Соправитель

И до этих слов я осознавал факт, что сослать в монастырь Екатерину будет практически невозможно. Ее банальное убийство претит моему отношению к этой женщине, как-никак у нас уже было, что можно вспомнить. И немало из этого — яркие и даже счастливые моменты. Но пойду и на это, если позволит ситуация. Сослать же силком в монастырь было пока невозможным. Пока… В скорости должно многое измениться.

— Стремление лишить ума Екатерину через употребление хмельного, табака, али опия не увенчались успехом. Да, Екатерина Алексеевна раздражительна, вспыльчива и излишне проявляет прилюдно свой норов, но то и все, в остальном неизменна, — Шешковский сделал паузу, давая мне возможность подумать.

— Что по членам Синода? — спросил я.

— Можно выделить двоих: архиепископа Платона и Арсения. Последний наиболее предрасположен к протесту и даже бунту. Он часто перечит государыне, выступает за чистые нравы, но не забывает и про сохранение церковных земель. Иной — московский архиепископ Платон, этот более умеренный, но также за соблюдение нравов. Имеет большое влияние на государыню, притом обязан ей своим возвращением из ссылки и возвышением, — дал характеристику церковникам Шешковский.

— Работайте по Замойскому, ищите у него слабые места, подсаживайте наших людей за игровой стол. Если поляк приедет играть в ресторацию, женщину ему… — я задумался. — Впрочем, подберите даму, но пока не сводите их.

Я стремился закончить разговор о проблемах моей семьи. Может потому съедали меня сомнения, что чувствовал в случившемся и свою вину. Все же, наверное, от хорошего мужа жены не бегают?! Или тут индивидуальный подход к личностям тех самых жен? Ну, или время, где это позволительно и не порицаемо, играет свою роль.

— Что по нашему плану относительно Иоанна Антоновича? — спросил я о другой интриге, которую собираюсь закрутить.

— Уже подбираем людей. Боевые группы, которые не знают друг о друге, уже сейчас хорошо кормятся с Вашего стола, умышляют сменить власть. Пока таких мало, уж больно высоко нынче почитание государыни, но обиженных и обделенных всегда, при любом счастливом правлении, хватает, — Шешковский замялся. — Простите мое сомнение, Ваше Высочество, но не получится ли упустить случай и открыть ящик Пандоры? Может не срастись, много вводных в плане и по Иоанну Антоновичу, и по Вашему возвышению, и по мести Шуваловым. Тогда, простите за прямоту, Вы займете место рядом с тюремным императором.

— На то есть Вы, Степан Иванович, Кондратий, Никита. Если все рассчитать, то дело выгорит, — ответил я и перешел к деталям и наставлениям.

Иван Антонович — некоронованный император-младенец, был таковым при государственном перевороте моей тетушки. Это кость в горле современной власти. Было время, когда это была большая косточка, сейчас, значительно поменьше, но сам факт, что где-то рядом, а Шлиссельбургская крепость недалеко, находится тот, кого свергли… Возможности для недовольной элиты открываются большие. Главное, что освобожденный Иван Антонович, умный он там или дурак, не знаю, будет не более, чем куклой на троне, до конца своих дней обязанным спасителям.

Сердобольность Елизаветы Петровны поражала. Да, безусловным грехом является убийство мальчика. Но не большее ли грехопадение — это допустить реки крови, если кому взбредет именем Ивана Антоновича прикрыться? Были бы столь острыми социальные проблемы казачества, башкир, да и крестьянства с рабочими уральских заводов — появился бы обязательно свой Пугачев с пацаном на руках, который кричал бы, что его мальчуган и есть чудом бежавший Иван Антонович. Мальцу тому, для пущей верности язык вырвать, чтобы ничего не сказал лишнего, а провозгласить, что это самолично Елизавета мальчонку скалечила.

И что тогда? Показывать всему Петербургу того самого замученного мальчика Иоанна Антоновича? Чтобы общественность убедилась в его присутствии? Покажите, конечно! Только, кто помнит лицо свергнутого императора и поймет, насколько изменился парень с младенчества? С таким успехом можно любого пацана провести по Петербургу и Москве, а то и двоих, чтобы везде одновременно.

И этот страх, боязнь присутствия своего предшественника рядом, довлеет над государыней. А мы усилим страхи, освободим — и… Сердце у государыни плохенькое, куча болезней, она и по меньшим пустякам может сердцем маяться, а тут такое… Да чего пока думать?! Столько нюансов операции нужно предусмотреть, чтобы одним махом десятерых убиваху.

*…………*……….*

Царское село

17 декабря 1750 года

— Ваше Императорское Высочество, рад Вас видеть во здравии, — громогласно, словно выкрикивая команды на плацу, сказал Петр Александрович Румянцев.

— Я услышал тебя, Петр Александрович. Страшись своих мыслей! Это я про «Императорское», — я усмехнулся.

Понятно было, что этими «императорскими высочествами» Румянцев давал понять, что никакая опала не влияет на его отношение ко мне, как к государю-цесаревичу.

— Коли Вы, Петр Федорович, иносказательно говорите о том, что я супротив воли государыни идти намерен, да Вас цесаревичем нарекаю, так много Вам неизвестно, тако же и за сим я прибыл к Вам, привез вести добрые, — на чаще всего угрюмом лице генерал-поручика промелькнула улыбка, но генерал как будто что-то вспомнил и сразу же помрачнел.

— Так и сказывай, Петр Александрович, не томи! Чего мрачнее обычного стал? — спросил я, догадываясь, что именно омрачает самого молодого в России генерал-поручика.

— Помнится Вы говорили такие слова: есть две новости — хорошая и плохая, предлагали выбрать, с какой начать, — Румянцев уставился на меня, ожидая реакции.

Я же знал даже больше: условно две плохих и одну хорошую.

— С хорошей, — определился я с выбором.

— Матушка-императрица… — начал рассказ Румянцев.

Румянцев рассказывал про очередной приступ одной из болезней тетушки и что он был преодолён. Как по мне, так выздоровление тетушки не особо то и являлось хорошей новостью. Это я определил трехдневное лежание императрицы под пристальным и неусыпным присмотром медикусов, как ситуацию заслуживающую пристального внимания. Для общества уже стало нормальным, обыденным, что государыня часто болеет. Успокаивает людей, что она постоянно выздоравливает. А после, уже на второй день, вновь ложится в постель, но уже не одна. Так какие же это хвори, что женщина предается плотским утехам, да дает приемы? Так, недомогания, что случаются у каждой женщины.

При этом и во время приступов и после них, медикусы безмерно и непрестанно пичкают Елизавету всякими травами, уже было и опиум давали пару раз, чтобы боли прошли. В этот же раз было подозрение, что у тетушки пришли в движение камни в желчном пузыре. Обошлось пока…

Говорил Петр Александрович, что при дворе растерянность. Не понятны расклады с престолонаследием. И тут тетушка в бреду начала звать меня. Бредовое состояние прошло, но Елизавета звать меня не перестала.

—…вот, а матушка моя и говорит, что послать нужно к цесаревичу, не ровен час, так и до смуты недалеко. Меня и послали, так что собирайтесь, Петр Федорович к государыне, она не переменила своей воли видеть Вас и опосля излечения, — прояснил повод, который позволил Петру Александровичу без страха опалы прибыть ко мне в Царское Село.