Сороковник. Книга 3

Я не успеваю заметить, откуда в руке Тарика оказывается знакомая шпилька; очевидно, он успел изъять её в пыточной. Он даже успевает сделать короткий замах. Оба огневика-телохранителя вскидывают жезлы. На месте мага вспыхивает крутящийся огненный шар — и тотчас оседает жирным пеплом на пол.

У меня подступает комок к горлу. Как же так… Только что был живой человек — и вот всё, что осталось? Хорошо, что я всё ещё сижу, иначе так и брякнулась бы на пол рядышком с этой горсткой, потому как ноги у меня становятся ватными.

— Женщине полагается встать, когда входит мужчина и господин, — равнодушно бросает в пространство один из качков.

— Т-ц-ц, — огорчённо прищёлкивает языком Рахимыч. — Не жди от неё слишком многого, Сафи, она ещё не знает здешних обычаев. Надеюсь, у неё будет время к ним привыкнуть. А с Тариком вы перестарались, дети мои, я ж не ГЛАВА Тёмных, я мёртвых допрашивать не умею. — И смеётся добрым хорошим смехом, даже морщины разглаживаются, даже глаза блестят довольно. — Однако дело сделано, и я не стану наказывать вас за излишнее усердие, ибо лучше перестараться, чем подвергать опасности драгоценную жизнь учителя и наставника, так ведь, дети мои? Так ведь, Обережница? А ты пыталась подать сигнал своему наставнику, не понимая, что этим обрекаешь его на гибель, неразумная газель. — Он по-прежнему смотрит добродушно, даже ласково. — Думаешь, я не справлюсь с одиноким паладином, даже столь одарённым? Твои новоиспечённые родственники тоже не помеха, но их я оставлю на потом. Сейчас мне хотелось бы поговорить о твоём предназначении, женщина, и о том, как странно иногда сплетаются судьбы людей и магов из разных миров.

Он закладывает большие пальцы рук за пояс и окидывает меня пронизывающим взором. Я холодею. У меня в пищеводе словно ледяной штырь, который одним концом упирается в желудок, заставляя сжаться, другим замораживает дыхательное горло. Мигнув, я делаю осторожный вдох. Могу. Могу дышать. Похоже, он пытается надавить на меня магией, но не атакуя в лоб, а исподволь, просачиваясь сквозь защиту. Сжавшись в комок, я делаю вид, будто не в силах ответить.

— А ведь они уже близко, твои друзья, ты знаешь об этом? Дога-адываешься, — прищурившись, тянет он. — Ты хоть понимаешь, что им осталось жить совсем немного? Впрочем, моя робкая газель, я могу повременить — и не сразу перерезать нити их никчёмных жизней, а, быть может, и проявит великодушие, отпустив их с миром и заручившись клятвой никогда более не возвращаться ни в этот город, ни в остальные, кои вскоре будут под благословением моей руки и мудрости…

Он сладко и лживо напевает мне о безграничной доброте и мудрости, о том, что всё зависит только от меня. Да, я понимаю, — наклоняю голову, словно в нерешительности, и позволяю гипнотизирующему потоку литься и дальше, чтобы выиграть время. Я действительно понимаю, к чему он клонит. Это называется — делить шкуру неубитого медведя, ибн Рахим, поскольку, будь те, кто мне дорог, в твоих лапах — уж ты бы со мной не здесь разговаривал, а продемонстрировал бы умение твоих палачей там, в башне. Конечно, на пыточных столбах висела бы не я, а Мага, например…

И тут меня накрывает гневом. Сжавшись ещё сильнее, я прикрываю глаза, чтобы себя не выдать. Не отдам! Я никого тебе не отдам, сукин ты сын, возомнивший себя Саруманом или кем там ещё!

Вспышка ненависти, как ни странно, меня отрезвляет. Оказывается, я начинала цепенеть уже по-настоящему, мало того — послушно кивать, уже с чем-то соглашаясь. Хорошо, что я до сих пор сижу правым боком к вошедшим, им и невдомёк, что моя левая рука проскальзывает в карман и кое-что там нащупывает.

Просто так, что ли, я не давалась в бане ни мыться, ни переодеваться?

— Я справлюсь с ними сам, — с удовольствием повторяет Верховный. — Даже со своим старинным другом управлюсь. Не догадываешься, как? Пропущу их в купол, всех до единого, а потом просто зажарю. Для себя и своих преданных друзей я уже открыл портал в соседний город. Мы успеем немного раньше, чем твои обожаемые родственники. — Он склоняет голову набок, хмурится. — Ты не ужасаешься? Женщина, или ты от страха не в силах сказать ни слова?

Я разжимаю губы только для того, чтобы сказать банальную фразу:

— Ты этого не сделаешь.

Губы всё ещё плохо меня слушаются, голос тускл и невыразителен, что даёт Рахимычу повод считать, будто я дохожу до нужной кондиции. Он удовлетворён.

— За себя не бойся, моя робкая газель, ведь ты остаёшься под моим покровительством! Ты согласна, не так ли? Со мной тебе будет гораздо лучше, чем со своим нелюдимым… — он презрительно фыркает, — мужем, который не в состоянии заставить женщину не выходить из дому в опасное время. Наивный идеалист твой бывший супруг, хоть и крепок оказался, пришлось посылать к нему даже двоих…

У меня дрожат губы. Мага… убит? И вдруг я вспоминаю, что видела его вчера живёхоньким. Чары, Ваня, это чары. Соберись.

Я умудряюсь, уперев сквозь ткань кармана один конец шпильки в диван, проткнуть ладонь. Это больно. Это заставляет меня невольно страдальчески морщиться.

— Надеюсь, ты не слишком огорчена? — с притворным сочувствием осведомляется Омар. — Ничего, я представлю тебе достойную замену. Я ведь не просто так говорил о переплетении судеб, Обережница, ибо я беру тебя с собой, в другую жизнь.

— Нет, — коротко отвечаю. Должна же я сделать вид, что сопротивляюсь, что сдамся, но не сразу? Кровь начинает просачиваться через ткань. Осторожно поворачиваю ладонь так, чтобы собрать в горсть и, должно быть, снова в моих глазах страдание от неловкого движения: застрявшая шпилька, которую в своё время показательно метнул в меня Али, наконец причиняет несусветную боль. Я воткнула её, а вытащить незаметно не могу. Ну и не надо. Мне нужно больше крови.

Омар в показном недоумении вскидывает брови.

— Нет? Правильно ли я понял? Ты цепляешься за остатки прошлого, презрев блистательную роскошь будущего? Тебя ждёт жизнь, полная услад, нарядов и угощений, толпы рабов и служанок, вечный праздник… тебе этого мало? Жизнь покажется тебе райским садом, и ты навсегда захочешь остаться со мной, слышишь, навсегда! Пойдём, Обережница!

В соловьиные трели добавляется боевой клёкот ястреба, пикирующего на добычу. Вот-вот — и Обережница сломается, и даже не потребуется брать её силой. Вот-вот…

— Пойдём! — говорит он повелительно. И я встаю.

— Что у тебя в кармане? — быстро спрашивает он. Один из магов-телохранителей судорожно дёргается. — Нет, Сафи, не сметь! И ты, Ремиз! Она нужна мне живая! Ты! — это уже в мой адрес. — Вынимай руку из кармана, медленно, слышишь? И в глаза, в глаза мне смотри!

В глаза так в глаза.

Медленно так медленно.

Ты сам просил.

Только перед этим…

Я опускаю голову и взглядом впиваюсь в мраморную плитку пола. В благородный камень, хранящей память подземелья, откуда его исторгли. Он всё ещё хранит мощь земных недр, громадное давление пластов, спрессовывающих меловые отложения, огонь земного ядра, спекающего белый песок в мраморную массу. Я смотрю на эти плиты, как на последнюю свою надежду. А моя опущенная долу голова, очевидно, придаёт мне достаточно покорный вид, потому что шумное дыхание Омара вдруг успокаивается.