Сон великого хана. Последние дни Перми Великой

Новгородец был спокоен. Точно лед какой оковал его сердце: ни страха, ни трепета не чувствовал он, шествуя на страшный суд (как он мысленно называл свое вероятное свидание с Тамерланом). Речь его к великому хану была заранее приготовлена. Недаром он "складывал" былины, отличавшиеся замечательною благозвучностью, -- Тимур был бы очарован его красноречием, если бы ему, Рогачу, удалось увидеть грозного завоевателя.

"Не ударю лицом в грязь, -- думал новгородец, проходя по монгольскому стану, наполовину уже погруженному в сон.
– - Запущу соловья в зубы. На то я и гусляр-сказитель, чтоб небылицы в лицах представлять... Удружу Москве злодейской!.."

В стороне послышались стоны. Рогач посмотрел туда и увидел до десятка молодых, совершенно обнаженных женщин, избиваемых двумя воинами. Воины размахивали ножами и погружали их в груди несчастных, падавших со стоном на землю... Зрелище было омерзительное. Даже Рогач был потрясен.

– - Что это?
– - невольно сорвалось у него с языка, когда воевода мельком поглядел на извергов и равнодушно пошагал дальше.

– - Поганые русские девушки, -- был ответ.
– - В Ельце-городе взяты были... Наши эмиры да князья забавлялись...

– - Чего ж ради убивают их?

– - Завтра в поход идем, так они мешать станут. Ну, и отдали воинам...

"Ах басурмане!
– - мысленно выругался Рогач, не потерявший еще способности сочувствовать чужому горю.
– - Отольется вам кровь христианская! Вот погодите ужо..."

Но тут он поморщился и подавил тяжелый вздох, готовый вырваться у него из груди. Сожалеть о неведомых девушках было неуместно тогда, когда он думал предать в руки варваров всю Русскую землю. Понятно, хан Тимур мог и без его "доброхотства" разгромить Русь, но измена оставалась изменою, и Рогач хорошо понимал, какой страшный грех берет он на душу, решаясь распалить воображение завоевателя рассказами о существующих и несуществующих богатствах земли Русской.

Рогач и его провожатые подошли к тройному ряду почетных телохранителей, окружающих великолепный шатер сагеб-керема. Воевода отыскал князя Бартома и долго говорил с ним по поводу того, представлять ли неизвестного русского перед светлые очи ханские? Наконец Бартом произнес:

– - Горе нам, если могучий владыка прогневается на нас за беспокойство. Но и не доложить о сем нельзя. Ведь сам же он повелеть изволил, ежели кто с важным делом придет, пропускать к нему неукоснительно. А убрать этого русского (Бартом многозначительно провел рукой по шее) опасно. Его уж многие видели... Как ты думаешь, брат Гасан?

– - Придется к пресветлому хану идти, -- пробормотал воевода.
– - Аль, может, почивает он?

– - Ликует сей вечер хан великий, -- прошептал Бартом.
– - Со своими любимыми женами тешится. Видишь, лампады сквозь шелк просвечивают? Это на женской половине... Туда и придется идти.

– - Так иди ты, князь, -- взмолился Гасан, чуть в ноги не кланяясь начальнику телохранителей.
– - Ты чаще у пресветлого хана на глазах торчишь, тебе и бояться нечего...

Бартом покачал головой.

– - Не щадит никого великий хан, на кого прогневается, но гневаться на нас нельзя. Мы по его же приказу учиняем... Быть может, не ложно говорит русский, что важную весть привез. А если солгал он, горе ему!.. Иду к великому хану.

Он круто повернулся на месте, раздвинул ряды телохранителей и скрылся в ханском шатре, рисовавшемся на потемневшем небе своими стройными очертаниями.

Рогач стоял в каком-то оцепенении и думал:

"Скоро ли? Скоро ли?.. Хоть бы один конец!.. И чего они так боятся своего Тимура?.."

Бартом не заставил себя долго ждать. Ему удалось доложить повелителю о русском пришельце довольно скоро, и, выйдя из шатра, он приказал что-то ближайшим телохранителям.

Несколько рослых красавцев, сверкая золочеными доспехами, подбежали к Рогачу, сорвали с него меч и кольчугу, выхватили из-за пояса кистень, из-за голенища нож-засапожник, раздели его донага и, обыскав всего кругом, приказали ему снова одеться, после чего обезоруженный новгородец введен был во временное жилище Тамерлана.

В первом от входа отделении шатра, освещенном пятью лампадами, толпились множество придворных служителей, ходивших с такою осторожностью, что полет мухи был явственно слышен. Князь Бартом молча прошел вперед, к роскошно вышитому ковру, висевшему на золоченых столбах, и махнул рукой стоявшим у ковра евнухам, облеченным в какие-то фантастические одеяния, с белыми тюрбанами на головах.

Евнухи ловко приподняли край ковра, и князь Бартом с Рогачом очутились в богато убранном помещении, озаренном ярким светом лампад, висевших по всем направлениям. По сторонам шли ряды пышных шелковых подушек, наложенных одна на другую, а на подушках возлежало до десятка молодых женщин поразительной красоты. Многие имели на себе такую прозрачную одежду, что сквозь нее просвечивало тело. Хан Тимур, в просторном шелковом халате, с зеленым тюрбаном на голове, небрежно сидел на дорогих пуховых коврах рядом с самою любимою своей женой и, казалось, пронизал острым взглядом Бартома и смельчака русского, упавших на колени при входе.

"Вот он, владыка мира, гроза небесная!
– - пронеслось в голове у Рогача, лежавшего ниц на ковре.
– - Что-то изречет он мне?"

– - Этот человек хотел меня видеть?
– - довольно благосклонно спросил Тимур, находившийся в особенно благодушном настроении.

– - Этот, пресветлый хан, -- раболепно отвечал Бартом, следя за выражением лица повелителя.
– - Какую-то весть он привез... важную весть, говорит...

– - Толмача призвать сюда.

– - Разумеет он речь нашу, владыка высочайший. Изволь выслушать его.

– - Говори, человек русский, -- обратился Тамерлан к Рогачу, слегка приподнимаясь на подушках.
– - Что привело тебя ко мне?.. Как ты осмелился нарушить покой мой?..

Новгородец поднял голову и смело поглядел на грозного завоевателя, презрительно сжавшего губы. Рогач был человек наблюдательный, и по лицу Тимура он сообразил, что одно лишнее слово -- и жизнь его кончится под ножом палача. Тимур шутить не любил. Особенно не жаловал он изменников-перебежчиков, продававших родину из-за собственных выгод, и Рогачу надо было много уменья и изворотливости, чтобы выставить себя не изменником, а "честным врагом" московского государя.

– - О, пресветлейший государь, царь над царями, повелитель над повелителями!
– - заговорил он возвышенным голосом, сложив на груди руки.
– - Слава твоя сияет как солнце, победы твои гремят по всей земле как гром небесный, слово твое -- меч для рода человеческого! Воззришь ты грозным оком на народ какой, и все перед тобой трепещет! Никому не остановить стремление ратей твоих: как вихрь, как молонья огненная, носятся они из края в край, рокочут раскатами громовыми, стрелами калеными свет помрачают, заставляют дрожать все живущее! От юных лет до старости преклонной суждено тебе небом народы и царства покорять, и ты завоюешь весь мир! И будет в мире многое множество языков, а государь один, это ты, о пресветлейший, превысочайший царь царей, равного которому никогда не было и не будет!..