Сорок лет одиночества (Записки военной переводчицы)

Тот самый Ширах, который на процессе называл Гитлера бесчеловечным тираном, спешит каждой строчкой своих записок оправдать Гитлера.

“Я знаю, что сегодняшнее представление о Гитлере стало иным: вульгарный, внешне отталкивающий тип… взбесившийся обыватель… Но это представление ошибочно… Мне тоже случалось сталкиваться с орущим Гитлером в ситуациях, которые я и сейчас не могу вспомнить без содрогания. Но это было уже в ту пору, когда Фортуна ему изменила. Победоносный Гитлер… умел завораживать немцев и иностранцев как примитивных, так и образованных, и подчинять их своей воле, был тихим Гитлером – превосходным рассказчиком и неизменным почитателем красивых женщин…”

Задавшись целью реабилитировать обожаемого фюрера, Ширах пытался наделить его и другими положительными качествами, уверял, что Гитлер отличался непреодолимой обаятельностью не только как собеседник, но и как душевный человек.

“Был ли Гитлер оратором? – вопрошает автор воспоминаний и сам отвечает. – Многие ученые и критики, знающие толк в ораторском искусстве, считают, что нет… Но среди ораторов, выступавших на политических митингах в Германии (1919-1933 гг.), никто не умел так поднимать и увлекать за собой массы при помощи слова, как Гитлер…”

Совершенно очевидно, что цель мемуаров Шираха – не только представить Гитлера в розовом свете, но и попутно оправдать свое участие в преступлениях, которые ввергли человечество в мировую войну и привели к гибели многие миллионы людей. Ширах после заключения выступил в новой роли – фальсификатора прошлого. Настал тот час, о котором он некогда писал жене: Бальдур фон Ширах резервировал себе место в истории.

Впрочем, я несколько забежала вперед. Когда я приехала в Шпандау, Шираху предстояло провести в заключении еще долгие и долгие годы. И единственная связь с внешним миром была его переписка. Она подчинялась строгим цензурным правилам. От заключенных требовали, чтобы они писали письма только на одной стороне листа, а также оставляли поля для удобства снятия фотокопий. Строки писем, подлежащие изъятию, вырезались ножницами. Вначале письма просматривал только один цензор, позже эту работу стали проводить два человека. В мое время – англичанин Хартман и я. На каждой странице в правом верхнем углу мы ставили свои инициалы.

В письмах Шираха своему зятю тоже упоминалась цензура. Он просил обратить внимание, чтобы дети в своих письмах оставляли чистой обратную сторону листа (дети присылали рисунки, а пояснения к ним давали на обратной стороне листа). Он также просил, чтобы в письмах не было фотографий зданий (школы, дома), так как это тоже не разрешается. Благодарил зятя за подаренную новую трубку. У него их скопилось уже много. Отговаривал сына Клауса от учебы на курсах журналистики. Считал, что в этом мало проку, хотя, с другой стороны, учеба в университете закладывает хорошую основу для любой профессии. Если у Клауса серьезные намерения стать журналистом, то в дальнейшем у него будет больше шансов стать доктором права. Но если же он хочет посвятить себя только чистой журналистике, то это, к сожалению, нигде всерьез не воспринимается.

Ширах относился отрицательно к тому, чтобы письма, посылаемые в тюрьму, были отпечатаны на машинке, утверждая, что почерк – это портрет автора. Но таково требование цензуры и его выполнение ускоряет получение писем. Что касается детей, они, конечно, пусть пишут от руки.

“Утром мне пришла в голову мысль: твоя смерть хороша для тебя, но ужасна для твоих родных и близких. В этом есть какой-то резон. Хотя и много пессимизма”, – писал он Гофману. Ширах любил подчеркивать, что он, мол, идеалист и мечтатель. В письмах он излагал свои философские взгляды, давал бесчисленные “духовные” советы детям. Он считал, что если бы судьба не уготовила ему быть политиком, он стал бы музыкантом или поэтом. Часто в своих письмах к детям он писал стихами, но в строчку, соблюдая при этом рифму.

В письме сыну Клаусу Ширах писал:

“Как здорово, что тебе понравилась “Пятая симфония” Бетховена. Большие куски этой симфонии Бетховен хранил в памяти и часто вспоминал их. Концерт для скрипки и оркестра со всеми его темами и вариациями он также сохранил в своей памяти. Что касается камерной музыки, то это особый мир, очень большой и интересный. В него можно войти, если с почтением, постепенно будешь делать шаг за шагом. Тот не знает Бетховена, кто не обожает его сонат. Камерная музыка Гайдна и Брамса – это самое великолепное проявление человеческого характера. В античные времена греки привнесли в изящное искусство эпические труды: поэзию, драму, философию, архитектуру и скульптуру. Подобное в наше время было достигнуто только однажды – с рождением западной музыки. Язык музыки способствовал не только взаимопониманию людей, но и миров. Или, как говорил Бетховен: “Музыка – это более высокое откровение, чем мудрость и философия”.

Вот так философствовал и учил своих детей в письмах нацист, военный преступник, заключенный № 1 тюрьмы Шпандау Бальдур фон Ширах.

“Технический прогресс способствовал нашему расслоению на подобие бедных и богатых – это хорошая тема для эссе, – советовал он сыну и продолжал: – Какая польза будет человеку от того, что он покорит вселенную, но утратит дух? Угроза утраты духа – это проблема для современного человека. И не только в этом недостаток технического прогресса. Человек стал слугой, вместо того чтобы быть управляющим”.

Образчиком переписки Шираха с сыновьями Рихардом и Робертом могут служить следующие два письма.

“Мой любимый Робе,

Я пишу тебе сегодня с просьбой: сразу же после получения этих строк напиши ответ. Пусть и Рихард сделает то же самое. Оба письма ты должен послать дяде Гейне, чтобы он потом прислал их мне. В ваши письма должно быть вложено его письмо или письмо Клауса, иначе я их могу не получить.

Я всегда очень радуюсь, когда с письмом от дяди Гейне или Клауса получаю что-нибудь от вас. Скоро я тебе сообщу, когда ты сможешь посетить меня вместе с дядей Гейне. Возможно, в конце сентября. Недавно я через Ангелику получил твою фотокарточку на конфирмации. Мне очень понравилось, большое спасибо. Месяц тому назад я писал тебе о большой морской змее. Случайно я прочел вчера, что давно, еще в 1848 году, с английского корвета “Дедалус” между мысом Доброй Надежды и островом Святой Елены видели огромное, примерно 30 метров, животное, которое плыло мимо борта со скоростью 15-20 морских миль в час. Капитан и семь человек команды отчетливо видели животное.

Во время Первой мировой войны командир подводной лодки Форстнер видел 20-метровое морское чудовище, которое подводным взрывом тонувшего корабля было подброшено в воздух на 20-30 метров.

Животное имело крокодилообразную форму, передние и задние лапы с сильными плавниками, длинной выдающейся вперед головой. 1000 поцелуев от твоего верного отца”.

“Дорогой Рихард, боль в глазу уже прошла.

Теперь я замечаю водяных жуков. К сожалению, нет при этом желтого жука, которого я здесь два года тому назад нашел в луже. Но маленькие родственники также интересны. Об этом жуке я знаю, что его личинки три года живут в земле, а потом только в воде, но дышат через легкие, как человек, и выходят на поверхность, чтобы набрать воздуха… Твоя трубка очень удобна и никогда не засоряется. Ты на редкость практичный парень, который в 11 лет уже понимает толк в трубках. Я приветствую и целую тебя, мой любимый. Твой верный папа”.

В письме к зятю Ширах с грустью замечал, что если “отмечаешь” свой день рождения в заключении, то трудно ждать хорошего настроения.

Он много читал в камере Мольера, а также рассказы Мопассана. Увлекался Шекспиром. И упоминал об этом в своих письмах только для того, чтобы поняли, как для Шираха много значит духовная пища. Он восхищался сильными характерами, которые смело утверждают себя в трудных условиях и возвышаются над обстоятельствами.

Ширах писал своему зятю, что о борьбе за выживание, конечно, он знает только малую толику, но не стал бы сторонним наблюдателем событий, через которые прошел и которые еще будут впереди.

Глава 10

Конец октября 1959 года. С 1 ноября мы заступаем на дежурство по охране тюрьмы. Председательствующим на заседаниях директоров будет советский директор. Мне нравятся эти напряженные дни подготовки к нашему месяцу. Мы с директором проводим в роте охраны комсомольское собрание. Беседуем с молодыми солдатами. Рассказываем им о войне, о Нюрнбергском процессе, о том, какую важную задачу предстоит им выполнять: охранять Межсоюзническую тюрьму Шпандау, в которой сидят трое главных военных преступников бывшей нацистской Германии. Подбираем лучших, рослых и симпатичных ребят. Напоминаем им о необходимости строгого выполнения уставных требований, а также призываем быть особенно бдительными. Наши выступления слушают очень внимательно, сознавая важность предстоящей задачи и свою ответственность во время ее выполнения.

Смена караула обычно проходит нормально. Как переводчику работы мне значительно прибавилось. Кроме еженедельных официальных заседаний директоров, регулярных заседаний врачей, проведения цензуры и свиданий заключенных с родственниками, приходится ежедневно бывать в тюрьме, сопровождая директора при решении им многочисленных организационных и хозяйственных вопросов.

Наш месяц в этом году сразу же начался необычно. Гесс после некоторого затишья снова начал выкидывать свои старые фокусы. Еще в предыдущий – французский – месяц он стал отказываться от пищи. Причем делал это тайком: улучив момент, когда его не видел надзиратель, выбрасывал содержимое тарелки в унитаз. В результате за полмесяца он похудел на 10 килограммов и стал весить всего 45,5 килограмма. И это при его-то росте! Все это заметил старший английский надзиратель Чисом, который временно исполнял обязанности директора (Бенфилд уехал в Англию на похороны 83-летнего отца). Какой все же неприятный человек, этот Чисом! Впечатление, что он днюет и ночует в тюрьме. Всегда на месте, живет один, без семьи. Жаден до невероятности! В отпуск в Англию никогда не ездит.