Сорок лет Чанчжоэ

Мысли Генриха Ивановича были прерваны появившейся в окне головой Джерома, который скалился во весь рот, показывая зубы и свое хорошее расположение.

— Эй! К тебе можно? — спросил мальчик, забрасывая ногу на подоконник. — Я не помешал тебе?

— Помешал, — ответил Шаллер, раздосадованный тем, что, вероятно, подросток слышал те мысли, которые он в волнении высказывал вслух.

— Экий ты неприветливый! Ну, раз уж я пришел, то зайду. Не уходить же мне обратно!

Джером ловко закинул на подоконник вторую ногу и через мгновение уже был в комнате. Он неторопливо огляделся, как будто ему предстояло прожить здесь всю жизнь, даже подпрыгнул несколько раз на одном месте, словно проверяя, не прогнили ли доски пола и не пора ли их перестилать.

— Знаешь новость? — спросил мальчик, удостоверившись, что пол не провалится, по крайней мере сегодня.

— Какую?

— Помнишь, я рассказывал тебе про своего соседа, Супонина?

— Не помню.

— Ну, который старше меня на два года и которому тоже нравилось проделывать с женщинами то же, что и тебе.

— Ах да, что-то припоминаю.

— Так вот, его вчера убили, — с каким-то удовлетворением произнес Джером. — Представляешь, вырезали сердце и печень!

— Значит, это был твой сосед?

— Так ты уже знаешь… — разочарованно протянул Джером.

— Да, мне звонил доктор Струве.

— Жаль! Мне хотелось донести до тебя эту новость первым.

— Почему? — удивился Генрих Иванович.

— Потому что я люблю приносить новости. И плохие, и хорошие.

— Странное удовольствие.

— Не думаю, что в этом вопросе я исключение. Ведь тебе уже позвонил доктор Струве. Ему совсем не обязательно было тебе звонить. Ты же не следователь.

Просто человек любит приносить новости первым. Ему нравится потрясти, послушать в ответ: — Да что вы! не может быть! как это произошло?.." Шаллер не мог отказать мальчику в наблюдательности и вследствие этого не нашелся, что ответить, а потому лишь улыбнулся и предложил Джерому чаю.

— К сожалению, ничем не могу тебя угостить. Есть только варенье и хлеб. Зато варенья много. Грушевое, яблочное, вишневое, клубничное… Какое хочешь?

— Всего понемногу попробую, — скромно ответил Джером и уселся за стол.

Генрих Иванович запалил самовар, вставил трубу в печное отверстие и, пока тот гудел, разогревая воду, выставил на стол банки с вареньем.

— Как ты думаешь, — спросил мальчик, — если Супонина убили, а он был моим соседом по комнате, могу я его вещи забрать себе? Как бы в наследство?

Шаллер перенес самовар, густо пахнущий сосновыми шишками, на стол, закрыл трубное отверстие медной крышкой, чтобы не коптил, и заварил в китайском чайничке чай.

— А у него больше никого нет? — спросил полковник.

— Кого? — не понял Джером.

— Разве у Супонина нет родственников?

— Мы все — сироты, А я с Супониным прожил водной комнате три года. Я его родственник. Даром, что-ли, нюхал испорченный воздух! У него с желудком было не в порядке, — пояснил Джером. — Так что, могу?

— А велико ли наследство?

— По тебе, может, и ничтожно, а по мне — велико.

Мальчик, запустил ложку в банку с вишневым вареньем, потом отправил ее в жадный рот, при этом чавкая и цокая, как бы стараясь лучше распробовать, затем повторил ту же самую процедуру с остальными банками и запил проглоченное глотком душистого чая.

— Хорош-ш-шее варенье! — сладко проговорил Джером, закатывая глаза. — И чаек неплохой.

— Угощайся, угощайся! — подбодрил полковник.

— Я угощаюсь, угощаюсь… Знаешь, сегодня утром встретил учителя Теплого, — сказал мальчик, глубокозачерпывая из банки с клубничным. — Ты его знаешь…

Так вот, от него пахло духами. — Бешеный мул" называются.

— И что же?

— Да ничего особенного. Просто этими духами пользовался мой сосед, родственничек Супонин. Они мне так осточертели, что я их за версту чую. Не — Бешеный мул", а бычья моча! Едкие-едкие! Раз помажешься — неделю воняешь!

Неожиданно в голове Шаллера все сложилось. Несколько картинок мгновением пронеслись перед глазами: убогая комнатенка Теплого, стеллажи с атласами по судебной медицине, сам славист с престранным взглядом, рассказы Джерома — все вдруг всплыло воздушным пузырем в мозгу Шаллера.

— Я знаю, кто убил Супонина, — произнес полковник тихо и так же тихо опустился на стул.

— Не может быть! — деланно воскликнул мальчик, облизывая ложку. — Ты великий Пинкертон! Кто же этот злобный маньяк?! Поделись своими выводами, ты же друг мне!

— Подожди, подожди! — ответил Генрих Иванович, пораженный открытием. — Тебе незачем это знать!.. Как-нибудь потом…

— Кто-нибудь из приезжих?

— Возможно, — механически ответил Шаллер, не замечая пары хитрых глаз, уставившихся на него, и этих вздернувшихся в ехидстве уголков губ, еще липких от варенья. — Тебе пора идти.

— Гонишь?

— Мне нужно еще поработать.

— А над чем ты трудишься?

— Слушай, — разозлился полковник. — Сначала ты приходишь незваным гостем, а теперь не хочешь уходить! Выкинуть тебя в окно?

— Ты обещал меня не бить.

— О Господи!..

— Ну ладно, ухожу…

Джером поднялся со стула, погладил свой вздувшийся живот, гулко рыгнул, а затем зевнул протяжно и со слезой.

— Скучновато с тобой.

— Что поделаешь, — развел руками Шаллер.

— Ну, я пошел…

— Давай.

— Пока.

— Счастливо.

Джером уселся на подоконник и крутанул ногами в сторону сада. Он было уже собрался спрыгнуть, как вдруг обернулся и сказал:

— Куры обожрали все лицо Супонину!

— И это знаю, — ответил Генрих Иванович.

— И отклевали то место, которым писают! — добавил мальчик и, спрыгнув в заросли лопухов, скрылся из виду.

Генрих Иванович остался один и лихорадочно думал, что ему делать. Он был уверен, что зверское убийство, совершенное накануне, дело рук Гаврилы Васильевича Теплого, а не кого-то заезжего, и самое главное доказательство тому — факт с духами, невзначай подсказанный Джеромом.

— Но как же так, — думал Шаллер. — Неужели Лазорихиево небо может зажигаться и злодею, поддерживая его своим сиянием?! Ведь недаром же при первой встрече Теплый намекнул ему, что небеса горят не только для добрых полковников! С ним нужно покончить, — решил Генрих Иванович. — Его прилюдно казнят на площади!" Шаллер подошел к металлическому рожку, висящему на телефонном ящике, как вдруг вздрогнул, словно вспомнил что-то очень важное.

— А как же расшифровка бумаг?!" Рука замерла в воздухе, так и не дотянувшись до телефонной трубки.