Сорок лет одиночества (Записки военной переводчицы)

По Уставу тюрьмы врачи должны постоянно обращать внимание на общее санитарное состояние тюрьмы, на условия, которые могли бы отрицательно повлиять на здоровье заключенных, на их физическое и умственное состояние. По совету врачей Дирекция, чтобы сохранить заключенного, могла отступить от требований Устава при исполнении приговора.

Каждые две недели заключенных взвешивали, вес записывали. Лекарства они принимали под наблюдением врача или санитара. Опасные или содержащие яд препараты хранились под замком, и ответственность за их сохранность возлагалась на дежурного офицера-врача. Можно было получить консультацию врачей-специалистов, если тюремные врачи видели в этом необходимость. В случае опасного заболевания заключенного Дирекция могла сообщить его священнику и поставить в известность родственников.

Нововведения в тюрьме фактически начались уже в 1948 году, когда был отменен запрет на общение заключенных между собой во время работы. Позже увеличили им ежедневный рацион питания до 2702 калорий, разрешили лежать на койках в любое время, когда они находятся в камерах (раньше это разрешалось только в определенное администрацией время). Разрешили организовывать работу в помещении в случае неблагоприятной погоды, а также были приняты и другие незначительные послабления тюремного режима.

На очередном заседании врачей мы предложили американцам более глубоко обследовать Гесса, для чего сделать ему в условиях тюрьмы рентген желудочно-кишечного тракта. Предложение было поддержано. Наш врач обещал, что другие необходимые анализы будут сделаны в течение месяца и информация о результатах будет доложена директором на очередном заседании. Мне, конечно, пришлось изрядно потрудиться при переводе медицинской терминологии на английский и французский языки. Благо, выручило знание латыни, которую, как правило, понимают все врачи, независимо от национальности. После заседания в баре наш врач подполковник Шехуцкий пошутил: “Имей в виду, если не будешь слушаться, будешь переводить при медицинском осмотре Гесса”. Знал, что этого я по-настоящему боюсь.

Глава 11

Ноябрь 1959 года. Конец летних отпусков и каникул, а следовательно, много свиданий заключенных с детьми и родственниками.

Так в суете и постоянных заботах кажется незаметно пролетел наш месяц. Как правило, родственники заключенных откладывали свидания на последний день заканчивающегося месяца с таким расчетом, чтобы получить разрешение на свидание и в первый день нового месяца. Получались два свидания подряд. Свою просьбу они объясняли тем, что дорого обходится поездка в Берлин.

Уставом тюрьмы в разделе “Общение с внешним миром” было определено количество и продолжительность свиданий заключенных. Вначале предусматривалась возможность заключенных принимать одного посетителя в течение двух календарных месяцев, если Дирекция тюрьмы не лишит их этой льготы по обоснованной причине. Дирекция указывала день и час каждого посещения и определяла круг лиц, которым разрешалось посещать заключенного. Позже четырехсторонним соглашением были разрешены ежемесячные свидания. Разрешались свидания с родственниками или адвокатами, если заключенный обращался с просьбой о таком свидании вместо очередного с родственниками и если Дирекция тюрьмы не возражала против этого свидания по соображениям безопасности. Дополнительные частные посещения по срочным семейным делам могли быть разрешены Дирекцией без соблюдения установленного промежутка времени.

Посетители заранее предупреждались о правилах поведения во время свидания: разговор должен был проходить только на немецком языке. Если беседа велась на ином языке, должен приглашаться переводчик. Запрещалось объяснение путем знаков, мимики и других средств. Заключенный не имел права без разрешения Дирекции что-либо принимать от посетителей или передавать им.

Правила поведения посетителя во время свидания были написаны большими буквами на немецком языке и вывешены в приемной комнате. Правила предупреждали, что любое лицо, нарушившее их, будет преследоваться и может быть задержано Дирекцией. При любом нарушении правил свидание должно быть прервано. Перед началом свидания каждый посетитель записывал свою фамилию в журнал посетителей, а дата каждого свидания заносилась в личное дело заключенного.

Раньше свидание продолжалось 15 минут, но в 1952 году были приняты несколько поправок к Уставу тюрьмы, и в частности о свиданиях. Теперь оно длилось 30 минут. Со стороны пришедшего на свидание посетителя обычно сидел кто-нибудь из переводчиков, со стороны заключенного – надзиратель. Заключенный и пришедший посетитель сидят за столом напротив друг друга. Раньше между ними была решетка. В 1952 году ее убрали.

У Шираха было объединенное свидание за 30 ноября и 1 декабря с дочерью Ангеликой, а у Шпеера – с женой. Ангелика учится на художника и привезла на свидание к отцу пять своих картин, написанных в абстрактном стиле. Расставила картины вдоль стены так, чтобы он мог хорошо их рассмотреть. Самую большую она назвала “Весна”. Сначала она поставила ее вверх ногами. Долго смотрела, потом перевернула. Я сидела в углу за маленьким столиком, боком к картинам. Когда я на них смотрела, у меня начинала кружиться голова. Как я ни старалась, но не могла увидеть в них какой-то смысл или понять замысел автора. Ширах внимательно смотрел, как всегда улыбался и тактично молчал. Спрашивал название каждой картины, так как самому догадаться, что там нарисовано, было невозможно. Ширах пожалел, что дочь не принесла портреты. На следующий день Ангелика пришла на свидание с небольшим желтым цветочком, дала отцу понюхать и хотела оставить ему. Ширах очень растрогался и попросил разрешения взять цветок в камеру. Я разрешила.

Заключенные тщательно готовились к предстоящим свиданиям. Встречи с женами и детьми проходили нервозно, особенно в конце свидания. Заключенные, как, впрочем, и посетители, делали заметки на листке, чтобы не забыть впопыхах, о чем они хотели говорить во время свидания. Например, с детьми обсуждались прочитанные книги; их школьные дела. У Шираха до ареста не было должного контакта с детьми, поэтому сейчас он хотел восполнить этот пробел, но отпущенного времени на свидания было, конечно, недостаточно.

Как правило, дети на свиданиях были невнимательны, плохо его слушали, крутились. С детским любопытством рассматривали меня в военной форме. Чувствовалось, что он для них чужой.

Если Ширах и Шпеер использовали каждую минуту свидания для активного общения с детьми, то этого нельзя сказать о Рудольфе Гессе. Со времени своего перелета в Англию в мае 1941 года, а затем и после суда в Нюрнберге, Гесс ни разу не встречался на свиданиях ни с женой, ни с сыном. На вопрос, почему он не разрешает им посещать тюрьму, Гесс, показав на свою тюремную форму, ответил: “Только не в таком виде”. В письме к жене Гесс позже писал: “Я категорически против всяких посещений при созданных здесь условиях. Я считаю недостойным встретиться с тобой или с кем бы то ни было в подобных обстоятельствах”.

Ильзе Гесс так объясняла поступки мужа: “В качестве защиты от окружающего мира Рудольф построил вокруг себя что-то вроде условной стены. Я это знаю, да и ему известно, что это очень тонкая стена. Он боится встречаться со мной в Шпандау. При встрече я могла бы вдруг заплакать. Волнение было бы слишком тяжелым для нас. Ведь мы не виделись очень-очень давно, и Рудольф боится, что мой приезд разрушит эту защитную стену, которую он сам с таким трудом воздвиг. После разрушения этой стены было бы очень трудно все восстановить снова. Только Богу известно, что могло бы случиться, можно сойти с ума. Вот почему он не хочет видеть ни меня, ни нашего сына. Рудольф не допускает даже мысли, чтобы сын увидел своего отца преступником”.

Скорее всего, дело было не только в жене или сыне. Все, что вызывало воспоминания о прошлом, посягало на непрочную “оборону”, которую воздвиг вокруг себя Гесс. Он легко расстраивался. Например, когда слышал звуки музыки, доносящиеся из церкви, расположенной в дальнем конце камерного блока. На Пасху Гесс писал жене: “Сегодня после обеда мы слушали пасхальный концерт. Симфония Гайдна, квартет Шуберта, квартет Моцарта и еще симфония – я не знаю ее названия, но она мне настолько знакома, что прошла через броню, которой я окружил душу и сердце, так же, как проходят космические лучи через толстые свинцовые стены. Если б было можно, я бы убежал прочь. Но меня спас шум транспортных самолетов, которые постоянно пролетают над тюрьмой. Их шум вывел меня из этого состояния, разозлил, что может быть и странно для бывшего летчика”.

Еще на Нюрнбергском процессе Гесс начал симулировать потерю памяти. Его адвокат потребовал освидетельствования “больного” швейцарским психиатром, как “наиболее нейтральным по убеждению”. Во время процесса Гесс демонстративно читал роман и время от времени хохотал на весь зал. Однажды симулировал потерю памяти в тюремном саду во время очередной прогулки заключенных. Хорошо зная американского директора и неоднократно встречая его, он обратился к Шираху с вопросом: “Кто этот молодой человек?” Ширах терпеливо объяснил ему, что это американский директор, он здесь работает давно и что он его хорошо знает. Гесс тут же обратился с этим же вопросом к Шпееру.