Сон над бездной

– Илюшка, ты что?! – не своим голосом и так запоздало крикнула Маша.

Но все уже было позади – этот прыжок, почти полет над пропастью, риск. Илья покатил по ступенькам вниз. Маша бросилась за ним. На крохотной каменной площадке, едва не перевалившись через низкую ограду, велосипед и седок остановились – Илье пришлось снова описать крутой пируэт и подошвами кроссовок упереться в каменные плиты.

– Рехнулся совсем, да? А если бы ты тоже разбился? Не делай больше так никогда! Никогда при мне, слышишь, ты? – истерически кричала Маша.

Внезапно плечи ее затряслись, и она начала плакать – безутешно и горько. На лице Ильи, только что буквально пламеневшем отчаянным победным торжеством, воцарились испуг и растерянность. Он что-то забормотал, стараясь успокоить девушку. Тронул ее за плечо. Но она оттолкнула его. «Урод несчастный! – донеслось до Кравченко с Мещерским. – Отстань ты от меня. Не смей за мной больше таскаться!»

– Эх, промахнулся парнишка. Хотел погеройствовать, а девчонка-то сдрейфила. – Кравченко смотрел, как Илья, волоча свой велик, понуро плетется по замковому двору. Вот его неуклюжая квадратная фигура скрылась в пестрой толпе туристов.

– Она ж старше его. Он для нее сейчас как бы не существует, мал, – вздохнул Мещерский. – Да и горе у нее какое, тут уж не до…

Он не успел закончить – к ним чуть ли не бегом направлялся один из охранников с телефоном в руках.

– Вот вы где, насилу вас нашел. Вам звонят.

Кравченко взял трубку, уверенный, что звонит ему его босс Чугунов – больше-то кому? Но голос в трубке был другой.

– Да? Кто? Вы? – Кравченко был крайне удивлен. – Ладно, хорошо, конечно, если надо, мы спустимся.

– Кто звонит? – спросил Мещерский.

– Шерлинг.

– Шерлинг? Он же в город уехал в прокуратуру.

– Из города и звонит. Вот рандеву нам с тобой назначил. – Кравченко положил телефон на шезлонг. – Причем не здесь. Просит, чтобы мы спустились вниз. Он встретится с нами на ярмарке.

– К чему такая конспирация?

– Уж и не знаю.

– Может быть, у него какая-то новая информация по убийству жены? – встрепенулся Мещерский. – Нам что, прямо сейчас спускаться?

– Он сказал, что будет где-то через полчаса.

– Значит, он не в городе, из города так быстро не доедешь. Наверное, катит назад и с дороги звонит. – Мещерский дернул Кравченко за рукав. – Пойдем, заодно вблизи и ярмарку увидим.

Они быстро спустились. Смешались с толпой туристов и никем не замеченные вышли за ворота.

Автобусы, автобусы, пыль, солнцепек. Здесь, внизу, было словно на несколько градусов жарче. Ни дуновения ветерка. Из открытых дверей экскурсионных автобусов – обрывки музыки. А издалека уже доносится и живая музыка – визгливые голоса скрипок, дребезжащие удары бубнов, барабанная дробь. Из оранжевого пикапа, лихо притормозившего у обочины, на глазах Кравченко и Мещерского вывалились музыканты в национальных костюмах – в ярких расшитых жилетах, в шляпах с петушиными перьями. Они дудели в унисон то ли на пастушеских свирелях, то ли на сопелках, подыгрывали на гармошке – пьяные были, веселые.

Это и стало первым впечатлением Мещерского от Нивецкой ярмарки вблизи. А потом они с Кравченко увидели еще машины и автобусы. Увидели апельсиновый шатер сцены, толпу молодежи. Увидели палатки, деревянные столы, торговые ряды, заваленные капустой, огурцами, помидорами, белоснежной гуцульской брынзой, бордовой черешней. Увидели пару буланых и пару гнедых, запряженных в повозку, украшенную разноцветными лентами, увидели черный джип и древний зеленый «Запорожец», из багажника которого торговали самодельной керамикой – глиняными чарками, кувшинами, «петухами»-шкаликами для горилки, увесистыми кружками, которыми убить можно, мисками для вареников, чугунками для мамалыги и прочей посудой.

Увидели они и походные кузни, оборудованные, налаженные по старинке, чинных неторопливых кузнецов. Увидели серых волов – ну, прямо как на картинке по Гоголю про Сорочинскую ярмарку, свиные окорока, горой выложенные на новенькие струганые прилавки, загорелых мужиков, торгующих салом, стиральным порошком, зубной пастой и памперсами, чернобровых красавиц в лентах и вышитых передниках, приглашающих посетить ярмарочное походное «казино». И всего такого разного – фольклорного и нефольклорного, привычного и необычного, забавного и коммерческого, сто тысяч раз прежде виденного и не виденного никогда и нигде – было столько вокруг, что просто глаза разбегались! И сосредоточиться было невозможно. И выпить хотелось среди всего этого разгула и веселья ужасно – от полноты чувств. А как раз тут и там гостеприимно раскинули свои полосатые навесы ярмарочные шинки и пивнухи, где за столиками уже клубилась совсем уж не коммерческая неместная публика – те самые, встреченные в «Карпатской сказке» волосатики в потертых джинсах с вечными рокерскими гитарами в брезентовых чехлах. Их час еще не наступил, пробить он должен был позже, ближе к вечеру. Но готовились они к этому своему звездному часу уже основательно.

Кравченко затащил Мещерского в ближайшую пивнуху, и они осушили по кружке славного пенистого напитка, выдаваемого здесь на ярмарке за «пиво местного разлива».

Шерлинг все не ехал. Да и как его отыскать в этой толпе, в этой толчее, было непонятно. Приятели выпили еще по кружке и решили «ориентироваться на машину». Такой «богатой» машины и правда было поискать.

А тем временем снова грянула музыка. Фольклорный военно-исторический клуб из Львова открыл парад – шествие в национальных карпатских костюмах. Завыли трембиты. Следом грянули бандуристы. Мещерский, переполненный пивом и впечатлениями, смотрел на шествие крепких молодцов в синих жупанах, красных шароварах – шествие продолжали исторические клубы Запорожской Сечи.

– …Эх, бывало, приiдут запорожцы из Сечи в Киев и начнут гулять. Выкупят бочки с дегтем и разольют по базару.

– А зачем?

– А так. Или еще скупят все горшки да разобьют на черепки.

– А зачем?

– Для веселья. А когда пришли москали, чтоб ни дна им ни покрышки, Сечь кромсать, то и кончилось то веселье…

– Красиво идут, – мечтательно вздохнул Кравченко. – Нет, жива еще наша Украина!

– Смотри, а вон наш колдун тут как тут, – Мещерский, слегка уже осоловевший от пива, указал в толпу.

Среди молодых хохочущих туристок, явно иностранок, они узрели Олега Гиза. Он весьма оживленно беседовал с двумя очень симпатичными и очень молодыми девушками – длинноногими, загорелыми. Вот он обнял их за плечи и повел к своему синему «Лендроверу», припаркованному возле «ярмарочного казино».

– А колдун-то, оказывается, не чужд простых земных радостей, – хмыкнул Кравченко. – Тоже сюда сбежал. Обрыд ему, видно, и замок, и все его кладбищенские сказки, на кисленькое мужика потянуло. Глянь, каких девок гарных в тачку к себе садит. Немки, что ли? У него тут в горах небось где-нибудь вилла прикуплена, этакий домик охотничий комнатенок на двадцать. Приют амура.

«Лендровер» Гиза вырулил на шоссе и через мгновение скрылся за автобусами. Мещерский заказал еще пива – странно он себя чувствовал здесь… В этом шуме, среди этой залихватской музыки, среди всего этого ярмарочного карнавала.

Вновь завыли трембиты. И пустился в веселый пляс гуцульский фольклорный ансамбль. Туристы обступили танцоров кольцом.

– …Разпродаж греческих шуб. Недорого, знижки – скидки, шо вам и не снились во сне!

– …А вот жар-пальто на вате, шоб сидеть у хате!