Соотношение сил

Диктор: «Украинская рабочая семья меняет адрес, переселяется в квартиру, где прежде жили польские богатеи».

Сюжет был снят халтурно, однако старуха в кресле рассмешила Хозяина. Следом засмеялись все, Илья тоже. Рефлекс работал автоматически, хотя в зале было темно.

– Рожи какие довольные у них, – заметил Хозяин, тыча пальцем в экран.

– Еще бы, – подхватил Молотов, – мы же их освободили.

Илья подумал: «Интересно, кто это «мы»? Он имеет в виду только Красную армию или вермахт тоже?» Он вспомнил торг, разгоревшийся накануне «освобождения» Польши.

Третьего сентября, как только Англия и Франция объявили Германии войну, Риббентроп потребовал, чтобы Красная армия вошла в Польшу немедленно. Это означало открытое вступление СССР во Вторую мировую войну на стороне Германии. Но воевать Сталину вовсе не хотелось. Им завладела идея при поддержке Гитлера восстановить прежние границы Российской империи, предстать перед миром и будущими поколениями кем-то вроде Ивана Грозного, Петра Первого. Он рассчитывал расширить территорию своего величия за счет чужой войны.

Конечно, он понимал, что подписанием бумажек не отделается, и помогал чем мог. Увеличил свои военные поставки в Германию, выполнил просьбу Геринга, чтобы радиостанции в Минске во время передач как можно чаще повторяли слово «Минск», которое летчики люфтваффе могли использовать в качестве маяка. Спрятал в Мурманске от англичан германские суда, плавающие к началу войны в Северной Атлантике. Оказалось – мало.

Риббентроп торопил, настаивал: «Если не будет начата русская интервенция, неизбежно встанет вопрос о том, не создается ли в районе, лежащем к востоку от германской зоны влияния, политический вакуум».

Сталин передавал через Молотова:

«Мы согласны с вами, что в подходящее время нам будет совершенно необходимо начать конкретные действия. Мы считаем, однако, что это время еще не наступило. Возможно, мы ошибаемся, но нам кажется, что чрезмерная поспешность может нанести нам ущерб и способствовать объединению наших врагов».

Восьмого сентября немцы начали блефовать, объявили, что уже взяли Варшаву, и категорически потребовали ввести войска, иначе двинутся дальше на восток.

Молотов от лица советского правительства тепло поздравил через Шуленбурга германское правительство со взятием Варшавы, хотя обе стороны знали, что Варшава еще не взята. В ответ прозвучали сдержанная благодарность за поздравления и все тот же насущный вопрос: когда?

Молотов пообещал: скоро, в ближайшие дни. Немцы не унимались: когда именно? Молотов заявил, что Красная армия не готова: «Советские военные власти оказались в трудном положении, так как, принимая во внимание местные обстоятельства, они требовали, по возможности, еще две-три недели для своих приготовлений».

Действительно, положение трудное. На халяву сцапать солидный кусок чужой территории куда легче, чем сочинить уважительную причину такого некрасивого поступка.

Через руки Ильи проходили перехваты секретных телеграмм, отчетов Шуленбурга германскому МИДу о встречах с Молотовым.

«Молотов заявил, что советское правительство намеревалось воспользоваться дальнейшим продвижением германских войск и заявить, что Польша разваливается на куски и что вследствие этого Советский Союз должен прийти на помощь украинцам и белорусам, которым угрожает Германия».

«А ведь Хозяин совсем свихнулся, – с ужасом констатировал Илья, – логика «Краткого курса»: СССР вводит войска в Польшу по соглашению с немцами, с их благословения. Зачем? Чтобы защитить украинцев и белорусов от германской агрессии! И он ни секунды не сомневается, что немцы это съедят».

В следующей телеграмме приводилось по-детски искреннее объяснение Молотова: «Этот предлог представит интервенцию СССР благовидной для масс и даст возможность СССР не выглядеть агрессором».

Риббентроп передал через Шуленбурга недовольство фюрера и свой вариант: «Имперское правительство и правительство СССР сочли необходимым положить конец нетерпимому далее положению, существующему на польских территориях. Они считают своей общей обязанностью восстановление на этих территориях мира».

Пока немецкая армия громила Польшу, а Красная готовилась к «интервенции, благовидной для масс», «Майн кампф» и «Краткий курс» энергично спорили о формулировках.

Илья запомнил еще один изумительный пассаж: «Молотов согласился с тем, что планируемый советским правительством предлог (спасти Восточную Польшу от угрозы со стороны Германии) содержал в себе ноту, обидную для чувств немцев, но просил, принимая во внимание сложную для советского правительства ситуацию, не позволить подобным пустякам вставать на нашем пути. Советское правительство не нашло какого-либо другого предлога, поскольку до сих пор Советский Союз не беспокоился о своих меньшинствах в Польше и должен был так или иначе оправдать за границей свое теперешнее вмешательство».

Наконец договорились. Получилось вот что:

«Правительства Германии и России совместными усилиями урегулируют проблемы, возникшие в результате распада Польского государства, и закладывают прочную основу для длительного мира в Восточной Европе».

Но, по большому счету, фюрер плевал на формулировки. Для него было важно, чтобы Красная армия вошла в Польшу до взятия Варшавы и официальной капитуляции. Он хотел представить СССР державой, воюющей на его, Гитлера, стороне, и тем самым окончательно отсечь Москву от Лондона. А Сталин хотел совершенно противоположного: не воевать, получить свой кусок из рук Гитлера, и чтобы СССР при этом выглядел мирной державой.

Немцам надоело требовать ввода войск, они пустили слух, будто намерены заключить с поляками перемирие. Этот блеф сработал мгновенно. В случае перемирия Сталин терял обещанный кусок Польши и оставался в дураках.

В два часа ночи семнадцатого сентября он вызвал Шуленбурга и официально объявил ему, что сегодня в шесть утра Красная армия пересечет границу на всем ее протяжении от Полоцка до Каменец-Подольска и займет оговоренную пактом территорию.

Таким образом границы «Майн кампф» и «Краткого курса» сдвинулись вплотную, за несколько дней до падения Варшавы и окончательной капитуляции Польши. «Лучезарное солнце свободы и счастья взошло над Польшей».