Сороковник. Части 1-4

— Ладно, Ян, — говорю, — что мы Магу малость окоротили, — это хорошо. Что деньги лишние завелись — вообще отлично. Будет, на что Гелю собрать, не отправлять же её на постой к чужим людям голую и босую. Да и Петру для неё что оставить…

Ян давится чаем. Откашливается.

— С ума сошла? И думать не моги, они денег не возьмут. Сказали — приводи, будет гостьей дорогой. Обидятся, ежели деньги предложишь.

— Но как же, — пытаюсь я возразить. — Живого человека оставляем, мало ли что ей понадобится…

— Сказано, — даже не думай. Обидишь. Сироту да не приветить… И потом, ненадолго же. — Ян на секунду сбивается, видимо, ему неловко дальше говорить. — Когда-никогда Васюта вернётся, поговорю с ним, и Гельку к себе заберём. Она нам не чужая, раз вы с Галой её приветили.

Спешно делаю несколько больших глотков чая, чтобы протолкнуть невесть откуда взявшийся в горле комок. И ничего тут не скажешь об условностях, о том, что не положено молодой девушке при двух мужиках жить, хоть и знаю я их порядочность… Надеюсь, Вася ему об этом сам растолкует, а я не стану такой сердечный порыв гасить.

— Спасибо, Ян.

Геля поднимает на него серьёзные глаза и повторяет за мной:

— Спасибо, Ян.

Голос у неё чист и нежен, как из серебряного горлышка. Ян вспыхивает и усиленно дует в блюдце.

Не думаю, чтобы своё «спасибо» она сказала сознательно, скорее всего, повторила, как дети повторяют за взрослыми и иногда попадают в точку. Но это — тоже шаг вперёд: от подражательства совсем недолго до самостоятельных действий. Так и есть: Геля пробует вслед за Янеком перелить чай в блюдце, затем, когда не получается, хватается за салфетку, промокнуть лужицу на столе. Сообразила, молодец. Похоже, переходит в ту возрастную категорию, когда дети могут сами потихоньку заниматься, не мешая взрослым. Пристроить бы её к делу, а самой тем временем реализовать ту самую задумку…

— Ян, — закидываю пробный камушек, — раз уж денежка свободная объявилась, как бы мне по здешним лавочкам пройтись? Подкупить кое-что надо, а тут такая возможность… Куда можно пойти?

Он задумывается.

— На рынок ты опоздала, лавки наши закрываются рано. Если только в Европейский сектор, тамошние магазины допоздна работают. А тебе что нужно-то?

— Из одежды кое-что, — отвечаю, — и для рукоделья посмотреть…

— Ну, так давай провожу. С деньгами всё-таки пойдёшь, мало ли что. Кошелёк срежут — не заметишь.

— Не годится, — говорю. — Ты со мной, — а с Гелей кто останется?

Он смотрит на меня с явным смятением.

— Я с ней сидеть не буду!

Что-то я не поняла. Чего тут особенного — с ребёнком посидеть часок-другой?

Тьфу! Балда, заладила тоже: ребёнок, ребёнок… Ей, между прочим, шестнадцать точно стукнуло, это для тебя, тётки в возрасте, она несмышлёныш, а для Яна — девица на выданье. Хоть и знает, что разумом ещё слаба, хоть и покровительствует ей потихоньку, а — девчонка. Увидит кто — засмеёт, хоть и глядеть-то некому. Вот оно что.

— Ян, — говорю с укором. — Не съест же она тебя. Ты посмотри, она ж совсем как дитя малое. Мы сейчас подыщем ей занятие, она посидит за ним спокойно, пока меня не будет, а твоё дело будет — поглядывать время от времени.

Что бы такое придумать?

— У тебя ещё тетрадь найдётся вроде той, в которой ты вчера свою бухгалтерию сводил? Ну, приход с расходом? — Ян растеряно кивает. — Вот и тащи её сюда, да заодно посмотри карандаши, может, хоть один цветной завалялся. Неси всё.

Пока суд да дело, выуживаю из рукодельной шкатулки лоскуты, мотки, клубочки… Вот целая горсть крупных красивых пуговиц, подойдёт, пусть девочка поиграется. Мои девицы и в десять лет любили из них всякие орнаменты выкладывать, должно и здесь сработать. Вываливаю всё это богатство на стол перед Гелей. Ян приносит две тетради. Открываю одну, старательно и медленно вывожу цветочек, солнышко — для примера. Геля кивает и неловкими пальцами берёт карандаш.

— Вот и хорошо, — говорю. — Ян, будет сильно нажимать, ломать стержень, — покажи, что нужно послабее, она поймёт. Надоест рисовать — лоскуты подсунь да нитки, пусть хоть узлы завязывает, хоть клубки мотает, ей пока всё интересно. И представь, у меня всё это было в двойном экземпляре, но как-то я одна управлялась! Да, если что — зови Нору, они друг с другом вроде поладили. Я постараюсь быстро.

— Все деньги-то с собой не бери, — обречённо говорит он мне. — Там они, в ящике, у стойки, помнишь? Иди уж, непутёвая.

Я чуть о порожек не спотыкаюсь. Таки оставил он за собой последнее слово!

И, наконец, сбегаю, уточнив напоследок дорогу.

* * *

Семьсот монет для небольшого шопинга — многовато, да и тяжело оно, полновесное золото. У меня с собой — сотня, рассыпанная на два кошелька, и я намерена потратить эти монеты немедленно и с большой пользой.

Мне довелось побывать в Европейском секторе лишь однажды, да и то под предводительством сэра Майкла, но дорогу я нахожу без труда, памятуя о правиле: все радиальные улицы ведут на центральную площадь. Заблудиться невозможно.

Наконец-то меня никто не подгоняет, не читает лекций, не одергивает и не запрещает вертеть головой во все стороны; я получаю возможность вести себя, как настоящий турист, жадно и бестолково глазеющий на все достопримечательности подряд. Путеводителя нет, в интернете с местностью заранее не ознакомился, остаётся просто смотреть и восхищаться, а вдогонку приобрести набор открыток или диск и задним числом ознакомиться с историей места… Диска, конечно, у меня не будет, открыток тоже, а вот зрительная память хорошая, и я с удовольствием делаю мысленную фотосъёмку площади: панорамную, при которой отчётливо можно увидеть границы секторов города. Четверть окружности площади приходится на границу Русского сегмента, две четверти — Европейского, ещё четверть — Восточного. Что там, в Восточном — могу только догадываться. За крышами зданий эклектичной архитектуры угадывается макушка пагоды, ещё дальше — теряются в дымке минареты и купол мечети… Здесь всем хватает места.

Интересно мне вот что. Судя по тому, что я видела с первых дней пребывания, у всех секторов есть нечто общее: идеально ровные улочки, сходящиеся паутиной в Центре, и надёжные булыжные мостовые. Всё по единому образцу. Как будто кто разметил циркулем внешний ареал проживания, обозначил два внутренних транспортных Кольца, а потом с линейкой и транспортиром аккуратно поделил город, как пирог, на геометрически правильные куски. И заселил не абы как, а по этническим группам, не допуская смешения; для удобства замостил на единый манер дороги, установил административный центр — вот она, ратуша, одна на всех, — наверняка предусмотрел службы охраны порядка, построил объекты культуры… Все это чрезвычайно напоминает какого-нибудь «Цезаря» или «Эпоху империй», и я невольно думаю, что до того, как подсесть на квесты и эр-пе-гешки, здешний Мир достаточно долго баловался стратегиями реального времени. С его-то возможностями, перепланировать уже существующий город — пара пустяков. К тому же, есть вероятность, что планировка идеальна только по периметрам секторов, а уж что внутри творится — неизвестно… Но некогда мне проверять, некогда. Впервые я испытываю нечто вроде лёгкой досады за то, что время моего пребывания в этом мире ограничено.

Центральную площадь я пересекаю с удовольствием, представляя себя, допустим, в Риме, на площади Святого Петра. А что? В конце концов, я в иностранном государстве, с иной культурой, традициями, обычаями… язык только на всех общий, что меня почему-то не удивляет, а должно бы… Очевидно, подсознанием сей факт воспринимается как нечто, само собой разумеющее, а с подсознанием не спорят.

Здание ратуши в знакомом фахверковом стиле при подходе к нему выглядит всё более внушительно. Два полукруглых эркера переходят в высокие башни и теряются шпилями в небесах, между ними поблёскивают стрелками куранты, да-да, куранты, и они при мне отбивают пять часов вечера. В ратуше всего-то три этажа плюс высокая остроконечная крыша, но здешний этаж — это не наши стандартные два с половиной метра, а гораздо, гораздо выше. Там у них, должно быть и заседания, и балы проходят… Всякие Буденброки заседают по будням, а в большие праздники танцуют в бальном зале со своими добродетельными некрасивыми жёнами.