Соперник Цезаря

Матрона передернула плечами. На одном восхитительном плечике остался след зубов. Катулл укусил? Или Целий Руф? Разумеется, Клодий не станет спрашивать.

— Сегодня утром уехала. Юной невинной девушке не стоит с тобой встречаться. — Она повернула зеркало так, чтобы видеть лицо брата.

— Она в поместье отца?

— Может, да. А может, и нет. Это ты прислал мне сегодня новенькую тогу? [98] А? — Клодия отложила зеркало и повернулась к брату. — Я почему-то думаю, что ты.

98

Тогу вместо столы носили уличенные в измене мужу матроны, а также продажные девки.

— Новую тогу? Нет, дорогая. Я бы послал тебе старую.

— Что?!

— Дешевая шутка. А новая тога стоит дорого.

— Кто, в таком случае? Ты знаешь?

Клодий пожал плечами, хотя подозревал, что тогу прислал Целий Руф — выходка в его стиле.

— Хорошо, я скажу, где Фульвия. — Клодия скорчила гримаску, сверкнула белыми, как жемчуг, зубами и внимательно осмотрела их в зеркало. — Но взамен сдай крыло в своем доме Целию Руфу. Он просил посодействовать ему в этом деле.

— Зачем мальчику моя пристройка? Мало места в отеческом доме? — Клодий сделал вид, что удивлен.

— Целий уже не мальчик. — Клодия тронула пальцем кожу около глаза и вздохнула. — Псекада, — обратилась она к рабыне — та как раз заглянула в атрий. — Вели немного подогреть масло, не люблю, когда меня натирают холодным. — Рабыня исчезла. — Неужели непонятно? Целию надоело жить под приглядом отца. Старики редко нас понимают. Так что, будь добр, помоги Целию.

— Тридцать тысяч в год, — отвечал Клодий, небрежно вертя рукоять кинжала.

— Тридцать тысяч? Да за такие деньги можно нанять целый дом.

— Можно. Но не на Палатине. И не рядом с тобой, моя Волоокая.

— Пять тысяч.

Клодий расхохотался:

— Для тебя, сестрица, я готов на многое. Но разоряться не входит в мои планы.

— Хорошо, минимальная цена, которая тебя устроит, учитывая, что я выступаю посредником.

Клодий задумался. Он любил эту женщину, хотя сейчас, пожалуй, его любовь больше всего походила на братскую. Капризам Клодии трудно было противиться.

— Десять тысяч, и половина — вперед. — Он назвал справедливую цену, и Клодия подтвердила это кивком головы. — Но только как же поэт? Разве он получил отставку? Еще вчера ты с ним миловалась.

Клодия отрицательно качнула головой.

— И сегодня вечером Катулл снова придет. Целий Руф, конечно, мерзавец. Но он обворожителен, в отличие от Катулла. А я, — она капризно наморщила носик, — ценю мужскую красоту. Ты же знаешь. — Она бросила выразительный взгляд на брата.

Да, он знал ее слабости. Бедная сестрица — уж кого-кого, а покойного Метелла Целера красавцем нельзя было назвать.

— Так где же Фульвия?

— Не скажу.

— Ты обещала.

— И что? Теперь все обещают, но не торопятся выполнять, я многим обещаю, а потом забавляюсь, глядя, как они злятся. Ты великолепен, когда злишься. Глаза так и горят!

— Ошибаешься, сестрица. Мы, римляне, всегда держим слово. А кто не держит, того карает Юпитер, следящий за тем, как выполняются клятвы.

— Я не клялась!

Клодий поднялся и направился к двери: ему со своими людьми ничего не стоило найти девушку. Это займет лишний день или два.

— Уехала на виллу к тетке, — бросила ему в спину сестра.

Клодий обернулся:

— Почему не к отцу?

— Говорят, он обожает разные забавы, слишком смелые для отца семейства. Неужели эта глупышка так тебя очаровала? — Клодия отшвырнула зеркало. Металл зазвенел, ударившись о мозаичный пол.

— Ты что-то имеешь против?

У нее задрожали губы. А в глазах — о, боги — стояли слезы. Она ревновала. Ему показалось, что он ощутил ее боль. Клодий вернулся, нежно похлопал ее по руке.

— Мы же брат и сестра, Клаудилла… Брат и сестра. — Он ободряюще улыбнулся. — У тебя есть Катулл и Целий. Один — поэт, другой — красавец.

Она отвернулась. Плачет? Неужели она способна плакать?

— Ненавижу, — почти беззвучно шепнули полные алые губы.

«Цицерон будет в ярости, когда узнает, что Целий поселился в моем доме», — подумал Клодий.

Она осторожно шмыгнула носом, поправила волосы и вновь повернулась к брату. Глаза ее блестели ярче обычного.

— Значит, тебе захотелось невинную девочку? Да, телом она невинна. Но Катулл говорил, что сосет она умело.

И, увидев растерянное, сделавшееся совершенно глупым лицо Клодия, она рассмеялась — сначала коротко и торжествующе, потом — совершенно истерически. Ну что, братец, хорош сестрин подарочек на прощание?

Он улыбнулся в ответ и вышел. В глазах на миг потемнело. И едва не получил по лицу. Успел увернуться — реакция у него была отменная.

Когда Катулл кинулся на него с кулаками вновь, сенатор схватил безумца за руки.

— Руф! Руф! — выкрикивал Катулл, как проклятие. — Дрянь! Подстилка! Сука!

— Прекрати! — Клодий встряхнул его как следует и оттолкнул. — Ты что, баба?

— Он отнял, все отнял! Все! Все! Подлая язва! Предатель! Вор! А я считал его братом и другом!

— Погоди, что ты бесишься?! Подумаешь, Руф! Она его скоро бросит, ты один у нее надолго.

— Врешь!

— Нисколько. Цезарь когда-то был ее любовником, но она его выставила.

— Цезарь?! Гай Цезарь? Этот развратник, этот человек без души? Этот полузнайка? — Катулл как будто не знал, что делать с руками, он хватался за все подряд — за ткань плаща, за фибулы, за волосы. — Убийца! Гладиатор! Грабитель! — выкрикивал поэт. — Ненавижу! Пусть вернет мои стихи, те, что я ей дарил. Все, все до последнего! Так ведь нельзя, нельзя! Дрянь прогнившая! — выкрикнул Катулл на всю улицу. — Отдавай мои таблички!

Поэт попытался ворваться в дом, но Клодий заступил дорогу.

— Остынь немного, а потом приходи.

— Шлюха! Она танцует в кабаках и продает свое тело любому. Она спит с гладиаторами.

Это было чистым вымыслом, и Клодий в ответ лишь усмехнулся.

— Но в постели она искусна, как сама Венера. Тот, кому она подарила тысячу поцелуев, должен это знать! — проговорил Клодий, с улыбкой глядя на поэта.

— Так вправду… — Катулл отшатнулся. — Неужели? — Он попятился.

— Я не ревную, — сказал Клодий, наступая на него. — Так какое право ревновать у тебя?

— Зачем я живу?! — простонал Катулл.