Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Он невыносим! — довольно громко воскликнул Помпей и дал знак ликторам идти вниз, к орхестре. Потом неспешно двинулся сам.

Толпа клиентов заторопилась следом. Цицерон растерялся, закрутил головой, что-то сказал вслед консулу — что, никто не расслышал. Марк Туллий постоял немного в нерешительности и пошел вниз. Ведь он для себя выдумал новое правило — все время быть подле Помпея — и с начала года старательно этому правилу следовал.

Заставить римлян изменить себя — невозможно. Такое под силу лишь богу из машины, но нет такой машины, чтобы доставила бога к людям.

II

В последний день игр, устроенных Помпеем, был день слонов. Их показывали в Большом цирке и всех перебили. Чернь была в восторге, но многие морщились или даже отворачивались, не желая смотреть, как серые гиганты рушатся на арену, беспомощно задирая колонны-ноги, как свиваются кольцами хоботы, хватая липкий от

крови песок. И тут Клодий вскочил с места и стал кричать, что слоны похожи на людей, что они так же разумны, как люди. И подло — О, боги, подло! — убивать этих умных зверей. И тогда вдруг зрители затопали ногами, засвистели; кто-то швырнул в Помпея тухлым яйцом — не долетело; кто-то выкрикивал проклятья; женщины обнимались и плакали, повторяя, точно заклинание: «Они как люди… как люди!» На окровавленную арену посыпались венки и цветы, ненужный знак почтения убитым гигантам, а бестиарии [129] сбились в кучу в конце овальной арены и мрачно смотрели на трупы слонов, ругая вполголоса Помпея и переменчивых зрителей, которые позабыли, что меньше получаса назад один из бестиариев был затоптан раненым животным.

129

Бестиарий — гладиатор, который сражался с животными.

«Они как люди!» — гремел Большой цирк.

Помпей сидел на своей консульской скамье красный как рак. Юлии рядом с ним не было.

III

На другой день обнаружили, что золото, которое хранилось под престолом Юпитера, исчезло — его заменили двумя тысячами фунтов позолоченной меди. Золото это, согласно преданию, лежало в храме еще со времен Камилла, [130] во время пожара храма было спасено и вывезено из Рима в Пренесту в те дни, когда Сулла шел на Рим. Потом его вернули и провезли по улицам в триумфе, и вновь поместили в храм Юпитера, который все еще восстанавливался.

130

Римляне утверждали, что Камилл отбил это золото у галлов в 390 году до н. э.

Кому пришло в голову проверить хранилище — неведомо. Но когда под троном Юпитера вместо золотого запаса Рима обнаружилась медь, тут же приказали схватить хранителя. Тот успел разломить гемму на кольце и принять яд. Так что на вопрос, куда делось золото, хранитель ответа не дал. Молва вдруг обвинила в краже консула Красса. Мол, тот несметно богат, потому и украл. Но сам Гней Великий обвинил в краже золота Цезаря — якобы оно исчезло еще в год консульства Помпеева тестя. Цезарь был слишком далеко, чтобы ответить зятю. В итоге виновного не нашли, и разговоры о краже быстро прекратились. Да и что такое две тысячи фунтов по нынешним меркам? Каких-то шесть миллионов сестерциев. У многих молодых повес долгов куда больше.

Картина X. Катулл и Юлия

Скупка голосов в самом разгаре: кандидаты в консулы обещают раздать миллион той центурии, что пойдет голосовать первой. Нужда в деньгах на подкуп огромная, процент на ссуду повысился в Иды [131] в два раза. Клиент Потид подарил мне полмиллиона — он разбогател необыкновенно. Мой брат Аппий, консул этого года, выдал за Марка Юния Брута свою дочь. Говорят, будто Брут — незаконный сын Цезаря. Может быть, и выдумка. Но что Цезарь был в любовных отношениях с матерью Брута Сервилией — это точно. Марк Юний Брут обожает философию, особенно Платона, и терпеть не может крови. Старшую племянницу Аппий год назад выдал за Гнея Помпея, старшего сына Великого. Беда с этими девчонками — их надо пристраивать, искать им женихов. Жаль, у Цезаря нет сына — я бы свою новорожденную дочурку Клодию просватал за наследника Гая Юлия.

Цицерон бегает с процесса на процесс, защищает, кого прикажут защищать Помпей или Цезарь. Бедняга! Это в такую-то жару!

Поэт Катулл много пьет. Сестрица Клодия им интересовалась.

Из записок Публия Клодия Пульхра

131

Иды — середина месяца, 15-е число марта, мая, квинтилия июля и октября, 13-е — остальных месяцев.

Первые числа сентября 54 года до н. э

I

Клодий не думал, что Катулл примет его приглашение.

На отправленное письмо поэт не ответил, но на следующий день явился к обеду; возможно, в надежде увидеть Клодию. Но на обеде никого больше не было, кроме хозяина и единственного гостя. Катулл не удивился. Он лишь пожелал, чтобы вино не разбавляли, и Клодий выполнил просьбу. Подавали устрицы, камбалу и грибы. На горячее баловались зайчатиной. Катулл пробовал все с брезгливой гримасой и бросал куски, едва тронув зубами. То-то лары обрадуются щедрым дарам! И слуги на кухне — вместе с ларами, доедая рыбу с подливкой из полбы.

Стол накрыли в перистиле — жара была страшная, никто в Риме не помнил такой духоты. Вода в фонтанах текла теплая, почти горячая, вода в Тибре — тоже была теплая и к тому же воняла.

— Твоя последняя эпиграмма на Цезаря едкая, как солдатская моча. Это похоже на личную месть:

«Славно два подлеца развратных спелись Хлыщ Мамурра [132] и любострастник Цезарь», — процитировал Клодий. — Уж не ревнуешь ли ты?

— Мою сестру Клодию к Цезарю?

Поэт вздрогнул, как от физической боли:

132

Мамурра — начальник инженерного дела в войсках Цезаря, префект фабрум, который нажился на этой должности в Галлии.

— Неужели ты думаешь, что такую шлюху, как твоя сестра, в самом деле можно любить?

— Думаю, что да, можно любить!

Спору нет, его сестра не отличалась строгостью поведения, но она никогда не была вульгарной. Молва грязнила ее зло и не всегда справедливо.

— Можно… — то ли подтвердил, то ли передразнил Катулл.

— А твои стихи, разве в них не говорилось о любви? — Клодий припомнил, как рыдал Катулл, как рвался, узнав об измене Клодии, как проклинал Целия Руфа.

— При чем здесь стихи? Я пишу их Лесбии. Лесбия — не твоя сестра. Или ты не знаешь, что поэты выдумывают свои чувства? Когда стило скребет воск на табличке, человек во мне засыпает, и говорит мой гений. Он общается с духом Клодии, рождая стих. Мой гений расправляет крылья… Но мой гений — это не я, юнона Клодии — это не Клодия. Юнона-Лесбия… Да, мне больно, но я не могу разделить восторг моего гения. Я вижу, что она — дрянь, я знаю, что она — шлюха. Но мой гений подле нее воспаряет ввысь. Так рождаются стихи, и в них звучат два голоса — влюбленного гения и несчастного человека. Я читаю свои стихи всяким мерзавцам, всем подряд, кто только согласен слушать. Это забавно: все принимают мои стихи за истину и стараются разглядеть в распутной Клодии мою Лесбию. Ха-ха! — Катулл скривил губы, изображая смех. — Одни поражены, другие не верят. Но все почему-то считают меня фантазером и торопятся открыть мне глаза, рассказывая, какова на самом деле моя Лесбия.

Клодий усмехнулся: несколько лет назад он говорил с юношей, который постоянно краснел и смущался, и был польщен, что знатная матрона допустила его в свой дом и в свою постель. Теперь перед Клодием был человек еще молодой, но изможденный, с запавшими щеками, с синими кругами вокруг синих глаз, с заострившимся носом и капризно изломленным ртом; на лбу его блестели бусинки пота. Поэт возлежал за столом в тунике с длинными рукавами — нелепая восточная мода, позорящая Рим, — и жеманно изгибал кисть руки, поднося к губам бокал фалерна. Он лениво цедил слова, он даже век не открывал полностью. Не понять, лень то была или болезненная слабость.

— От чего я по-настоящему страдаю, так это от нищеты, — проговорил Катулл. — Отец отказывается оплачивать мои долги. Надоело выпрашивать у него каждый асс и слышать попреки.

Клодий положил на столик перед Катуллом кожаный мешок.

— Что это?

— Деньги.

Катулл несколько мгновений смотрел на туго набитый кошель.

— Квадранты? — спросил он, кривя губы.

— Золото.

— А, значит, от Цезаря. — На самом деле деньги были не от Цезаря — от сестрицы Клодии. Но этого хозяин гостю сообщать не стал. — Ему ну оч-чень не нравятся мои эпиграммы! — Катулл решительно отодвинул кошель. — От него — не возьму. Ни асса.

— Почему ты его ненавидишь? Если не из-за сестры, то почему?

Катулл повернул к Клодию больное лицо:

— Почему я должен его любить? Люди Цезаря слишком много воруют. Ты не знаешь, почему они столько воруют? Ты видел дом Мамурры? Видел? Этот тип отделал стены мраморными плитами, как будто построил не жилой дом, а храм. Я не люблю, когда воруют. Римляне не должны воровать. Это нас позорит. Рим нельзя позорить. Позор Мамурры ложится на меня. Я чувствую его серую плесень на моем лице. — Катулл стал яростно тереть щеку. — Когда кто-то оскорбляет богов, он оскорбляет себя. Когда кто-то ворует, он обкрадывает нас. Вор крадет нашу доблесть. Где наша доблесть? Где? Где? — Катулл стал ловить что-то невидимое в воздухе.

Поделиться с друзьями: