Сон в Нефритовом павильоне
Шрифт:
Глава двадцать девятая
О ТОМ, КАК ЛУ ЦЗЮНЬ ПРИВЕТСТВОВАЛ ДАОСА В ПРИЮТЕ НЕБОЖИТЕЛЕЙ, А СЫН НЕБА ПРИНИМАЛ ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦУ ЗАПАДА ВО ДВОРЦЕ БЕЗУПРЕЧНОЙ ЧЕСТНОСТИ
С давних времен известно, что многие несчастья страны происходят из-за людей, которых одолевает тщеславие или жажда богатства и знатности. Но слава и положение недолго радуют тех, кто обманывает государя и направляет его по ложному пути. Итак, Лу Цзюнь пригласил к себе Дун Хуна, отослал из покоев слуг и, взяв гостя за руку, говорит:
— Увы, скоро придет конец нашим встречам и беседам!
— Не понимаю, о чем вы, — удивился Дун Хун.
— Ты ведь знаешь, — тяжело вздохнул Лу Цзюнь, — Яньский князь — мой заклятый враг. По
— Не беспокойтесь понапрасну, — успокаивает Дун Хун. — Дни и ночи провожу я подле государя. Он принимает меня как сына, и мне известны все его сокровенные мысли. Император уважает вас, о Яньском князе и думать забыл.
Лу Цзюнь криво усмехнулся.
— Ты молод, еще не знаешь превратностей жизни. А я на государственной службе уже более сорока лет, при дворе поседел и всякого навидался. Все познал: победы и поражения, славу и позор. Мне ли не понимать, как дальше будет. Недаром говорится: «Старый конь сам дорогу знает». Государь любит, конечно, своих приближенных, но они для него что наложницы для мужа: одной всегда мало, потому что новенькое манит. Ты сейчас пока один в сердце господина: услаждаешь слух его музыкой и целиком владеешь его помыслами. Сын Неба тебя обласкал, должность тебе почетную пожаловал, но смотри, всего несколько лун миновало, а двор уже завидует тебе и ждет твоего падения. Любая красотка приедается, ее песни и танцы теряют прежнюю прелесть — и печальная участь грозит ей. Я ведь люблю тебя, потому и помогаю: если тебе хорошо — и мне хорошо, тебе плохо — и мне плохо. Видишь, я не так о себе даже беспокоюсь, как о тебе!
— Я очень ценю вашу заботу, — дважды поклонился Дун Хун, — и готов «вязать для вас травы». Запомню ваши советы: буду еще осторожнее, постараюсь поменьше попадаться на глаза придворным и все сделаю, чтобы не потерять милости государя.
— Ты правильно говоришь, — засмеялся Лу Цзюнь, — да только едва ли все это поможет. Знаешь пословицу: «Тигр, выбравшийся из западни, злее, чем тигр, в западню не попавший»? Для нас с тобой этот тигр — Яньский князь. И будь ты в три раза осторожнее, он, как вернется, найдет, в чем тебя уличить да обвинить.
Опустив голову, Дун Хун задумался, а потом говорит:
— Я еще несмышлён, мало что понимаю в жизни. Научите, как быть. За вами я готов в огонь и в воду!
Лу Цзюнь остался доволен ответом. Пригласил гостя отобедать у него в доме, увел его в потайную комнату, и там они беседовали до утра, и в юную душу вливался яд предательства. А между тем Сын Неба ничего не ведает, не подозревает, что благополучие могучей еще недавно державы висит на волоске: словно плоская глыба с горы Тайшань, вот-вот рухнут ее устои!
Однажды император в обществе Лу Цзюня и Дун Хуна наслаждался музыкой, что было заведено теперь каждый день. Мать-императрица, по обычаю выпустив в пруд рыбок, велела освободить из тюрем заключенных и пришла к сыну.
— Яньский князь был непочтителен с тобой, наговорил лишнего, но в сущности он — один из самых преданных наших слуг. Ты наказал его за дерзость изгнанием, но, я думаю, настала пора простить его и вернуть в столицу.
— Поверьте, матушка, — улыбнулся император, — я высоко ценю преданность Ян Чан-цюя: я возвел его в чин министра, отметил наградами его военные и гражданские заслуги. Однако он переусердствовал и злоупотребил данной ему властью, и я решил немного наказать его. Пока не пришло известие о его прибытии к месту ссылки, рано говорить о прощении. Пусть пройдет несколько лун, тогда я и призову его назад.
— Ты все же был чрезмерно суров, — покачала головой императрица, — не кажется ли тебе, что ты допустил ошибку?
Весь следующий день император принимал подданных, а вечером, сняв парадные одежды, удалился в свои покои. С востока светила полная луна, в небесах замигали первые звезды. Миновало уже одиннадцать лун года, а осень, казалось, все еще продолжается. Позвав к себе Лу Цзюня и Дун Хуна, император повелел подготовиться к развлечениям в Павильоне Феникс. Сын Неба пожелал пригласить туда членов императорской семьи с женами и наложницами, и когда все собрались, приказал Дун Хуну играть, а придворным дамам танцевать. Зазвучала музыка, закружились красавицы в красных и зеленых одеяниях, полилось вино. Лицо государя осветилось радостной улыбкой, он взял в руки цитру и самолично исполнил несколько мелодий.
Гости в восторге провозгласили многие лета Сыну Неба. Император указал на семнадцатиствольную свирель и повелел Дун Хуну:— Сыграй-ка нам древнее сочинение Ван Цзы-цзиня, [269] развей пыль будничных забот!
Дун Хун взял свирель и мастерски исполнил сочинение.
— Эта мелодия печальна и нагоняет грусть, — улыбнулся император, — недаром в древних стихах говорится: «Отчего же свирель так тоскует по иве?» Потому мелодию и назвали «Ивой». А теперь успокой нашу душу!
Дун Хун сыграл другое. Император похвалил его:
— Хорошо! Чистая, покойная мелодия, она смягчает сердце, недаром в древних стихах сказано: «Лунной ночью иду по дороге в Янчжоу». [270] Отсюда и название ее «Янчжоу». Теперь исполни что-нибудь легкое и красивое!
269
Ван Цзы-цзинь — сын чжоуского царя Лин-вана, мастер игры на многоствольной свирели шэн, автор пьесы «Пение феникса». Согласно легенде, улетел на небо на журавле.
270
Янчжоу — процветавший в свое время город в нижнем течении Янцзы.
Дун Хун переменил лад. Император слушал с явным удовольствием, а когда музыка кончилась, улыбнулся, хлопнул яшмовой ладонью по столику и воскликнул:
— Какое наслаждение приносит прекрасная музыка! Она пьянит душу, наполняет разум смятением. Это ведь «Цветы среди деревьев в саду императора»!
Дун Хун продолжал играть. Сын Неба в восторге оглядел присутствующих.
— Что за чудо! Кажется, будто мы с Ян-гуйфэй в Павильоне Орлиного Древа слушаем, как играют на лютнях красивые девушки, а подпевают им маленькие девочки! Эта мелодия даже прекраснее тех, что сочинял Ли Сань-лан! [271] Она прекраснее той, которою этот выдающийся музыкант заставил цветы быстрее распускаться. Ли Сань-лана после смерти поносили, имя его надолго предали забвению, но разве же одними делами измеряются заслуги правителя? Вот мы сейчас наслаждаемся его несравненной музыкой — кто осудит это? Особенно когда в присутствии придворных дам и наших приближенных ее исполняет императорский музыкант Дун Хун, таланты которого не уступят умению Ли Сань-лана! Мы думаем, все простят нам это увлечение!
271
Ли Сань-лан — танский император Сюань-цзун (см.).
Кончив говорить, Сын Неба велел подать вина и один за другим осушил несколько бокалов. На лице его появился персиковый румянец. Все гости пили за процветание молодого императора, а Дун Хун взял свирель и начал грустную мелодию: полились тоскливые, жалобные звуки, и поднялся ветерок, который долго и уныло витал по павильону, пока водяные часы не возвестили о наступлении утра и не ушли с небес луна и звезды. А ветерок стал колючим и сердитым, и в мысли гостей прокралась тревога, но тут Сын Неба поднял руку и дал знак Дун Хуну прекратить играть. Император долго молчал, потом обратился к Лу Цзюню:
— Знакома вам эта мелодия? Помните ли вы стихи: «День уходит на запад — река течет на восток, славу и честь мою уносят с собой облака»? Это же «Северные горы» У-ди! [272] В старину говаривали: «Кончается веселье — приходит печаль, кончается радость — приходит горе». Так и теперь: кончилось наше веселье, кончились наши радости. Как грустно, что проходит молодость, грустно, что волосы человека утром черны как смоль, а к вечеру серебрятся сединой. И никому, даже Сыну Неба, не избежать заката! Вы прочитали много древних книг, немало знаете о делах минувшего, скажите же: существует ли путь к вечной гармонии, к долгой и беззаботной жизни? К жизни, в которой есть одни радости и нет печалей, в которой только рождаются, но не умирают, в которой человек может полностью слиться с природой и пребывать в этом слиянии вечно?
272
У-ди (правил в 140 — 87 гг. до н. э.) — император династии Западная Хань, в период расцвета ее могущества.