Сошедшие с небес (сборник)

— Тебе нужно совершить тренировочную поездку в город, — известил Черити Брат Бридон в августе.

— Но… — Она указала на свой выпирающий живот. — Я не могу двигаться быстро, и я буду привлекать внимание.

— Это неважно. Мы дадим тебе указания найти место, куда ты должна отправиться. Люди помогут тебе, видя, что ты молодая женщина, носящая дитя. Если ты скажешь им, что заблудилась, они помогут тебе еще охотнее. — Он улыбнулся Черити, положив руку ей на плечо. — Твоя меткость в стрельбе заметно улучшается, теперь тебе пора изучить мишени, которые ты будешь выцеливать. Ты не только покараешь безбожников за их неверие, ты отомстишь за заключение своей матери.

— Я постараюсь сделать все, чего хочет от меня Бог.

— Как и пристало ангелу, — одобрил ее намерения Брат Бридон.

* * *

Черити с жадным любопытством стремилась увидеть огромный и грешный город, где судили ее мать, но все же ощутила, как в желудке завязывается ком, почти такой же большой, как ее растущее дитя. На улицах было так много людей, совершенно незнакомых, что когда водитель грузовика, везущего соленья и варенья из скита, высадил ее перед зданием суда, Черити захотелось забраться обратно в кабину и прятаться там до тех пор, пока они не выедут из города и не вернутся в общину.

— Ангелы упорны в трудах Господних. Пускай мой путь и слово, и дела наполнят светом и Твоею славой, — произнесла она вслух, повторяя урок, который Брат Бридон дал ей перед отъездом. — Бог не взглянет милостиво на тех, кто не сумел исполнить Дело Его.

Она стояла напротив здания суда округа Франклин, испытывая соблазн пересечь улицу и войти внутрь, хотя ей было приказано отправиться в маленький парк, ныне находящийся у нее за спиной, и найти место, откуда она могла бы стрелять, когда вернется сюда с винтовкой. Понадобилось несколько минут, чтобы найти пешеходный переход; к тому времени, как свет на светофоре сменился, давая Черити позволение идти, она обратила все свои помыслы к Правосудию и к тому, как ей надлежит выполнять работу для Господа, неся миру это Правосудие посредством убийства тех, кто отвратился от Бога.

Парк занимал половину городского квартала, в дальнем конце его располагалась огороженная игровая площадка. Черити пошла в ту сторону, глядя вверх, на ветви старых дубов, растущих вдоль восточного края парка.

Она поняла, что могла бы залезть на ограду площадки и оттуда перебраться на ветви одного из деревьев, и ее сердце замерло в предвкушении. После того как ее дитя родится, она сможет лазать по ветвям. В день ее миссии, если она прибудет сюда до рассвета, она сможет оказаться в укрытии так, что никто не заметит. Довольная тем, что сумела выполнить задачу, порученную ей как ангелу, Черити вернулась к супермаркету, который указал ей водитель грузовика.

— А, вы здесь, — позвал водитель. — Хотите видеть, куда попали ваши фрукты, овощи и мед? Я могу подождать, если вы захотите пройтись и посмотреть.

Черити подумала о своем отце, которого увели прочь от Господа такие вещи, как мирские соблазны, предлагаемые внутри этого магазина, и покачала головой:

— Нет, спасибо, я не хочу, чтобы мы слишком поздно вернулись на… ферму.

Ей было сказано не называть свой дом общиной или скитом, и она порадовалась тому, что вспомнила об этом.

— Вы нашли то, что хотели узнать? — Водитель завел двигатель и переключил передачу; грузовик тронулся с места.

— Да, нашла. — Она улыбнулась ему, зная, что вернется сюда, чтобы очистить мир от греха и восстановить Эдем во всей его добродетели и благочестии.

Грузовик прибавил скорости, и водитель вновь переключил передачу, привычно прокладывая путь в потоке машин.

— Вы когда-нибудь раньше бывали в городе?

— Нет, — ответила Черити. — Но теперь, когда я его увидела, я знаю, что вернусь.

Грузовик увозил ее обратно в скит, где ее ждали последние приготовления к ангельской миссии.

Лиза Таттл СТАРЫЙ МИСТЕР БУДРО

Лиза Таттл родилась в Соединенных Штатах, однако уже более тридцати лет живет в Британии. Писать она начала еще в школе, публиковаться — в университете, а в 1974 году получила премию Джона у. Кемпбелла в номинации Лучший молодой писатель в жанре научной фантастики.

Ее перу принадлежат восемь романов (новейший из них современное фэнтези «Серебряная ветвь») и множество рассказов, а также несколько книг для детей. Она составила антологию женского хоррора «Кожа души», а сейчас издательство Эш-три Пресс готовит к выпуску многотомный сборник ее собственных рассказов, первый том выйдет под названием «Чужой в доме: сборник коротких рассказов о сверхъестественном».

«В детстве в Хьюстоне я любила устраивать вылазки на берега речки Буффало, в ту ничейную землю, которая начиналась сразу за нашими домами, — вспоминает Таттл. — Несколько лет назад я вспомнила об этом, когда приехала погостить в Хьюстон и кто-то из друзей повел меня на свое излюбленное место для пикника на берегу: я снова увидела медлительную коричневую воду, сверкающую на солнце, черепах, греющихся на камнях, и змей, скрывающихся в подлеске у воды, и удивилась, как этот кусок нетронутой природы еще уцелел в дебрях современного города, — и тогда меня посетила мысль о том, что здесь могут скрываться и другие невероятные существа, от которых взрослые отмахнутся, как от детской фантазии. Вот так и возник замысел этого рассказа».

Есть вещи, которые не меняются, но чувства людей не из их числа.

Я летела над Атлантикой, несчастная и напряженная, думая лишь о смерти, но, снова ступив на твердую землю, я вдруг расслабилась. Все вокруг говорили на английском или испанском, а не на французском, и знакомые каденции техасской речи убаюкали меня и словно вернули в детство. Даже в обезличенном нутре аэропорта я чувствовала себя до странности комфортно, а когда вышла из кондиционированного пространства на улицу и живой воздух Хьюстона лизнул меня своим мокрым горячим языком, я стала словно младенец на руках матери. Впервые с тех пор как я услышала о том, что моя мать при смерти, я смогла сбросить напряжение и просто принять это как должное. Наверное, проведя на Земле девяносто шесть лет, она была готова вернуться домой.

Добравшись до центральной больницы, я застала ее живой, хотя и без сознания. Возможно, она спала, не знаю, только глаза под опущенными веками не двигались, и, когда я заговорила с ней, ответа не последовало. Дышала она страшно громко и хрипло, но белая простыня поверх иссохшей груди оставалась почти неподвижной. И без подсказок медсестры я видела, что ей осталось совсем немного.

Я опустилась на гнутый пластиковый стул рядом с ее кроватью и взяла ее прохладную маленькую руку в свои ладони, где она осталась лежать, недвижная и невесомая.

Глаза кололо от слез, в груди начинал раскручиваться маленький смерч страха. В пятьдесят восемь лет — сама почти старуха — я чувствовала себя напуганной и беспомощной, как ребенок на пороге сиротства. Но что я могла поделать?

Я наклонилась над ней и поцеловала ее сухую, сморщенную щеку. Выпрямилась и выпалила:

— Я люблю тебя. — Раньше мы с ней никогда не говорили такого друг другу, но, может быть, напрасно я принимала многие вещи как данность. И я неуверенно продолжала втискивать в последние минуты все слова любви и благодарности, которые должна была говорить ей на протяжении многих лет, просить прощения за свои грехи и ошибки. Но я знала, что она встревожится, если услышит меня, решит, что я несчастлива, станет выбиваться из сил, пытаясь утешить меня, и все кончится неловкостью и взаимным непониманием; так что я могла еще натворить бед, вздумав просить прощения за то, что я уже не могла, да и не хотела изменить, поэтому я умолкла так же внезапно, как и начала.

А от нее по-прежнему ни слова, ни даже дрожания ресниц; лишь хриплое, болезненно-тяжкое дыхание.

Немного погодя, не в силах выносить молчание, я шепнула:

— Как бы я хотела что-нибудь сделать. — Она-то сделала для меня так много. Это она всегда давала, а я только брала. Моя мать была одной из тех старомодных женщин — думаю, они еще не совсем перевелись, — которая искала самовыражения через отношение к другим. Она жила через свою семью и людей, нуждавшихся в ее помощи, а ее наградой было само действие. Никакие просьбы других она не находила трудными или обидными, просить же для себя стеснялась. Ей хотелось иметь с полдюжины своих детишек, а пришлось удовольствоваться мной, единственным младенцем, которого она смогла доносить до положенного срока, да еще в таком возрасте, когда у нее почти не осталось надежды. Много лет она заботилась об умственно отсталой сестре моего отца, до самого конца ходила за своей матерью — ей даже пришлось переехать в дедушкин дом, когда бабушка перестала сама справляться. Правда, никакой жертвы тут не было, мой отец был тогда жив и с радостью последовал за женой в дом побольше, к тому же моя бабушка принадлежала к тому поколению и к тому социальному слою, для которого иметь в доме слуг было в порядке вещей, так что моя мама вовсе не превратилась в сиделку и домработницу в одном лице, — но для меня обречь себя на такую жизнь, взвалить на себя такую ответственность казалось тогда немыслимым. Я-то всегда была свободна в выборе жизни и любви, вольна уходить и приходить, когда захочется, и вообще следовать за своей звездой. С тех пор как я начала сама зарабатывать себе на жизнь — а я всегда так или иначе справлялась, — отпали последние ограничения моей свободы.