Сомнительная версия

— А тайны нам не положено разглашать по инструкции, так что опасаетесь зря, — обиженно заметила Дарья, громко хлопнув по квитанции печатью на длинной ручке, будто молотком по самую шляпку вбивая в столешницу гвоздь.

7

Уходя из гостиничного номера, Куковеров всякий раз бросал взгляд на стол: не забыл ли спрятать в тумбочку объемистую папку с пожелтевшими листочками, отпечатанными на машинке, и вырезками из газет и брошюр. Но однажды впопыхах (торопился в гости к очередному новому знакомому в деревне) оставил ее открытой на столе.

Дашутка, как обычно, зашла прибрать номер, хотела собрать рассыпавшиеся по столу бумаги и мельком пробежала глазами одну из страниц: авось что-то интересное про Чигру, но против ожидания ничего любопытного не прочла. Речь шла о каком-то брянском колхозе «Красный Луч». Она полистала еще несколько страниц, просмотрела вырезки из брошюр «Передовые хозяйства страны», статьи из «Правды», «Известий» на сельскую тематику, нашла выдранные с мясом главки каких-то повестей о деревне… Но тут в коридоре послышались чьи-то шаги. Постучались робко, неуверенно в дверь библиотеки, потом протопали ближе по коридору…

Дашутка быстро собрала листки, сунула в папку, живо метнулась к окну и принялась, как ни в чем не бывало, протирать влажной тряпкой стекла и подоконник.

Кто-то остановился против номера Куковерова, дверь в который оставалась чуть приоткрытой. Скрипнула половица, и на пороге показался Микеша по прозвищу Полторы Кепки, нареченный так деревенскими за свой небольшой росточек. Микеша стоял у косяка, не решаясь войти, и робко переминался с ноги на ногу. В руке у него была перевязанная бечевкой большая стопа книг.

— А я тебя вот все ищу, — выдавил он смущенно и весь зарделся как маковый цвет.

В деревне знали, что он души не чает в Дашутке. Для нее самой это тоже не было секретом, хотя предложения ей тайный воздыхатель не делал и молча страдал, не рассчитывая на взаимность.

Микеша слыл чудаком и отшельником, большую часть года живал безвылазно в Макарьевских выселках — брошенном старинном поселке в верховьях реки Чигры. Страстный охотник на белок, куниц и песцов, он с радостью согласился лет десять назад пойти работать смотрителем водомерных постов на слиянии двух озер. Всех и делов-то было в его нехитрой работе — объехать озера на лодке и занести в специальный журнал показания уровней да скоростей течений у истоков. Свободного времени у Микеши хоть отбавляй: кругом леса кондовые, глухомань непролазная. Тайбола. Впору и одичать в этом медвежьем углу, где иной раз месяцами голоса живого не услышишь, окромя звериного рыка. Кто бы другой и за пять месячных окладов не согласился жить здесь бирюком в полном одиночестве средь зверей. Немалую тоску наводило на всякого это место, особенно безотрадное оттого, что прежде здесь было селение староверов, глядели черными провалами окон замшелые, прогнившие избы рядом с погостом, чуть поодаль стояла сиротливая часовенка на бугре, а в траве, обугленные от дождей, валялись деревянные кресты с изъеденной трухой славянской вязью.

Крикнет ночью сыч на погосте, ухнет в чащобе филин, завоет волчица в соседнем глухом овраге, прошумит заунывно ветер в макушках деревьев… Кричи не кричи — за сто верст кругом никто не откликнется, не придет на помощь, случись что. Только эхо вязнет в дремучей тайболе.

Микеша первое время обитался в землянке, потом перебрал заново сруб, который ставил когда-то его дед, выложил печь из каменьев, срубил небольшую баньку. Целыми днями охотился по лесам, ловил на озерах рыбу, а по вечерам читал романы, взятые в библиотеке у Дашутки. Уже одно-то, что книг этих, специально отобранных для него, касались ее руки, было для него отрадно. И как тут не одолеть самое скучное чтиво!.. Он конечно же предпочитал литературу об охоте и природе, но все, что имелось в чигрянской библиотеке, давно перечел от корки до корки и теперь по настоянию Дашутки усиленно штудировал английских и французских классиков. Полное собрание Золя и Альфонса Доде он уже успешно одолел за прошлый охотничий сезон. Надо сказать, что в Чигре никто из постоянных читателей библиотеки не проявлял особого интереса к зарубежным авторам, а Дашутке надо было заполнить чистые формуляры для отчетности.

— Ты уж, Микешенька, прочитай и выступи на читательской конференции, — просила она. — Я за тобой два собрания сочинений закреплю. Коротенько изложишь свое мнение об этих писателях и буржуазной жизни того времени. А на зимнее полугодие я за тобой запишу нынче Анатоля Франса и Уильяма Теккерея. Запакую в пакет и целлофаном оберну…

— Годится, — соглашался безропотно он. — Одолеем, коль надо, и Франса, и этого, как его, Уилья… У него сколь томов?

— Теккерей в двенадцати, а Франс в шести.

— За четыре месяца осилю, — кивал он. — Доложу как есть про все на конференции. А жизнь животных еще не поступала?

— Да вот все обещают выделить нам по разнарядке. Может, привезут в четвертом квартале…

Микеша нисколько не тяготился своим одиночеством, иной раз навещали его вертолетчики, приземлялись на берег озера в надежде выменять у добычливого охотника песцов и куничек. Предлагали в обмен на пушной товар дефицитное снаряжение, спальные мешки, боеприпасы, спирт…

Микеша был неприхотлив, мало в чем нуждался; боеприпасы получал в заготконторе, там же давали в зачет на пушнину иногда и импортное снаряжение, сапоги, спальники, куртки. Спиртом его тоже было не соблазнить, надо — купит, хоть залейся. Толку-то в нем для настоящего промыслового охотника…

— Микеша, а вот смотри, привезли мы тебе новенький японский магнитофон «Сони», записи битлов и самоновейших групп, — пытались улестить хоть как-то его вертолетчики.

— А ну включи, — снисходительно ронял он, задумчиво слушал музыку и хмурился. Складки на лбу твердели, он сосредоточенно внимал ритмам джаза, прикрыв глаза, как оглушенная птица. — Нет, это зелье не по мне. Очень возбуждает нервишки, выпить страшенно охота, а мне одному здесь пить нельзя. Окочурюсь. Не подходит ваша музыка, братки. Вот ежели б в городе я жил — другое дело. А тут другой ритм. Вы бы привезли что-нибудь медлительное, задушевное, душу ублажить, как тоска иной раз найдет. У меня поблизости волчица живет, логово ейное эвон в том овраге. Так я ее не стрелю, почитай, третий год: она и завоет, а все у меня на душе теплей. Я ведь их речь понимаю, для меня не просто вой, а уже со смыслом.

Микеша ухмылялся и твердил, что ему не надо ничего от гостей, только бы потолковать, посидеть дружно за столом, а уж он угостит их по-царски: медвежатиной, зайчатиной, харьюзовой икоркой. «А выпить, дак и заграничный коньяк есть, держу для дорогих гостюшек специально».

Вертолетчики, все еще не теряя надежду уломать его, шли в избу, косились по сверкающим тесом углам, где стояли дедовские иконы и складни, Микеша щедро потчевал, но сам не пил, отказывался наотрез, зная свой заводной характер.

Был случай, не устоял он однажды, перебрал чуток лишку, а потом отправился на лодчонке через озеро к самому дальнему водомерному посту. На перекате утлую посудинку бросило на камни, где ярилась страшная кипень. Чудом только и спасся тогда, ободрало его здорово, вывихнул руку. Несло течением с полверсты, пока не ткнулся, обессиленный, в песчаный мысок. Потом две недели охал и отлеживался, натирался медвежьим жиром, выгонял простуду. С тех пор дал себе зарок: пока не вернется в деревню — к спиртному без особой на то нужды не притрагиваться.

…Его возвращение в Чигру было для многих мужиков, охочих до дармового угощения, жданным праздником. Всякий мог запросто прийти к нему в гости, сесть за стол и не вылезать хоть двое-трое суток. От гостей требовалось только одно — ублажать его разговорами. Микеша пребывал как бы в состоянии духовного анабиоза и жаждал человеческого общения. Через неделю он давал отбой, застолья прекращались. Нужно было съездить сдать пушнину, запастись всем необходимым, смотаться в район на пару деньков, передать журналы с записями для обработки данных гидрографической службой. Но в первую неделю по возвращении в Чигру он был словоохотлив прямо-таки катастрофически и готов говорить о чем угодно и с кем попало.