Сошедшие с небес (сборник)

Священник сочувственно выслушал и сказал, что Майерс, возможно, заблудился в собственном разуме, потерялся во снах, и Бог ждал, пока он освободится от уз греха.

Вернувшись домой, Майерс нашел на автоответчике телефона сообщение от своего работодателя, перезвонил ему — перед самым закрытием офиса — и попытался объяснить ситуацию, пообещав выйти на работу через несколько дней.

В эту ночь Майерс решил не спать — так велик был его ужас перед сновидением Крепкий кофе подбодрил его, и в четыре часа утра оказалось, что хочется есть. Усталость была меньшим неудобством. Мысль о падении обратно в черную пустоту мучила его куда больше, чем чувство изнеможения. Но Майерс обнаружил, что, если ослабить бдительность, глаза начинают закрываться, а сознание пытается ускользнуть прочь. Перед ним распахнулась бездна, и он резко очнулся с криком ужаса.

На рассвете, дрожа от холода, он невидяще смотрел вдаль.

К четвертой бессонной ночи он ощущал постоянную усталость и почти не мог ни на чем сосредоточиться. Но по мере того как тело его слабело, страх перед сном только возрастал. Он чувствовал себя как человек, которого волокут все ближе и ближе к краю пропасти, движение неостановимо, а расселина впереди зияет все отчетливее.

Он смотрел на свое отражение в зеркале, только чтобы убедиться, что дальнейших изменений не происходит. Стоял в ванной, наклонившись над раковиной и уставив пристальный взор в стекло. До преображения его лицо было почти незапоминающимся: поредевшие волосы, водянистые глаза, невыразительно глядящие на мир из-за очков без оправы. Слабый подбородок, который постоянно казался небритым примерно сутки. Майерс провел пальцами по побелевшей щетине и подумал, что теперь она менее заметна из-за отсутствия пигментации.

До изменения его лицо было обычным, непримечательным. Но теперь его кожа приняла цвет молока Люди оглядывались на него.

Пока он изучал свои черты, его лицо на миг словно бы сделалось нематериальным — как будто оно было не настоящим, а просто полузабытым изображением.

Отвернув манжет рубашки, Майерс взглянул на часы. Самое время побриться перед тем, как идти на дневную воскресную мессу.

Он сидел и смотрел, как первые из причащающихся встают со своих мест и безмолвно идут к алтарю. Взгляд, его обежал церковь и остановился на гипсовой статуе Богоматери в окружении десятков свечей. Тени метались по обращенному вверх лицу статуи и по сложенным в молитвенном жесте ладоням. Затем взгляд Майерса обратился на старый молитвенник, который он держал в руках. Открыв страницу, заложенную шелковой лентой, он прочел молитву святого Амвросия перед причастием:

«О милосердный Господь Иисус Христос, я, грешник, не уповая на заслуги свои, но веруя в милость и благость Твою, со страхом и дрожью приближаюсь к столу, где накрыл Ты пиршество из всех яств. Ибо осквернил я душу и тело мое многими грехами…»

Неожиданно его захлестнула волна изнеможения. Глаза болели от света, и Майерс подумал: а может, заснув хотя бы в этом месте, он может спастись от омерзительного видения, преследующего его?

К тому времени, как он закончил молитву, борясь с желанием соскользнуть в сон, он решил, что пора занять свое место в конце очереди. Встал и протиснулся мимо коленопреклоненных прихожан, уже принявших причастие, старясь не потревожить их.

Оказалось, что он весь дрожит и спотыкается на каждом шагу.

Один за другим его единоверцы-католики принимали на язык облатку, и Майерс слышал повторяющиеся знакомые слова, словно напев: «Тело Христово», — и ответ: «Аминь». Наконец сам Майерс стал перед священником, облаченным в белое и осторожно державшим двумя пальцами облатку Святого Причастия.

Но священник словно не видел Майерса и неподвижно стоял, глядя сквозь него, как через стекло. Майерс медлил, ладони его были сложены, а рот открыт, язык слегка выдвинут, чтобы принять евхаристию.

Священник по-прежнему не сделал в его сторону ни одного движения, лицо его выражало замешательство, словно он пытался понять, почему не подходит человек, стоящий за Майерсом. Майерсу казалось, что эта заминка длилась многие часы — и, наконец, он отошел прочь, слишком испуганный, чтобы хотя бы попытаться принять причастное вино, которое раздавал стоящий рядом дьякон: вдруг и здесь повторится то же самое?

Он вернулся к своей скамье в состоянии полного смятения, гадая, не смотрят ли окружающие на него с любопытством. Получить отказ в Святом Причастии! Но никто не обращал на него внимания.

Никто не смотрел исподтишка, никто втайне не хмурился озадаченно, никто не проявлял ни интереса, ни неловкости. Как будто никакого инцидента не произошло.

— Господь с вами, — нараспев произнес священник.

— И с духом твоим, — был ответ.

— Да благословит вас всемогущий Бог-Отец, и Сын, и Дух святой… Месса окончена, идите с миром.

Глаза у Майерса закатывались, веки пытались сомкнуться сами по себе. Для поддержки он ухватился за спинку передней скамьи. Он чувствовал, что если бы принял причастие, то рискнул бы уснуть, — но не теперь. Только не без благодати. Он не мог противостоять этому кошмару без благодати.

Затем, когда священник и остальные торжественно удалились, прихожане зашевелились и начали покидать храм.

Майерс просто сидел, сжимая в руках черный молитвенник и глядя на статую Богоматери с безнадежностью в глазах. Все было так, словно он искал утешения у кого-то, кому глубоко доверял. Он искал поддержки, а к нему отнеслись как к чужаку. Наконец он поднялся на ноги и вышел из церкви, забыв перекреститься.

Он зашагал прочь от храма так быстро, как мог. Снаружи было очень темно, и белая полная луна поднялась над готическим храмом. Его симметричные башни отбрасывали длинные тени поперек улицы. Кожа Майерса была столь бледной, что он воображал себя порождением луны, а не одним из рода человеческого. Казалось, он просто бродит среди людей.

Ему пришла в голову мысль посетить торговца наркотиками, и только сделав этот крюк, он вернулся к себе на квартиру. Путь занял дольше, чем Майерс ожидал. Два автобуса проехали мимо него, стоявшего на остановке по требованию, хотя он отчетливо махал их водителям рукой, требуя остановиться.

Чтобы отвлечься от событий, ошеломивших его, он сел просматривать свои бумаги. Это было полное собрание его попыток писательства за последние пятнадцать лет. В первые годы Майерс питал смутную мечту зарабатывать этими трудами и даже радовался публикациям в журналах, которые никто не читал. Лишь позже он обнаружил, что предпочитает писать для себя, а не для сомнительного удовольствия видеть свои странные опусы напечатанными. Ему нравилось мечтать над ними, писать только когда приходило вдохновение — что бывало нечасто. Полуоформленные отрывки и зачины либо уничтожались, либо входили в более длинные сочинения, которых, впрочем, было немного. Майерс любил избавляться от работ, которыми был недоволен.

Иногда он даже гадал: может быть, он пишет лишь для того, чтобы можно было уничтожить результаты.

Как ни пытался Майерс сосредоточиться на разложенных перед ним листах бумаги, вскоре веки его начали тяжелеть все сильнее и сильнее. Мириады слов ничего не значили для него, словно это был чужой язык, который он не мог расшифровать. У него было странное ощущение, что записи защищают себя от него (и дело вовсе не в том, что крайняя усталость заставляла слова расплываться перед глазами), чтобы их не постигла та же участь, что многие из его неудачных работ. Эта мысль потрясла Майерса. Он начал наугад откладывать листы в сторону, а потом сжигать их в кухонной раковине. Почерневшие, скорченные останки бумаги он растирал между пальцами, прежде чем смыть.

Затем он решил испытать новое средство для бодрствования. Во время крюка, предпринятого после мессы, Майерс купил таблетки у тощего прыщеватого юнца, которого неизменно можно было найти на углу пивнушки вблизи от Стэмфорд-Хилл. Майерс знал его лишь в лицо, но был знаком с другими, кто уже имел дело с этим торговцем. Упоминание их имен и вид приготовленных банкнот рассеяли сомнение юнца.

Похоже, завоевать доверие наркоторговца помогли и изменения во внешности Майерса тот напоминал сейчас статиста из дешевого фильма о зомби, обреченного и беспутного, отмеченного невыраженным сродством с теми, кто признавал его теперь одним из них.