Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг. (Ввоспоминания участников событий и боев в Петрограде, Москве, Оренбурге, Ярославле, Крыму, Северном Кавказе, Урале, Средней Азии.)
Шрифт:
Итак в Шуре — большевики, в Петровске — Бичерахов, около Шуры в горах — Тарковский и с юга идут «освободители» — турки.
По дороге в Хунзах произошло происшествие, повлиявшее на наше первоначальное решение. На одном из ночлегов около ручья, ночью, один из наших офицеров проснулся от какого-то предчувствия и увидел подкрадывающегося с кинжалом в руке к нашей спящей группе горца. Не растерявшись, офицер схватил ручную гранату и бросил ее в нападающего. Мы все вскочили на ноги и услыхали крики и топот ног в темноте, уносивших, очевидно, раненого. После этого, получив приглашение ротмистра Хуршилова идти на Гуниб, где у него был небольшой домик, мы, передав все орудия Алиханову, отправились, кто верхом на коне, а кто на лошаке (катер), на Гуниб. Другая часть наших офицеров пошла в аул Чох. Миновавши аул Араканы — узкое ущелье, в котором днем на камнях можно было сжарить барана, а ночью замерзнуть, мы в два перехода достигли Гуниба. По дороге все встречные горцы с удивлением разглядывали нашу странную «конную» группу, если можно было ее назвать конной. Алиханов и его сын имели нормальный вид горцев, но мы, остальные, одетые кто в чем, истрепанные, не могли иметь
Во время этого перехода мы убедились, что народ Дагестана все время жил только слухами и надеждой на возвращение старого времени. Пунктом для получения и обмена сведений был каждый горный ключ, пересекавший путь. Выбиваясь из скалы и наполняя каменный водоем, он собирал всех спутников и у него всегда торчали конные и пешие и стада баранов. Все жадно пили ледяную ключевую воду, и должен сказать, что пили с каким-то благоговением, хотя мы были и не в Сахаре. У водоема висела каменная кружка и на стене была выбита по–арабски надпись и всегда одна и та же. Вот ее перевод: «Путник, благодари Аллаха за этот божественный напиток, который Он дает тебе!» Всегда при встрече первое приветствие было «Селям Аллейкюм!», на которое отвечали: «Во Аллейкюм Селям!» Второй вопрос: «Ким аул?» (какого аула), чтобы знать, из какого лагеря, — может быть, противного? И третий вопрос: «Кой да барасса?» (куда идешь) Эти вопросы на общем принятом языке кумукского народа. Уже после этого идут жадные вопросы: «Кто в Шуре? Где Тарковский? Где Нажмуддин Гоцинский?», иногда — «Где Узун Хаджи? Где турки и где инглези?». На все надо было толково отвечать, и если наступал час молитвы, то все спешили совершить намаз. Пища играла второстепенное значение. Горец довольствуется очень малым, особенно в дороге. В хуржинах у него кусок чурека, кусок сыра овечьего и иногда сушеный курдюк. Дикий чеснок под рукой, воду же дает Аллах. Не курят и не пьют ни водки, ни вина. Разве иногда на плоскости.
Вот и «наш» Гуниб! (Гуниб расположен на высоте 7700 футов над уровнем моря. — Б. К.) Сколько воспоминаний детства! В доброе старое время там всегда стоял батальон Самурского полка, и наша семья побывала на Гунибе три раза по году. Теперь нам казалось, что он был для нас надежным приютом, но вопрос с питанием обстоял остро. На наше счастье или несчастье, на Гуниб как раз прибыла военная миссия от турецкого отряда — авангарда, сформированного в Кази–Кумухе, куда и прибыл потом первый турецкий батальон из Закавказья. Наши турки, артиллерийские солдаты, поступили в распоряжение турецких офицеров и составили небольшой гарнизон Гуниба. Особенно чувствителен был недостаток хлеба, и мы принуждены были питаться иногда так называемым «эхом». Это жареная кукурузная мука, смешанная с небольшим количеством пшеничной, разбавлялась на ладони простой водой и скатывалась в шарик, который проглатывался с трудом. Если бы не чеснок, то цинги нам не миновать. Прибывшие турецкие офицеры (3 — 4), расположившиеся в большом доме начальника округа, любезно пригласили нас всех приходить ежедневно к ним обедать. Один раз мы пошли все, неудобно было отказаться, но наша ветхая одежда помешала нам в дальнейшем пользоваться этим приглашением. Турки же были одеты довольно изысканно Среди них помню небольшого роста майора Генерального штаба, прекрасно говорившего по–французски. Ожидался приезд их начальника полковника (каймакана) Измаил–Хакки Бея, который и посетил один раз Гуниб. Помню его высокую фигуру корректного офицера, получившего образование в Германии. Наши же старшие офицеры, генерал Эрдман и полковник Ржевуцкий, прилично одетые, продолжали ходить обедать к туркам.
Получено потрясающее известие убит Государь Император и вся Его Семья. Все время приезжали кучками горцы на Гуниб из дальних аулов и спрашивали «Верно ли это, кто сделал это и как дальше быть и кому служить?» В первой части моего очерка я говорил о решении стариков одного из аулов послать делегацию в Москву и просить прислать им в Дагестан для погребения Белого Царя. Не буду поэтому повторяться.
Пришли сведения о том, что по соглашению с Бичераховым князь Тарковский с собранным им Дагестанским полком уже занял Шуру. Но между Бичераховым и турками состояние войны. После взятия Баку, турки подходят к Дербенту. Англичане ушли временно в Энзели. На севере масса большевиков. На Тереке казаки против большевиков и, кроме того, вечно воюют с чеченцами. О Добровольческой армии известно только, что она занята где-то на Кубани. Мы как будто находимся на турецкой территории, хотя она и не завоевана ими и их вообще никто не звал, но в данный момент турки представляют силу, и, как говорили тогда, их в горах (Кази–Кумухе) уже несколько батальонов, пришедших через Нухинский перевал.
Тем временем турки по инструкции из Кази–Кумуха начали производить частичную мобилизацию горцев ближайших аулов и в самом Гунибе на площади начали производить занятия с ними. Мобилизованных было не больше 15 — 20 человек. Картина была довольно комическая: горцы, не знавшие никогда и никакого строя, в бешметах, а иногда и в шубах беспорядочно бегали, исполняя команду турецкого унтер–офицера (чаупа) «Икинджисы манга бурия марш–марш!» У Барятинских ворот, ниже нижнего Гуниба, был поставлен турецкий караул, чтобы задерживать дезертиров из мобилизованных горцев.
Спрашиваем у турецкого коменданта пропуск идти в Шуру. Не советует туда идти. Почему? Разве мы пленные? Ответ: «Нет, но я прошу вас подождать». Ждем еще и еще… и решили уйти сами. Подошел случай: жена ротмистра Хуршилова (сам он давно уехал, и турки не чинили ему препятствий) с двумя мальчиками получила от турок разрешение ехать в Шуру.
Вещи погружены на повозку, запряженную двумя тощими конями. Я снимаю погоны и в рваной черкеске изображаю погонщика–кучера. Остальные 7 человек ночью должны были пролезть через старые солдатские отхожие места и, спустившись к кладбищу, Апшеронской тропой выйти ниже Гуниба на три версты прямо к Кара–Койсу. Среди них был и мой брат с одной здоровой рукой, знавший с детства эту тропу и накануне с капитаном Лапиным произведший разведку. Для облегчения побега они свои скудные вещмешки положили ко мне на повозку. Генерал Эрдман, чтобы замаскировать наш побег, остался и пошел к туркам в собрание. Полковник Ржевуцкий с сыном отказались. Отец считал эту задачу для себя тяжеловатой.Все пошло как будто хорошо. Повозка моя с женщиной и мальчиками благополучно проехала турецкий караул у Барятинских ворот. Меня не узнали, я же боялся наткнуться на часового–турка, служившего у меня во взводе. Пешая группа вышла благополучно на шоссе и, пройдя железный мост через Кара–Койсу, стала нагонять нашу повозку. Мы же ехали медленно, кони из-за истощения тянули повозку еле–еле. Предстояло же идти 90 верст.
Вдруг сзади громкие крики: «Дур, дур (стой)… Атма (не стреляй)…» И на нас наскочило десятка два вооруженных турецких солдат Гунибского гарнизона. Остановив нас, повернули назад повозку и, подгоняя прикладами, всех погнали обратно на Гуниб. Подошел дежурный турецкий офицер в чине прапорщика и, ругаясь на своем языке, ударил меня нарочно, когда я ему крикнул: «Осторожнее, я офицер!» Продолжая ругаться, он сказал мне, что меня повесят за переодевание. Увидев на груди брата орден Святого Георгия, сорвал его и бросил на землю. Возмущенные и подавленные, мы пришли на Гуниб, где нас заперли в пустую комнату холерного дома. Снаружи был поставлен караул. Участь наша зависела от Измаил–Хакки Бея, произведенного уже в генералы (паша). Наши горцы не дремали. Генерал Эрдман и ротмистр Матегорин подняли всех на ноги, и от имени русских офицеров пошла с нарочным бумага–протест в Кази–Кумух с описанием происшедшего. В этой бумаге излагалось, что русские офицеры не находятся в плену, а у себя на родине, где ведут войну с большевиками и хотят присоединиться для этой же цели к князю Тарковскому.
Ответ пришел быстро и гласил: «Русских офицеров немедленно освободить, они могут ехать куда хотят. Приношу свое извинение за свершившееся. Виновника–прапорщика подвергаю наказанию, а капитана Кузнецова прошу особенно извинить меня за совершенный прапорщиком проступок с Георгиевским крестом, который и мы ценим».
После объявления нам ответа от Измаил–Хакки Паши, через некоторое время к нам в комнату вошел злосчастный прапорщик и, извинившись перед братом, с поклоном вручил ему найденный им за три версты Георгиевский крест.
Итак путь в Шуру был открыт, и на этот раз мы без колебаний дружно двинулись различными способами домой. Путь далекий, голодный и возвращение без славы. Ни одного выигранного боя, что, впрочем, и понятно, принимая во внимание отсутствие силы и средств. Одного желания оказалось недостаточно. Вид у нас всех был непривлекательный. Я лично не мог надеть на черкеску погон, так как на ногах у меня были стоптанные чувяки без подошв
Как позже выяснилось, причиной нашего неудачного побега с Гуниба был полковник Степан Андреевич Ржевуцкий, милейший человек, георгиевский кавалер Китайской кампании 1900 года. Отказавшись идти с нами, он через полчаса после нашего ухода решил попытаться с сыном также уйти, но через Барятинские ворота, где был турецкий караул. На ночь эти массивные железные ворота закрывались, и, естественно, они были замечены караулом и водворены к себе на квартиру, что и помогло обнаружить наше отсутствие. Кроме того, в этот день у турок был какой-то праздник, и они были наполовину пьяны. Отсюда и их ненужное рвение и погоня за нами. В пылу хотели даже нас всех перестрелять, но боязнь наших горцев, не симпатизировавших им, остановила их. Перед этим произошел случай в одном из аулов около Гуниба. Турки послали туда фуражировщиков для реквизиции фуража и продовольствия, чего никогда не было при Царе. Произошли эксцессы, и даже было убито несколько турецких солдат.
Измаил–Хакки Паша, очевидно, был из турок нового поколения, человеком весьма культурным и понимавшим шаткое положение турок в чужой стране, где они рассчитывали приобрести доверие населения. Долго я хранил копию его извинительного письма к нам, но время унесло его.
Мы дома, в Темир–Хан–Шуре. На бульваре сидит группа бичераховских казаков, нарядно одетых, и поет свои казачьи песни. У них почему-то нет погон, офицеры же их носят, горцы все надели их первым делом.
Расспрашиваем, кто где живет. Неожиданно узнаем, что моя мать, сестры и жена с ребенком живут на такой-то улице. Удивляюсь, откуда может появиться моя жена, которую я оставил еще перед Рождеством прошлого года в положении в Пятигорске. Сюрприз — на крыльце стоит жена с дочкой на руках, родившейся без меня, мать и сестры. Оказывается, после долгих приключений моя жена и сестра с мужем пробрались сухим путем к Каспийскому морю, к пристани Старо–Теречной. Это в разгар общего хаоса и гражданской войны на Тереке. Наняли лодку, чтобы добраться до Пегровска и разыскать меня, но по пути попали в плен к большевикам и были отвезены в Астрахань, где после тщательного осмотра и допроса, благодаря находчивости няньки, простой бабы Пензенской губернии, были отпущены и добрались до Шуры. Жена моя даже привезла в корзине мой парадный китель с орденами и аксельбантами.
Оказывается, Шура была занята Тарковским в начале сентября. Большевики, боясь быть отрезанными от Астрахани, ушли, и в Шуру беспрепятственно вошел Бичерахов и князь Тарковский с Дагестанским полком. Начались переговоры о разграничении зон влияния. В результате Бичерахов признает князя Тарковского диктатором Дагестана, но требует, чтобы турки отошли из Дагестана. В это время турецкие части под командой полковника Сулейман–Бея начали наступать на Дербент. В горах турки заняли селение Леваши, придя из Кази–Кумуха. Князь Тарковский в сопровождении Зубаира Темирханова, знающего хорошо турок, поехал в селение Леваши для переговоров с полковником Миралай Эмин Беем.