Соотношение сил
Шрифт:
Голую землю вокруг дерева припорошило снегом, ветер покачивал тонкие ветки. Эмма насыпала кофе в кофейник, залила кипятком, поставила на маленький огонь и пообещала себе больше никогда не заводить со стариком этих гадких разговоров, не поддаваться на его провокации, молчать, шутить, менять тему.
Вернувшись в столовую с подносом, она увидела все ту же картину: Вернер сидел над своей тетрадью, только теперь рядом лежал еще и справочник по оптике.
Эмма налила кофе, подвинула ближе к нему вазочку с печеньем. Вернер не глядя кинул в рот печенье, отхлебнул кофе и спросил, не поднимая глаз от тетради:
– Ну что,
Эмма подумала: «Ага, все-таки волнуется, просто не желает показать» – и ответила со спокойной улыбкой:
– Вы же знаете, у Германа сильная близорукость и плоскостопие, с этим в армию не берут.
– Скоро начнут отправлять на фронт слепых и безногих, всех, кого не успел прикончить гуманный закон об эвтаназии, стариков, как я, женщин, как ты. Нейтрон всех пустит на пушечное мясо, близоруких и плоскостопых в первую очередь, так что вы старайтесь, делайте для него бомбу, ради бомбы он даст вам небольшую отсрочку.
Эмма не выдержала, раздраженно повторила:
– У Германа надежная бронь.
– На фронт никому не хочется. – Вернер поморщился. – Страшно, что убьют. Да и самому убивать придется, куда денешься? Стрелять в живых людей неприятно. Бомба – совсем другое дело. Защитить от фронта как можно больше ученых… пожалуй, неплохое оправдание той грязной возне, которой вы там занимаетесь.
– Разумеется, с ваших нынешних высот наша наука выглядит грязной возней. – Она презрительно хмыкнула.
Старик закрыл тетрадь, заложив самописку между страницами, внимательно взглянул на нее.
– Дорогуша, у тебя в последнее время появилась странная привычка: спросить о чем-нибудь и поскорей удрать, чтобы не слышать ответа. Рада бы не думать, не задавать вопросов, но не получается. Хочется быть хорошей, уважать себя, но что-то мешает. – Он закурил, прищурился. – Знаешь, когда мы напали на Польшу, Агнешка с мужем и трехлетним сыном жила в Варшаве.
– Мы напали? – перебила Эмма. – А как же их бесконечные наглые провокации на границе?
Вернер в ответ только усмехнулся и продолжал:
– Муж сразу ушел на фронт. Агнешка с ребенком бежала из Варшавы во Львов, там жили ее родители, но, когда добралась, родителей не нашла. Во Львов уже вошли русские, начали выселять людей из квартир и отправлять в Сибирь. Граница между советской и немецкой зонами еще оставалась проницаемой. Агнешка метнулась в Краков, там жили родители мужа. По дороге мальчик заболел. Их приютили в деревне, неподалеку от города. У Агнешки не было ни денег, ни документов. Как только сыну стало лучше, она пошла в город и сразу попала в облаву. Молодых здоровых полек загрузили в товарные вагоны и привезли сюда. Она ничего не знает о муже и об отце, ее мать с младшей сестрой где-то в Сибири, родители мужа… Впрочем, неважно. Надежда, что ребенок жив, не дает ей сойти с ума и покончить с собой.
Эмма слушала, помешивая ложечкой в чашке, не поднимая головы, спросила с нервной гримасой:
– Вернер, когда вы успели выучить польский?
– Я не знаю польского.
– Тогда на каком же языке бедняжка рассказала вам свою трогательную историю?
– На немецком.
Эмма вскинула глаза, минуту молча, изумленно смотрела на Вернера.
– Представь, дорогуша, она говорит и читает по-немецки свободно, просто ты этого не заметила. Теперь, надеюсь, ты поняла, что значит обожженное сердце.
– Вернер,
зачем вы мне это рассказали?– Сама попросила. – Он пожал плечами. – Герману легче, он уверен в своей исключительности, в своем изначальном превосходстве над другими людьми, поэтому пропаганда входит в его сознание, как нож в масло. А ты потверже, сопротивляешься, массовой психопатии не поддаешься. Рада бы стать верноподданной гражданкой арийской Атлантиды, но совесть не позволяет.
– Совесть, – пробормотала Эмма. – Зачем? Что толку? Все равно ничего не изменишь.
Глава одиннадцатая
Муссолини отправил в Финляндию очередную партию истребителей и бомбардировщиков. Самолеты летели из Милана с посадкой и дозаправкой на военном аэродроме под Берлином. Экипажи состояли из добровольцев, рвавшихся помочь мужественным финнам в борьбе с советской агрессией. Эскорт сопровождала небольшая группа журналистов.
Осе досталось место в кабине «Фиата-Чекони», среднего бомбардировщика с камуфляжным серо-зеленым окрасом. «Чекони» («аист») больше напоминал толстую пятнистую рыбу с растопыренными плавниками, чем легкую длинноногую птицу. Он дребезжал при взлете, как пустая консервная банка, запущенная чьей-то хулиганской ногой скакать по булыжнику.
В кабине воняло спиртом и бензином. Из иллюминатора открывался неплохой вид для съемки, но еще не рассвело, к тому же облачность над Германией была низкая. «Чекони» быстро набирал высоту, и скоро все потонуло в сплошном тумане.
Глаза слипались. Он провел в Берлине двое суток. Этой ночью почти не спал. Новый посол Италии Дино Альфиери, только что сменивший неугодного Риббентропу старика Аттолико, устроил прием в своей резиденции. Вечеринка закончилась часа в три, Ося не мог уйти раньше, потому что Карл Вайцзеккер появился среди гостей только в начале второго.
Осе удалось разыскать его во фланирующей толпе и довольно лихо разговорить. Он зацепил молодого надменного физика вопросом: «Что такое движение с позиций квантовой механики? Сумма неподвижных положений или сумма исчезновений и появлений?»
В ответ он услышал много интересного:
– Вселенная современной физики больше похожа на систему мыслительных процессов, чем на гигантский часовой механизм. Если я верно понял ваш вопрос, вы имеете в виду третью апорию Зенона? [6]
6
Зенон из Элеи (495–430 до н. э.) – греческий философ и математик. Прославился своими апориями (парадоксами) об адекватности физического движения и его математической модели, известными только в пересказе Аристотеля.
– Ну да, – Ося кивнул, – стрела летит и одновременно не летит, потому что в любой момент занимает определенное место, равное своей величине, то есть ее движение состоит из суммы состояний покоя, следовательно, движения нет.
Вайцзеккер снисходительно улыбнулся.
– Прошло двадцать пять веков, эту стрелу поймал Гейзенберг и кинул обратно Зенону. Придумал принцип неопределенности. Точно зафиксировать положение стрелы и определить, покоится она или движется, невозможно.
– Зенон, вероятно, имел в виду макромир, – осторожно заметил Ося.