Сорок монет
Шрифт:
Но это были не разбойники, хотя дело, ради которого они проскакали столько верст, мало чем отличалось от разбоя.
Сарбазы Шатырбека подгоняли усталых коней, предчувствуя близкий отдых. Вот уже видны кибитки аула. Еще немного — и всадники спрыгнут на твердую землю, расседлают коней и, кто знает, может быть, за много дней впервые поедят свежей баранины.
Шатырбек круто осадил гнедого.
— Стойте! — крикнул он и, когда сарбазы остановились, зловеще сказал: — Еще раз повторяю:
Сарбазы угрюмо молчали. Шатырбек обвел их колючим взглядом, повернул коня и поскакал к аулу. Сарбазы потянулись за ним.
— Эй, как тебя, стой! — крикнул Шатырбек, увидев всадника, видимо возвращавшегося с охоты. Позади седла был привязан крупный горный баран.
Всадник остановился, настороженно поджидая незнакомца.
— Скажи, где кибитка поэта Махтумкули или его отца моллы Дазлетмамеда?
Всадник помедлил с ответом, внимательно разглядывая Шатырбека и сарбазов. Потом сказал:
— Поехали, я покажу.
У одной из кибиток он остановился, крикнул:
— Эй, Мамедсапа!
Из кибитки вышел человек, очень похожий на Махтумкули, только немного старше. Лицо его было испещрено глубокими морщинами, взгляд спокойный и уверенный.
— Бот люди спрашивают Махтумкули. Дома он?
Мамедсапа покачал головой:
— Нет, брат уехал. А что привело этих людей сюда, Човдур?
— Не знаю, спроси у них, — ответил Човдур, отвязывая барана. — Но раз у вас гости, вот возьми, приготовь обед.
Тяжелая туша упала на землю.
Мамедсапа поглядел вслед Човдуру.
Хороший он парень, недаром дружит с Махтумкули. Дравда, они совсем разные. Махтумкули тянется к наукам, перечитал уйму книг, а Човдур больше любит джигитовку, стрельбу из лука, шумные игры. И в поле он работает с большой охотой, удивляя всех выносливостью и силой. Кое-как окончив медресе, Човдур вернулся к труду дайханина и не помышлял больше о науках, сожалея о потерянном за годы учебы времени. Зато не было в ауле более удачливого охотника. И всегда он делился добычей с друзьями.
Уже отъехав, Човдур оглянулся и крикнул:
— Не забудь — сегодня едем в поле!
Мамедсапа согласно кивнул.
Он пригласил Шатырбека в кибитку для почетных гостей, а сарбазам предложил разместиться на кошмах под навесом, возле мастерской. Крикнув жене, чтобы она и Зюбейде подали гостям чай, принесли воды, разделали тушу барана и поставили казан на огонь, Мамедсапа пошел к отцу.
Давлетмамед сидел в своей кибитке с толстой книгой на коленях. Перелистывая ее, молла задерживал взгляд то на одной, то на другой странице, шептал что-то, шевеля тонкими губами.
— А, Мамедсапа! — рассеянно сказал он, увидев сына. — Проходи, садись. — И помолчав немного: — Заболел мой друг Овезберды, и я обещал найти для него лекарство. Вот, советуюсь с Ибн-Синой.
Он снова углубился в чтение.
Мамедсапа думал о нежданных гостях. Что привело их сюда? Добрую ли весть привезли? Похоже, что этот человек, назвавший себя Шатырбеком, — приближенный самого шаха. Но что ему нужно? Скорее бы освободился отец, уж он-то разберется…
А молла
все шептал, шелестя потрепанными страницами. Но вот он, кажется, нашел то, что нужно.— Ага, вот! — Давлетмамед даже поерзал от удовольствия. — Я же говорил, что нет врача мудрее великого Ибн-Сины! Вот посмотришь, сынок, Овезберды начнет пить это лекарство, и через два дня ты увидишь его совершенно здоровым. Погоди-ка, я перепишу.
Он стал быстро писать на листке, удовлетворенно хмыкая и кивая головой.
— Мамедсапа, — сказал он наконец, — оседлай коня, поеду, обрадую старого друга.
— Коня оседлать не трудно, отец, только…
Давлетмамед удивленно вскинул седые брови:
— Ну, что же ты замолчал?
— Приехали гости, отец. Странные гости.
— Странные, говоришь? Ну-ну, рассказывай!
Мамедсапа рассказал о приезде Шатырбека.
Старик задумался.
— Нет, не помню такого среди близких людей шаха. Впрочем, там могли пригреть и нового… Ну, да все равно. Гости есть гости. Накормите их, дайте отдохнуть. А когда вернусь от Овезберды, вот тогда и потолкуем. Раз этот бек не захотел тебе сказать о цели своего приезда, значит, он слишком мнит о себе. Но ведь и мы люди гордые. Седлай коня, Мамедсапа. Друг в беде, а я буду болтать с каким-то беком! Седлай, седлай, я спешу.
Молла Давлетмамед вернулся только на исходе дня. Он был доволен собой. Овезберды, узнав, что нужное лекарство найдено, воспрянул духом, а уже одно это поможет ему побороть болезнь.
Совершая вечерний намаз, молла привычно, не испытывая никаких чувств, шептал с детства знакомые слова. А мысли его все чаще возвращались к незваным гостям. Ведут они себя скромно. Шатырбек терпеливо ждет, пока молла примет его. Значит ли это, что приезжие не замышляют ничего плохого?
Давлетмамед слишком хорошо знал повадки людей шаха, чтобы им верить. Да и не за что шаху жаловать непокорного поэта, особенно после того, что произошло со сборщиком подати…
Шатырбек полулежал на подушках, когда ему сказали, что молла Давлетмамед просит его в свою кибитку.
Гость встрепенулся. Он уже терял терпение, постоянная, натренированная выдержка стала изменять ему, он боялся сорваться и в гневе наделать глупостей. Что, в конце концов, мнит о себе этот ничтожный молла? К нему приехал бек, посланец самого шаха, а он заставляет его ждать, вместо того чтобы броситься навстречу и осыпать почестями… Проклятые туркмены! Они и прежде не отличались покорностью, а теперь… Ну да ничего, придет время, Шатырбек отомстит за оскорбление. А пока надо хитрить, делать вид, что счастлив видеть мудрого человека, поэта, чья слава быстрее ветра летит по туркменской степи.
Шатырбек стряхнул пыль с дорогого халата, расчесал бороду. В дверях он столкнулся с сарбазом, которого приметил уже давно: темный шрам пересекал его левую щеку, делал лицо свирепым даже тогда, когда сарбаз прикидывался послушным. А Шатырбек даже в самых отчаянных переделках старался оберегать лицо, считая, что в его деле броские приметы ни к чему.
— Что ты здесь крутишься? — неприязненно спросил Шатырбек.
Сарбаз согнулся в поклоне.
— Прошу простить меня, бек. Я только хотел спросить, не нужно ли вам чего…