Сон в зимнем саду (сборник)

Год 2003.

В тот злополучный день возвращения на родину дверь Николаю Петровичу открыла не молодая невестка и безутешная вдова Наташа, как можно было бы ожидать, а незнакомая тетка, в цветастом халате, тапочках на босу ногу и в бигуди. Пока профессор обретал дар речи, прокручивая в голове возможные варианты (Наташина подруга? Родственница бывшей жены? Ошибся квартирой? Сплю и вижу дурной сон?), мощная дама оперлась внушительным торсом о дверной проем, окинула Соболева подозрительным взглядом и вызывающе процедила:

– Ну? Че надо?

– Я… я здесь живу, – промямлил Николай Петрович, – чем явно не впечатлил обладательницу форм сногсшибательного размера, ибо та вознамерилась захлопнуть дверь, даже не попрощавшись с незваным гостем. Но и профессор был непрост. Чтобы его не пускали в родную квартиру? И кто – совершенно чужая, неопрятная женщина, непонятно откуда свалившаяся? Негодование придало сил, и Соболев успел подставить ногу в проем, чтобы не дать двери закрыться. Нога пострадала, а женщина принялась истошно орать, так, что бигуди тряслись:

– Ничего не знаю! Не имеете права! Я за полгода вперед заплатила! Деньги взяли и теперь ходите! Я милицию вызову! Я мужу скажу!

За теткиной спиной послышалась возня и детские вопли. Изловчившись, она толкнула Николая Петровича в грудь, причем так, что его отбросило к противоположной стене, и дверь захлопнулась с грохотом, заглушившим возмущенные крики мадам и визг детей.

И тут Николай Петрович понял, что совершил большую тактическую ошибку, не известив невестку о точной дате своего прибытия. Но тогда, в Германии, он и представить себе не мог, какие перемены ожидают его по приезде домой. Прояснять ситуацию пришлось у соседки Анны Федоровны, старушки из квартиры напротив, которая, с трудом признав в Николае Петровиче хозяина квартиры № 17 (долго же вы тут не появлялись, а изменились-то как, и постарели, да, годы идут) с готовностью рассказала, что «молодые с ребятенком съехали пару месяцев тому, а вместо них теперь эта крашеная паскуда, а ребята ее – хулюганы, как есть хулюганы, а мужик сильно пьющий, назюзюкается и на лестнице валяется. А мне как через него переступать, у меня ноги больные, и сердце прихватывает, аж вот здеся в ребра отдает, вот посмотри-ка…» Анна Федоровна еще многое могла бы рассказать и даже пригласила бывшего соседа на чай, но Николай Петрович вежливо поблагодарил и поспешил удалиться.

Ушел он, впрочем, недалеко, так как идти ему было некуда. Сел во дворе на скамейку, багаж свой – единственный чемодан с бесценным для исторической науки материалом и выходным, на дешевой берлинской распродаже купленным костюмом – поставил рядом. Задумался. Что-то он сделал не так, в чем-то ошибся, упустил и не заметил.

Хотя вроде бы все было правильно. По крайней мере, поначалу складовалось удачно. Была семья – жена и сын, любимая работа, вот эта двухкомнатная квартира на Рязанском проспекте, так удачно выменянная в начале 90-х; было счастье и благополучие, вплоть до того момента, когда мальчику не исполнилось восемнадцать; а через неделю после его дня рождения супруга заявила, что давно уже безумно любит другого и ждала только совершеннолетия сына, чтобы окончательно все решить. Две недели спустя она навсегда отбыла в Канаду вместе с любимым, в надежде на новую, несомненно лучшую, жизнь. Николай Петрович только диву давался, как он умудрился оставаться в неведении все это время, когда у него под носом столь тщательно планировалось это грандиозное предприятие. Хотя, какое там – под носом! Дома он бывал редко, все лекции, семинары, ученые советы, заседания… Выходит, сам виноват. Сын – к тому моменту уже студент МГУ – отреагировал спокойно: «Ну мать дает!» Так они остались вдвоем.

Конец ознакомительного фрагмента.