два десятка раз, подается как традиционный символ мужества и жертвенной борьбы сербского народа. Полный текст на английском языке с критическим аппаратом, см.: https://www.rastko.rs/knjizevnost/njegos/njegos-mountain_wreath.html.
161
Показания Гаврилы Принципа см. в: Professor Pharos (pseud.), Der Prozess gegen die Attentater von Sarajewo (Berlin, 1918), p. 40.
162
Kohler, Prozess, p. 41.
Это бдение на могиле самоубийцы говорит нам о многом, в частности, об увлечении идеей самопожертвования, столь значимой для сербской мифологии, и, шире, о самосознании сербских ирредентистов, чьи дневники и письма наполнены мыслями об искуплении. Даже само покушение [на эрцгерцога] содержало зашифрованную отсылку к образу Жераича, поскольку Принцип выбрал на императорском мосту ту же позицию, из которой когда-то стрелял [в губернатора] его кумир. «Я хотел, чтобы все произошло там же, где расстался с жизнью славный Жераич» [163] .
163
Ibid., pp. 30, 53.
Для трех заговорщиков Белград оказался тем тиглем, где выплавились их радикальные взгляды и преданность идее сербского единства. В любопытной выдержке из судебного протокола содержатся воспоминания Чабриновича о том, как в 1912 году он заболел так, что не мог продолжать работать в Сербии и решил вернуться домой. Обратившись за помощью в белградскую ячейку «Народной обороны», он услышал, что боснийский серб всегда получит нужную сумму, чтобы вернуться на родину. В офисе его встретил секретарь местной ячейки, некий майор Васич. Он снабдил Чабриновича деньгами и политической литературой, отобрал у него сборник рассказов Мопассана, как легкомысленное чтиво, недостойное сербского патриота, и на прощание пожелал всегда оставаться «хорошим сербом» [164] . Такие встречи были чрезвычайно важны для становления юношей, имевших непростые отношения с поколением их властных отцов. В националистическом подполье старшие готовы были не только помочь молодежи деньгами и советами, но и проявить к ней внимание и уважение. Это порождало у юношей ощущение – столь редкое при их небогатом опыте, – что их жизнь наполнена смыслом, что они участвуют в историческом моменте, что они – часть великого и многообещающего предприятия.
164
Ibid., p. 5.
Эта система, где ветераны готовили молодежь к участию в ирредентистском движении, была важным фактором его успеха. Вернувшись из Белграда в Сараево, Чабринович обнаружил, что ему нет места в прежней социалистической среде; чувствуя перемену в его мировоззрении, товарищи по партии исключили его как сербского националиста и шпиона. К моменту возвращения в Белград в 1913 году Чабринович был уже не левым революционером, а «анархистом с националистическим уклоном» [165] . В ту же возбуждающую атмосферу окунулся и Принцип, когда в мае 1912 года он, желая продолжить образование, перебрался из Сараева в Белград. Там его встретил все тот же вездесущий майор Васич. С началом Первой балканской войны майор помог Принципу добраться до турецкой границы, где тот собирался вступить в отряд добровольцев, но местный командир (которым оказался Воя Танкосич) отослал его назад, так как юноша был «слишком хилым и малорослым».
165
Ibid., p. 6.
Не менее важным, чем знакомство с активистами, вроде майора Васича, или с печатной пропагандой «Народной обороны», была атмосфера столичных кофеен, дававшая молодым боснийским сербам, попавшим в Белград, ощущение причастности к общему делу. Излюбленными кофейнями Чабриновича были «Желудевая гирлянда», «Лавровая гирлянда» и «Золотой осетр», где происходили «разного рода разговоры» и встречи со «студентами и типографскими рабочими», с «ветеранами боев», но особенно – с боснийскими сербами. В кофейнях молодые люди курили и закусывали, обсуждая политику и газетные новости [166] . Именно за трапезами в «Желудевой гирлянде» и «Лавровой гирлянде» Чабриновичу и Принципу впервые намекнули о возможности ликвидировать наследника австрийского престола. Неудивительно, что «популярной фигурой в белградских кофейнях» был и старший функционер «Черной руки», снабдивший молодых людей браунингами и взрывчаткой [167] . В политической атмосфере этой среды преобладал просербский и антиавстрийский экстремизм. В стенограмме судебного заседания содержится характерный отрывок, в котором на вопрос судьи, откуда Грабеж почерпнул свои ультранационалистические взгляды, Принцип простодушно ответил: «Когда он [Грабеж] приехал в Белград, он тоже начал разделять эти взгляды». Ухватившись за подтекст, крывшийся в этих словах, судья задал уточняющий вопрос: «Иначе говоря, достаточно было побывать в Белграде, чтобы напитаться теми же идеями?» [168] Однако, чувствуя, что судья рушит его линию защиты, Принцип отказался от дальнейших комментариев.
166
Kohler, Prozess, p. 6.
167
Ibid., p. 9.
168
Ibid., p. 24.