Сон над бездной

Ну, как все это объяснить матери? Забыл, а теперь вспомнил. Бросил, а теперь снова поднял. Взял, поманил. Девчонка отвлеклась от скорбей и утрат, снова почувствовала вкус к жизни. Он оказал ей услугу. Подал лекарство больной. Ну что в этом плохого, позорного?

А мать говорит «женишься». А Злата… Ах, Злата золотая, она за завтраком готова была его на куски порвать. Глаза какие у нее были – о-го-го! Молнии метали. Фантастическая баба. А что, если… что, если навестить ее прямо сейчас? После материнских внушений?

От матери Богдан направился к тетке. Шел по галерее. И нос к носу столкнулся с Машей. Было такое ощущение, что она на галерее торчит не случайно. Словно сторожит его, караулит…

Можно было шарахнуться за угол. Повернуться спиной, малодушно сделать вид, что не заметил этого бледного осунувшегося личика, этих умоляющих глаз. Можно было сказать: «Потом, позже». Наобещать с три короба, наврать, обмануть. Но Богдан опять поступил иначе. Ведь мать – единственная женщина в мире, чье мнение он уважал, – недаром назвала его казановой.

– Вот ты где, оказывается. Я тебя по всему замку ищу, совсем с ног сбился, – он шагнул к Маше. Обнял ее за талию.

– Правда? – она ему не верила.

– Я у матери был. Ну, ты как? – Богдан губами коснулся ее виска.

– Ничего, пусти, кто-нибудь войдет.

Старая песня, привычная, сто раз уже слышанная – и там, в Рыцарском зале, и здесь, на солнечной галерее…

– Чем у тебя волосы пахнут, а? – шепнул Богдан, обнимая ее еще крепче. – Пошли ко мне?

– Ты что?

– Тогда к тебе.

– Нет, я не могу, отец может вернуться.

– Тогда я знаю, куда мы пойдем.

Она слабо билась в его руках, притворно сопротивлялась. Она тоже хотела – он видел по ее глазам – еще одну порцию того ночного сладкого лекарства. Он увлек ее под лестницу – в темную нишу, заваленную каким-то старым музейным барахлом. Там была только пыль и известка. Но они не замечали. Они ничего уже не замечали.

Через какое-то время они вышли из своего тайного убежища.

– Ты куда? – Она держала его за руку. Крепко держала, боясь отпустить, расстаться. Прядь волос прилипла к ее мокрому от пота лбу. Богдану было отчего-то неприятно сейчас глядеть на нее.

– Да хочу на мотоцикле прокатиться. Вечером недосуг будет. Тут же карнавал начнется, факельное шествие, ряженые.

Она молчала. Не выпускала его руку из своей влажной ладони.

– Ну что сразу загрустила? Едем со мной? – спросил со вздохом Богдан.

Через десять минут на мотоцикле они выехали за ворота замка. Маша надела шлем. Сидела сзади, обняв его, прилепившись к нему – «да прилепится жена к мужу своему и будут двое плоть едина»…

Старая королевская дорога была забита автобусами и машинами. Они проехали по ней до поворота и сразу же свернули. Богдан знал окрестности замка как свои пять пальцев, все эти лесные дороги он уже успел изъездить – если тут свернуть еще раз направо, то выскочишь как раз на просеку к линии электропередачи, а там оврагом, объезжая камень «трех чекистов», можно попасть на плотину. А оттуда уже рукой подать до поворота на шоссе, ведущего в долину, к местной церкви и к тому самому дому священника, где все тогда и произошло. Девушка в белом берете с довоенной фотографии… На этот дом Богдан ездил смотреть чаще, чем ему того хотелось. Хотя смотреть-то особо было не на что. Дом стоял на окраине Подгорян. До войны он считался церковным имуществом. Потом был национализирован сначала под клуб, потом под склад. А сейчас в нем располагалась частная лавочка: автозапчасти, автокосметика, шиномонтаж – все для проезжающих через это карпатское село к границе путешественников.

Глава 22 ПАН МЕРТВЕЦ

– Ты серьезно думаешь, что наша Елена Прекрасная могла иметь отношение к убийству жены Шерлинга? – спросил Мещерский Кравченко.

– А она тебе прекрасной кажется? Уже? Тебе ж вроде Лидия Антоновна приглянулась. Вот так, только умри, – хмыкнул Вадим. – Что ж, Елена баба с умом, с головой, волевая, умеет на своем стоять – ты же сам в Праге в этом убедился.

– Но убийство, Вадик!

– Согласись, у нее имелся веский мотив желать жене Шерлинга смерти. Ревность… Да она и сама это не отрицала в разговоре с нами.

– Но мало ли что когда было. Они с Шагариным не расстались ведь? Не расстались. А сейчас вообще вон…

– Что?

– Елена Андреевна заботится о муже как никто, она для него сейчас все – и жена, и нянька. После Праги, после этой его летаргии, мне кажется, в их отношениях все вообще кардинально изменилось. Она теперь для Шагарина незаменима, она его главная опора в жизни.

– Она сама нам, Серега, призналась, что появление Лидии Шерлинг здесь, в замке, стало для нее неприятной неожиданностью. Ты только представь: после всего, что было в Праге, после всего, что она сделала для спасения мужа, она встречает здесь его бывшую любовницу, приехавшую специально к нему. Ревность могла вспыхнуть с новой силой. Ослепить, толкнуть на крайние меры. Ревность – чувство, Серега, могучее, мозгами плохо контролируемое.

– Уж ты-то знаток, – усмехнулся Мещерский. – И все же, Вадик, зря…

– Чего это зря?

– Зря ты в разговоре с Шерлингом вот так, прямо в лоб, выдал ему версию насчет Елены Андреевны.

– А ты думаешь, он сам о такой версии не задумывался?

– Задумывался, если, конечно, он сам не убийца своей неверной жены, – ответил Мещерский. – Мотив ревности – он ему родной. Подкараулить жену утром на смотровой площадке ему было проще, чем всем остальным. По крайней мере, он точно знал, что по утрам она обычно занимается йогой и медитирует на природе. Они и на площадку могли прийти вместе. Это у нее не вызвало бы никаких подозрений. Муж идет рядом, что-то говорит. Пусть они даже ссорились, все равно какой-то реальной опасности она не чувствовала от его присутствия почти до самого конца. Скажи, что я не прав.

– Ба! К нам украинские пожарники пожаловали, – вместо ответа Кравченко подтолкнул его к окну. – Где горит?

В ворота замка въезжали красные пожарные машины. Ни дыма, ни огня видно не было, но что-то необычное все же происходило. В прежние дни проход на территорию музея для туристов заканчивался в четыре часа, сейчас шел уже час седьмой, а полноводный экскурсионный поток не только не иссяк, но становился все гуще. В ворота вливались все новые потоки экскурсантов, почти весь двор был запружен людьми. Пожарные машины ретировались на хозяйственный двор – видимо, их вызвали на всякий случай, для порядка.

– Что-то затевается, – констатировал Кравченко.

– Говорили ведь насчет какого-то фольклорного карнавала.

Ровно в семь на ярмарочном певческом поле начался рок-концерт. Шум стоял невообразимый. Было такое впечатление, что в горах и долинах грохочет музыкальная гроза. Однако те, кто явился в замок, рок-концертом словно и не интересовались. Толпились во дворе в ожидании каких-то совсем иных зрелищ.

Кравченко и Мещерский в сумерках совершили прогулку по Верхнему замку. Все здесь тоже кипело, готовилось к чему-то. Мимо приятелей, окруженный охранниками, раздавая им властные ЦУ устно и по рации, энергично прошествовал Андрей Богданович Лесюк.

– Квитки у кассе кончились? – донесся его охрипший от возбуждения голос. – Так давай тащи другие, дополнительные. Мне, что ли, тебя учить, Евдомаха? Не видишь, какой в этом году наплыв? Та хоть печатай их, хоть карандашом рисуй – мне шо за дело? Но шоб через полчаса квитки у кассе были!

– Они что же – билеты продают? – шепнул Мещерский. – Вот почему в связи с гибелью жены Шерлинга ничего тут отменять не стали, потому что билеты уже продали. Тут коммерция верх взяла.

– С нас билеты, к счастью, никто не потребует, – хмыкнул Кравченко. – Интересно, а когда ужин сегодня будет?