Сорок монет

Люди молча смотрели на него.

Махтумкули сказал:

— Мы не будем пачкать руки его кровью. Не в нем дело. Убьем одного — пришлют другого, да еще отомстят. Мы не раз испытывали на себе гнев шаха. Пусть векил убирается отсюда. Но только с одним условием — чтобы отвез шаху стихи, которые я написал. Согласны?

Вокруг одобрительно зашумели. А отец шепнул ему:

— Ты правильно рассудил, сынок.

Ободренный Махтумкули продолжал:

— Поручим нашим молодым джигитам проводить векила в дорогу. Клычли, возьмись-ка за это.

Клычли и несколько его сверстников с гиканьем кинулись поднимать векила. Они засунули ему за пазуху листок со стихами, усадили на старого ишака. Кто-то успел отрезать усы и бороду, а Клычли провел ладонью по днищу закопченного казана и на прощанье мазнул ею по лицу векила. Ишака ударили веревкой, и он затрусил по пыльной дороге из аула.

Посмеиваясь, люди расходились по своим кибиткам. Их ждали повседневные заботы. Те, кого успели обобрать сборщики подати, ловили разбредшихся мулов и разбирали свое добро.

У Давлетмамеда собрались аксакалы. Позвали и Махтумкули с Човдуром.

Селим-Махтум долго кашлял, схватившись за грудь, на шее у него от натуги взбухли вены. Наконец он заговорил хрипло:

— Векила отпустили — это хорошо. На наших руках нет крови. Но шах все равно не простит нам того, что произошло.

— Это так, — согласился Давлетмамед.

Старики закивали.

— Значит, надо быть наготове, — продолжал Селим-Махтум и повернулся в сторону Махтумкули и Човдура: — А это уже ваше дело, молодежь. Что скажете?

Човдур толкнул локтем поэта. Махтумкули сказал:

— Яшули, джигиты готовы защищать родной аул. Только…

— Ну-ку, говори! — подбодрил его Селим-Махтум.

— Силы у нас неравны. Если шах пришлет своих сарбазов, нам придется туго.

— Не надо бояться, — горячо возразил Човдур. — Пусть только сунутся! Моя сабля не подведет!

— Одна твоя? — усмехнулся Махтумкули.

— Почему одна? А другие джигиты? Да если надо будет, я за цеделю соберу три тысячи всадников. Всех гокленов подниму!

— Какие вы все горячие! — покачал головой Селим-Махтум. — Слушай, Давлетмамед, разве мы в эти годы тоже такие были?

Молла улыбнулся.

— Были, друг, были. Молодая кровь, а не спокойный разум руководила нами. С годами мы научились думать головой, а не сердцем.

— Да, годы! — вздохнул Селим-Махтум. — Ну, а ты что замолчал, Махтумкули?

Поэт не спешил с ответом. Его давно мучали мысли о будущей встрече с сарбазами шаха. Он был убежден, что встреча эта состоится, все дело только в сроках. И тогда…

— Одним нам не выстоять против войска шаха, — сказал он тихо. — Придется сниматься и уходить. А куда уйдешь? Вдали от родных мест лучше не будет.

— Так что ты предлагаешь? — спросил нетерпеливый Човдур.

— Если мы хотим жить на своей земле, не вставая на колени перед шахом, надо просить помощи у иомудов, — решился Махтумкули высказать заветное.

Старики заволновались.

— Э, что-то ты не по той тропе пошел, — сказал сердито Селим-Махтум. — Гоклен никогда не будет просить помощи у иомуда.

— А почему? — как можно мягче возразил Махтумкули. — Разве все мы не туркмены? Я больше скажу — надо послать гонцов к язырам, к алили, посоветоваться с их стариками. Только когда все туркмены объединятся, никакой враг не будет нам страшен. Надо нам жить одной дружной семьей.

— Надо искать помощи в Афганистане, — упрямо стоял на своем Селим-Махтум, — а не кланяться иомудам.

— Завести дружбу с афганцами тоже нужно, — согласился Махтумкули. — Но прежде всего необходимо добиться объединения туркменских племен. В этом наша сила.

Селим-Махтум насупился, засопел сердито.

Неприлично спорить со стариками, и Давлетмамед сказал:

— Ладно сынок, мы тут посоветуемся, а вы идите с Човдуром, отдыхайте.

Друзья вышли из кибитки.

Поселок жил своей обычной жизнью. Дымили там-дыры, в пыли играли оборванные ребятишки, женщины шли с кувшинами к Атреку, с окраины доносился стук молотка по наковальне.

— Знаешь, Човдур, — сказал вдруг Махтумкули, — я собираюсь съездить в Аджархан.

— К урусам? — изумился Човдур.

— Да, к ним. Мне кажется, что в будущем туркмены и русские станут большими друзьями.

— Отцу известно о твоем намерении?

Махтумкули помолчал, потом сказал негромко:

— Ты же знаешь, что я ничего не скрываю от него.

— Но если Ханали… — начал было Човдур, но Махтумкули положил ему руку на плечо.

— А вот это уже зависит от того, как ты умеешь молчать, — сказал он и посмотрел в глаза друга.

VI

«Нет, — решил молла Давлетмамед, — шах не мог от души пригласить Махтумкули в гости. Тут что-то кроется. Надо быть осторожным».

— Разве вы не рады? — угодливо улыбаясь, спросил Шатырбек. — Вашему знаменитому сыну оказана такая честь. Я уверен, что он с радостью посетит дворец шаха, где его ждут с распростертыми объятиями. Вы, конечно, пошлете его?

— Мой сын уже достаточно взрослый человек и сам может решать, ехать ему в гости или нет, — не очень вежливо ответил молла.

— Но вы как отец… — заюлил Шатырбек. — Он будет советоваться с вами и…

— Я скажу ему: «Подумай, сынок, смеем ли мы, ничтожные, отнимать время у самого шаха?»

Кустистые брови Шатырбека удивленно поднялись.

— Но ведь шах его приглашает, молла. Птица Хумай садится на вашу кибитку, не спугните ее.

Давлетмамед улыбнулся.

— Никому еще не доводилось взглянуть на листья туби, бек. Все в руках аллаха.

— Верно, верно говорите, молла, — подхватил Шатырбек. — Воля аллаха в этом почетном приглашении.

«И чего он так старается? — с неприязнью подумал Давлетмамед. — Видна, ему пообещали немало золота. Только за что?»

— Ладно, — примирительно сказал он. — Приедет Махтумкули, поговорим и решим. А пока отдыхайте. Все ли у вас есть, что нужно? Не требуется ли чего?