Соратники Иегу

— Как! Здесь три слова?

— Это название никак не уложишь в два слова. Слушайте, кланяйтесь и благодарите! «У этого пункта, который называется Ventre della Vacca…»

— А! Коровье Брюхо!.. Черт побери! Он и по-французски-то пишет неразборчиво, а уж если ему взбредет в голову писать по-итальянски, да еще на жаргоне его родного Аяччо!.. До сих пор я боялся сойти с ума, а теперь как бы мне не превратиться в идиота!.. Вот как это звучит.

И он произнес всю фразу:

— «Начиная от Асуана до пункта, находящегося в трех льё к северу от Каира, Нил течет единым потоком. У этого пункта, который называется Коровье Брюхо, он образует два рукава, на одном из них стоит Розетта, а на другом Дамьетта». Спасибо, Ролан!

И Бурьенн дописал параграф до конца.

— Скажите, — спросил Ролан, — наш генерал все еще не расстался со своим коньком — колонизацией Египта?

— Нет, нет, и заодно он понемножку собирается править Францией. Мы будем колонизировать… на расстоянии.

— Прошу вас, дорогой Бурьенн, расскажите мне, как обстоят дела, а то я будто из Мономотапы явился.

— Скажите сначала: вы приехали по собственному желанию или вас вызвали?

— Вызвали, еще как вызвали!

— А кто?

— Да сам генерал.

— Приватная депеша?

— Написанная его рукой. Вот, взгляните!

Молодой человек вынул из кармана бумажку, где были нацарапаны всего две строчки, без подписи. Почерк был тот же, что в тетрадке, над которой усердствовал Бурьенн.

Депеша гласила:

«Отправляйся и будь в Париже 16 брюмера. Ты мне нужен».

— Да, — сказал Бурьенн, — мне думается, это произойдет восемнадцатого.

— Что произойдет?

— Честное слово, вы меня спрашиваете, Ролан, о том, что мне самому неизвестно. Вы же знаете, что он не очень-то общителен. Что будет восемнадцатого брюмера? Пока не могу сказать, но ручаюсь, нечто произойдет.

— Но вы-то догадываетесь?

— Я думаю, что он хочет стать членом Директории вместо Сиейеса, а может быть, президентом вместо Гойе.

— А как же Конституция Третьего года?

— При чем тут Конституция Третьего года?

— Там сказано, что членом Директории может быть человек не моложе сорока лет, а нашему генералу недостает ровно десяти годов.

— Черт возьми! Тем хуже для Конституции — над ней совершат насилие, вот и все!

— Но она еще совсем юная, Бурьенн. Разве допустимо совершать насилие над семилетней малюткой?

— В руках гражданина Барраса, милый мой, все растет как на дрожжах, и семилетняя малютка уже стала опытной куртизанкой.

Ролан покачал головой.

— Ну что? — спросил Бурьенн.

— Я не думаю, что наш генерал станет попросту одним из пяти членов Директории. Посудите сами, милый мой: пять французских королей — это уже не диктатура, это упряжка!

— Во всяком случае, до сих пор у него можно было заметить лишь такие намерения. Но вы знаете, мой друг, когда имеешь дело с нашим генералом, приходится строить догадки…

— Клянусь честью, я чересчур ленив, чтобы этим заниматься, Бурьенн. Я типичный янычар: все, что генерал ни сделает, для меня будет хорошо. На кой черт составлять свое мнение, развивать его и защищать? И без того жизнь — такая скучища!

И Ролан подтвердил свой афоризм, зевнув во весь рот. Потом он добавил самым беспечным тоном:

— Как вы полагаете, Бурьенн, мы поработаем саблями?

— Весьма вероятно.

— Значит, появятся шансы быть убитым, а мне только этого и нужно. А где генерал?

— У госпожи Бонапарт. Он спустился четверть часа назад. Ему доложили о вашем приезде?

— Нет. Мне хотелось сначала повидаться с вами. Но постойте, я слышу его шаги! Вот он!

В этот момент дверь распахнулась и на пороге появился тот самый исторический персонаж, который в Авиньоне на наших глазах, сохраняя инкогнито, играл немногословную роль; на нем был живописный мундир главнокомандующего Египетской армией.

Но Бонапарт был у себя дома и потому оставался с непокрытой головой. Ролан заметил, что у него еще глубже ввалились глаза и лицо как-то посерело.

При виде адъютанта мрачный, или скорее задумчивый, взор Бонапарта блеснул радостью.

— А! Это ты, Ролан! — воскликнул он. — Надежен, как сталь! Тебя зовут — ты появляешься. Добро пожаловать!

И он протянул руку молодому человеку. Потом продолжал с еле уловимой улыбкой:

— Что ты тут делаешь у Бурьенна?

— Я жду вас, генерал.

— А в ожидании вы болтаете, как две кумушки.

— Признаюсь, генерал, я показал ему вашу депешу — приказ быть здесь шестнадцатого брюмера.

— Как я написал тебе: шестнадцатого или семнадцатого?

— Конечно, шестнадцатого, генерал, — семнадцатого было бы слишком поздно.

— Почему семнадцатого поздно?

— Да ведь, по словам Бурьенна, восемнадцатого вы намереваетесь предпринять какой-то важный шаг.

— О-о! — прошептал Бурьенн. — Из-за этого вертопраха мне будет головомойка.

— Вот как! Он тебе сказал о моих замыслах на восемнадцатое?

Бонапарт подошел к Бурьенну и взял его за ухо.

— Старая сплетница! — бросил он.

— В самом деле, — обратился он к Ролану, — у меня намечено на восемнадцатое нечто весьма важное. Мы с женой обедаем у президента Гойе. Это прекрасный человек, в мое отсутствие он так радушно принимал Жозефину. Ты будешь обедать с нами, Ролан.

Ролан взглянул на Бонапарта.

— И вы для этого вызвали меня, генерал? — засмеялся он.

— Да, для этого и, может быть, еще для чего-то другого. Пиши, Бурьенн. Бурьенн схватился за перо.

— Ты готов?

— Да, генерал.

— «Дорогой президент, извещаю Вас, что мы с супругой и одним из моих адъютантов просим разрешения отобедать у Вас послезавтра, восемнадцатого брюмера.

Разумеется, мы имеем в виду семейный обед…»

— А дальше? — спросил Бурьенн.

— Что дальше?

— Написать: «Свобода, равенство и братство»?

— «Или смерть», — добавил Ролан.

— Не надо, — отвечал Бонапарт. — Дай мне перо. Он взял перо из рук Бурьенна и подписался:

«Преданный вам Бонапарт».

— Напиши адрес, Бурьенн, — сказал он, отодвигая листок, — и отправь с ординарцем.

Бурьенн написал адрес, запечатал письмо и позвонил. Появился дежурный офицер.

— Пошлите это с ординарцем, — приказал Бурьенн.