Сопка голубого сна

— Ну, тогда мы остаемся здесь, как минимум лет на десять, до тех пор, пока Зютеку не понадобится город, гимназия. Тогда и подумаем, как быть дальше.

— Правильно. Мы можем на этой Сопке досмотреть свой голубой сон о жизни... Принеси фонарь, Бронек, уже темно... Он у нас на столе, рядом со свечой.

Бронислав поднялся.

— И не забудь записать в календаре, что Зютек пошел.

В комнате он зажег фонарь на столе, посмотрел на спящего Зютека и сорвал листок с настенного календаря. С террасы доносились голоса домашних, собиравшихся к ужину. На листке с числом 15 августа 1914 года он торопливо написал «Зютек начал ходить», сунул его в ящик стола, и этот листок сохранился. Его хранили среди ценнейших семейных реликвий и уже пожелтевшим показывали всегда с одними и теми же словами: «А мы и понятия не имели тогда, что где-то уже целых две недели идет мировая война...»

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА О ДАЛЬНЕЙШЕЙ СУДЬБЕ СЕМЬИ НАЙДАРОВСКИХ

Найдаровские вместе с престарелым Брыськой приехали в Польшу в 1923 году, привезя с собой огромное состояние в царских рублях, которыми они, после года безработицы, оклеили туалет и служебную комнату сторожа лесопилки на Слодовеце, окраине Варшавы.

В Польше у Бронислава не было никого. Друзья и соратники поумирали или рассеялись по свету, для того чтобы их разыскать, у него не было ни времени, ни денег. Сестра умерла в 1918 году. В январе 1915-го Шулимов прислал ей из Харбина тридцать тысяч рублей. Ее муж тотчас же купил двухэтажный домик на Нижнем Мокотове, на пустыре, где теперь находится Стемпинская улица. Внизу он жил сам, верх сдавал. Он теперь был инспектором на железной дороге, получил медаль за заслуги, вступил в члены правящей партии и снова презирал Бронислава, узнав, что тот прибыл без гроша и бедствует: «Я всегда говорил, что это перекати-поле!»

Нелегко было в ту пору найти работу, особенно человеку, которому уже перевалило за сорок, без специальности, без знакомств, лишенному хитрости и не умеющему гнуть спину. Им пришлось вытерпеть немало, и потому они от души радовались, когда владелец лесопилки, познакомившись случайно с Найдаровским, угадал, что тот не пьет и не ворует, и предложил ему должность сторожа за квартиру и тридцать, а потом сорок злотых в месяц. Зютека, как сироту, сына участника руководимой Пилсудским Безданской операции, приняли бесплатно в кадетский корпус в Модлине. А Тереза, как звалась Вера с тех пор, когда в Иркутском соборе в памятном 1917 году, после падения царизма, состоялись наконец крестины Зютека и ее венчание с Брониславом — Тереза начала подрабатывать шитьем. Благодаря своему трудолюбию, вкусу, умению делать недорого отличные вещи она обзавелась на Слодовеце постоянной, верной клиентурой, которая и потом, когда они переехали в другой район, продолжала пользоваться ее услугами. Тереза зарабатывала втрое больше Бронислава, и это бы, вероятно, ранило его мужское самолюбие, если бы не переживания посерьезнее — в Польской республике он был парией, человеком, на котором лежит клеймо позора.

Заявление Бронислава о принятии в Союз бывших политкаторжан вызвало различную реакцию, от холодной сдержанности до бурного возмущения, и было отклонено до тех пор, пока он не предъявит «неопровержимые доказательства безукоризненной честности и достойного поляка поведения в отношении царских административных и карательных учреждений». Одни люди не любили менять мнение, если они назвали Бронислава провокатором без малого двадцать лет назад, то он провокатор и есть — это постоянство во взглядах казалось им глубокой принципиальностью. Другие не очень доверяли своим впечатлениям двадцатилетней давности и не высказывались вообще. К тому же обстановка не была благоприятной для человека, подозреваемого в провокаторстве. Страна кишмя кишела бывшими царскими верноподданными, которые теперь демонстративным польским патриотизмом и подчеркнутой ненавистью ко всему русскому пытались заглушить в себе воспоминания о былом национальном равнодушии... Бронислав слышал вокруг себя перешептывание, видел косые взгляды, однажды кто-то, услышав его фамилию, без слова отвернулся и ушел... И наконец в 1926 году, когда Зютек был в третьем классе, комендант кадетского корпуса уведомил его, что корпус берет на себя все заботы о воспитании Зютека, в связи с чем названный кадет не будет больше приезжать домой на праздники и каникулы. Это было ударом для всех троих. Отныне им осталась только переписка.

В это время Бронислав почти не покидал территорию лесопилки. Тереза заметила, что каждый выход за ограду требует от него больших внутренних усилий. При мысли о возможной встрече с кем-нибудь он весь каменел, как перед лицом опасности.

Так продолжалось вплоть до 1929 года, когда Вера, сумев накопить двести злотых, напечатала в столичных и периферийных газетах объявление о том, что она разыскивает людей, знакомых с делом Бронислава Найдаровского, которое слушалось в Варшавском военном суде в 1906 году.

Откликнулись: Георгий Андреевский, полковник царской армии, потом бухгалтер на заводе сельскохозяйственных машин в Познани, а до этого поручик Ревельского стрелкового полка, самый молодой член судейской коллегии, рассматривавшей дело Бронислава; Анна Жабинская, хозяйка пансиона в Отвоцке; Себастиан Козакевич из Цехоцинека, член ППС, рабочий, у которого повещенные впоследствии Перепецько и Завистовский ночевали в канун перехода через границу; художник Северин Врублевский из Гдыни.

Андреевский подтвердил рассказ Бронислава. Председатель суда, генерал Смирнов, сказал им, офицерам, что судить надо в соответствии с условиями военного времени, то есть быстро и строго, но все же с соблюдением законности. Он был дисциплинированным служакой, но не палачом. Меж тем следствие с самого начала показало, что налицо шитая белыми нитками провокация и полиция даже не позаботилась о правдоподобии, уверенная, что военный суд все равно признает подсудимого виновным и вынесет нужный приговор. Бомба была наполовину бутафорской, годилась для баллистических эффектов, но не для того, чтобы взорвать мост с тремя поездами, в которых, кстати, император совершенно не должен был ехать, поскольку не собирался в Беловежскую пущу стрелять глухарей; то есть на железнодорожном пути Белосток — Беловеж, близ станции Черемха, покушение состояться не могло. «Зачем же там собрались террористы? — Чтобы поехать затем в Петербург. Они были готовы на все! — Это только ваше предположение, господин прокурор, не подкрепленное фактами...» Но подсудимый признал себя виновным: «Я хотел убить царя за все зло, причиненное моей родине, Польше!» Его молодость и отчаянная решимость вызывали уважение и сочувствие. Прокурор требовал смертной казни, доказывая, что в подобных случаях намерение следует рассматривать как совершенное действие. В конце концов, как компромисс между его позицией и позицией судей, был вынесен умеренный приговор: четыре года каторги и вечное поселение в Сибири.

Анна Жабицкая показала снимок, полученный из павильона тюрьмы Цитадель. Молоденький Бронислав в светло-сером костюме стоит с невозмутимым видом в узкой камере с зарешеченным окошком наверху. На обороте — штамп «Адам Кулеша, фотограф, ул. Фре-та, д. 6» и текст: «Уважаемая госпожа, по просьбе Бронислава Найдаровского я был вызван в Цитадель, где сфотографировал его, и один снимок пересылаю Вам со следующими словами узника: я предстану перед судом, ни на что для себя не надеясь. Я уже причастился и шлю прощальный привет Вам и Дяде Сэму, да хранит Вас бог».

— Прочитав эти слова, я тут же побежала в холл, где стояла большая статуя Самсона, прозванная домашними Дядей Сэмом, нажала на камешек у ноги, повернула статую вокруг ее оси, и тогда открылся тайник. Я выгребла оттуда все бумаги и сожгла в печке... Вот так, уважаемая комиссия, я не верю в сплетни о том, что Найдаровский — провокатор. Только благородный человек спасает других, когда ему самому уже не спастись.

А товарищ Козакевич, член ППС, написал из Цехоцинека, что в июле 1906 года у него остановились Перепецько и Завистовский. Ожидая контрабандиста, обещавшего провести их через границу, они рассказали о несостоявшемся покушении, об аресте Бронислава и суде над ним, о собственных похождениях и о том, что всему виной некая Потомская. Они пробирались в Париж, чтобы ее убрать. Но при переходе через границу наскочили на патруль, завязалась перестрелка, один солдат был ранен в живот и умер. Их тоже судил военный суд, но в другом составе. За попытку к бегству, убийство солдата и покушение на императора их приговорили к смертной казни через повешение.

А Северин Врублевский говорил не на тему, рассказывал не о покушении, о котором не знал, а о своей встрече с Брониславом в Риме, об их пешем путешествии из Рима в Париж, о том, как они бедствовали, пока Бронислав не выиграл десять тысяч франков на соревнованиях по стрельбе. Он рассказывал, как отговаривал Бронислава от участия в покушении, угадывая провокацию во всей этой истории, но Бронислав, ослепленный любовью к Потомской, ничего не замечал. Уехал, оставив Врублевскому свою почти не тронутую премию, девять тысяч франков, которые дали ему возможность спокойно работать и стать тем, кем он стал — известным польским художником.

Дело закончилось полной реабилитацией Бронислава и принятием его в Союз бывших политкаторжан с предложением назначить ему пенсию в качестве компенсации за годы, проведенные в сибирской ссылке.

Друзья встретились только на заседании, где рассматривался вопрос Бронислава. Врублевский приехал прямо из Гдыни, а Бронислав пришел из Слодовеца. Они крепко обнялись, а после заседания отправились в гостиницу «Саксонскую», где остановился Врублевский, послав нарочного к Терезе предупредить, чтобы она не тревожилась, они явятся завтра. Всю ночь говорили и пили, Бронислав с чувством меры, Врублевский бея удержу. Проспали до полудня, затем взяли такси и поехали на Слодовец.

Появление такси в этом районе вызвало сенсацию. Сам хозяин лесопилки вышел из конторы.

— У вас работает национальный герой,— заявил ему Врублевский, здороваясь.— Сможете хвастаться перед внуками, что держали в сторожах Найдаровского.

На пороге квартирки он остановился и снял шляпу — вся комната была оклеена голубыми десятью-, двадцатью-, пятидесяти- и сторублевыми ассигнациями, со стен смотрели лица Екатерины, Петра, Александров и Николаев, прямо в глазах рябило, а навстречу шла нарядно одетая красивая дама.