Сорок лет одиночества (Записки военной переводчицы)

Заключенные № 1 и № 5 должны покинуть тюрьму в полночь 1 октября 1966 года. Английская военная полиция разработала необходимые меры безопасности: в 23 часа улица Вильгельмштрассе была полностью перекрыта для всякого движения. Вдоль обочин выставлены заградительные решетки и выстроен наряд немецкой полиции численностью в 600 человек и 60 английских военных полицейских. По всему периметру тюрьмы – полицейские с овчарками.

Ровно в 23 часа 45 минут английские военные власти включили прожектора. К этому времени напротив главных ворот через дорогу собралось человек четыреста от прессы и около пяти тысяч любопытных зрителей. Были установлены мощные осветители для теле- и киноустановок.

Шираха встречали сыновья, все трое. Шпеера – жена и адвокат. Директора решили, что первым из тюрьмы выйдет Шпеер, а за ним – Ширах. Сын Шираха Клаус возмутился, почему не его отец первый? Сыновья Шираха вели себя нагло, вызывающе, что особенно бесило английского директора, их защитника и покровителя.

В 23 часа 48 минут заключенные переоделись, в 23.58 вышли из камер, поздоровались с родными, сели в ожидавшие их во дворе машины и в 24.00 покинули тюрьму, в которой пробыли ровно 20 лет.

Выезд машин на широкую улицу прошел спокойно, но после того как машины с бывшими заключенными скрылись, толпа начала скандировать: “Свободу Гессу!”, “Освободите Гесса!” Началась потасовка, появились пострадавшие. Полиция, пытаясь утихомирить митингующих, произвела несколько арестов. После часа ночи стали раздаваться выкрики: “Томми, гоу хоум!” Снова включилась в работу полиция…

Глава 26

Заключенный № 7 в Шпандау оставался один и, казалось, был всеми забыт. Но в 1974 году на свое 80-летие Рудольф Гесс, бывший заместитель Гитлера по нацистской партии, получил весьма своеобразный подарок – американский директор тюрьмы подполковник Юджин Бэрд вступил с ним в сговор и начал записывать его воспоминания. Злоупотребляя служебным положением, Бэрд за мелкие услуги и поблажки вытягивал из Гесса признания о давних временах. Это было грубейшим нарушением Устава, за что Бэрд потом понес наказание и был уволен из армии. Но если отбросить моральный аспект, записки эти, конечно, некоторый интерес представляют, так как проливают свет на события того времени.

Я читала воспоминания Гесса, записанные Бэрдом. В них Гесс рассказал кое-что из того, о чем молчал 50 лет, умело симулируя потерю памяти. Отдельные его откровения лишний раз подтверждают, насколько был прав советский обвинитель, требуя в Нюрнберге применения к Гессу самого сурового наказания.

Бэрд пишет, что он, работая в Шпандау, не мог “больше видеть страданий человека, который с 1941 года находился под арестом, хотя его сокамерники уже давно вышли на свободу”.

Понятно, что для западногерманского комитета, требовавшего выпустить на свободу Гесса, книга Бэрда стала едва ли не Библией в борьбе за освобождение военного преступника. Крайне правая пресса снова бросилась в атаку на советские власти, осуждая их за строгое исполнение решений Нюрнбергского трибунала, приговорившего Гесса к пожизненному заключению.

Книга Бэрда стала бестселлером на американском и, разумеется, западногерманском рынке. Действия американца прославлялись разного рода защитниками Гесса как “гуманная” акция. Однако на страницах печати высказывались и другие мнения, резко осуждавшие действия Бэрда как недостойные офицера, которому была поручена такая ответственная миссия. Раздавались призывы не доверять Бэрду, так как в действительности “его заботит не столько судьба Гесса, сколько толщина собственного кошелька”. И действительно, находясь на службе, Бэрд вел двойную игру: усыпив бдительность своих коллег по охране тюрьмы из других стран, он вступил в сговор с военным преступником, преследуя корыстные цели. Отдельные издания напоминали читателям, кто такой Гесс и почему он в тюрьме. Молодежь в ФРГ не ведает, что Гесс был правой рукой Гитлера, что именно он раздувал “божественный культ” фюрера, именно он сочинил и пустил в ход формулу “фюрер никогда не ошибается”. Подпись Гесса стояла под законами, которые стали смертным приговором для сотен тысяч невинных людей. И несмотря на то, что в 1941 году он перелетел в Англию, Гесс наравне с другими из гитлеровской верхушки нес ответственность за развязанную войну в Европе. То, что было доказано в Нюрнберге, сегодня лишний раз подтверждают неизвестные ранее документы.

Факт остается фактом: Гесс не только не признал себя виновным, но даже в тюрьме не выразил раскаяния, как это сделали Ширах и Шпеер. Больше того, Гесс не мог простить им такого “падения”. Он стремился остаться “самым верным из верных Гитлеру”, и миф этот поддерживал вполне сознательно.

В беседах Гесса с Бэрдом оценки прошлого полностью совпадали с теми взглядами, которых он придерживался при Гитлере. Время для Гесса остановилось. Свое пребывание в тюрьме он подчинил одной цели: и после смерти остаться в памяти поколений таким, каким был в годы гитлеризма. Годы, проведенные Гессом в тюрьме, не сломили его волю. Даже Бэрд пришел к однозначному выводу: “Этот человек ничему не научился. Он заявил мне, что если бы он начал жизнь сначала, он сделал бы то же самое. Находясь на свободе, он даже в последнюю минуту перед смертью мог бы продиктовать своему сыну что-то наподобие мемуаров или духовного завещания”. И я вспомнила его письмо жене. В нем мы с Хартманом вырезали слова: “Если бы мне пришлось начинать жизнь сначала, я бы все повторил”.

А вот некоторые фрагменты бесед советского директора с заключенным Рудольфом Гессом.

9 марта 1972 года. Гесс: “О своей деятельности я думаю то же самое, что и раньше. При мне не было концлагерей, все осложнения произошли после моего отлета в Англию. Однако должен заметить, что они были и есть и в других странах, в том числе и в СССР. У нас в те времена было много людей, которые мешали нормальной деятельности государственного аппарата. Что касается расовой политики и геноцида, то тут мы были совершенно правы, и это подтверждают нынешние беспорядки в США. Мы не хотели, чтобы подобное было в Германии. Немцы – нордическая раса и допускать смешение немцев и евреев, представителей другой расы мы не могли. Наша политика была правильной. Этих взглядов я придерживаюсь и сейчас”.

25 июля 1973 года. Гесс: “Я и раньше ничего не имел против русских, но всегда считал и придерживаюсь этого мнения и поныне: советская система является злом, которое нужно уничтожить. Будучи одним из руководителей рейха, я полагал, что Советский Союз представляет угрозу моей стране. Именно поэтому мы решили нанести превентивный удар, а если и имели место зверствования немцев в России, то это неизбежно в любой стране”.

Отсутствие раскаяния говорит о том, что он не просил о помиловании.

В 1975 году, почти 10 лет спустя после освобождения Шпеера и Шираха, в Шпандау приехал адвокат Гесса доктор Зейдель. Он рассказал ему о письме, которое он направил четырем державам с просьбой пересмотреть дело Гесса. Гесс своеобразно отреагировал на эту инициативу, резко заявив, что он не хотел бы, чтобы подавались какие-нибудь прошения о помиловании, имея в виду его душевное состояние. “Я вполне нормален!…”

За рамками официальных встреч западные союзники демонстративно предпринимали энергичные усилия, добиваясь освобождения Гесса, но советская позиция оставалась твердой. “Создается впечатление, – писал Бэрд, – что еще в течение многих лет придется держать в Шпандау одного-единственного заключенного, расходы на содержание которого составляют около 850 тысяч марок в год”.

В октябре 1969 года у Гесса произошло резкое обострение язвенной болезни. Все опасались, что он умрет. Встал вопрос о госпитализации. По инициативе западных держав и с нашего согласия было принято решение поместить Гесса в английский военный госпиталь в Западном Берлине. Гесс не хотел ехать в госпиталь, он боялся, что русские его там отравят. Он позвал Бэрда. Бэрд поехал с ним. И это стало началом их тесного сотрудничества: их отношения стали более доверительными.

Тяжелое заболевание и угроза смерти заставили Гесса пересмотреть свое решение о встрече с родственниками. 25 декабря 1969 года он попросил свидание с женой и сыном, которое состоялось в палате госпиталя. В коридоре за дверью палаты стояла охрана. В дальнейшем свидания стали регулярными.

Сын Гесса с семьей ныне живет в Грефельфинге в пригороде Мюнхена. В интервью, которое в порядке исключения он дал в июне 2000 года российскому журналисту, он вспоминает свидания с отцом:

“Свидания были строго оговорены девятью условиями: не разрешалось прикасаться к отцу – пожимать руку и обниматься, передавать подарки. Запрещались беседы о национал-социализме, об условиях содержания в тюрьме, о перелете в Англию, а также обсуждать процесс в Нюрнберге и тему “Гитлер и Вторая мировая война”. Свидания проходили в специально отведенной комнате за столом, на котором было укреплено прозрачное заграждение. Позади стояли два надзирателя и директор, причем один надзиратель периодически напоминал: “У вас осталось десять минут… пять минут…”