Сошел с ума

— Спасибо за заботу, дорогая. Спокойной ночи.

Лиза на кухне сидела перед рюмкой коньяка и разглядывала ее с таким выражением, словно увидела на клеенке червяка.

— Выпьете со мной, Михаил Ильич?

— Да я вроде в завязке.

— После такого дня рюмочка не повредит.

Рюмочка оказалась не одна: за час осушили бутылку целиком.

Пьянка получилась занятная, будто встретились два мира за одним столом: вчерашний и завтрашний. Мы разговаривали на разных языках, хотя слова употребляли похожие. При этом девушка держалась естественно: курила, болтала, смеялась, а я — с довоенной неуклюжестью. Ощущение пропасти между нами воспринималось мною как утрата чего-то насущного, что всегда объединяло людей даже разных поколений и взглядов, а ею — как некий забавный прикол, из которых, как я уразумел, в основном и состояла ее духовная жизнь. Иногда я произносил какую-нибудь самую обыкновенную фразу, вроде: «Чего-то тут как будто сквозит от окна?» или: «Попробуй, Лизок, помазать ветчину горчичкой», и она от хохота чуть не валилась со стула, словно я выдавал несусветную хохму. Взрывы беспричинного веселья, чередующиеся с внезапной замкнутостью, наводили на мысль о психической неуравновешенности. Лицо у нее было приятное, чистое, нежное, с ясными лукавыми глазами, но тельце чересчур костлявое — жилистые, худые руки и ноги, едва обозначавшаяся под платьем грудь.

За выпивкой я кое-что выведал про нее. Дочь бедных родителей — инженера и учительницы, — до шестнадцати лет она не знала, куда себя деть. Мыкалась по всевозможным тусовкам, связалась с панками, чуть не стала наркоманкой, но случай привел ее в секцию восточных единоборств, которую вел татарин Муса (при ДК «Меридиан»). С того дня жизнь ее круто изменилась, обрела смысл. Она увлеклась карате, как другие девушки и в другое время увлекались бальными танцами и музыкой. Татарин Муса вылепил из рыхлой московской шалавы стойкого, хладнокровного, неунывающего коверного бойца и сулил ей великое будущее, но не успел выполнить своих обещаний. Два года назад его «поставили на счетчик» за какие-то долги и кокнули на пороге «Меридиана», прошив старую богатырскую грудь двумя автоматными очередями. Фактически он умер у нее на руках, оросив сочной татарской кровью бледные руки влюбленной в него блондинки. Позже, когда Лиза заново начала сходить с круга, не умея побороть тоску, возле «Макдональдса» ее подснял Эдуард Всеволодович, прельстившись, видно, ее необычной, настырной худобой.

— Как он меня трахнул, — с восторгом припомнила Лиза, — уму непостижимо! Прямо в машине, на виду у всех, средь бела дня — я и пикнуть не успела.

Трубецкой взял ее на службу, и они заключили необычный контракт: Лиза поклялась быть преданной ему до последнего вздоха и слепо выполнять любое приказание при условии, что он расплатится с убийцами Мусы.

— Расплатился? — спросил я.

— С перебором, — ответила Лиза, и ясные очи вспыхнули ликующим светом. Я еще прежде заметил, что когда она смотрела на Трубецкого или просто, как сейчас, упоминала его имя, на ее щеки проливался вот этот блуждающий яркий огонь. Любопытно, загоралась ли так хоть одна женщина при воспоминании обо мне? Честно говоря, очень сомневаюсь.

Никакой неловкости между нами больше не было. Когда, добив бутылку, улеглись в постель, Лиза дружески спросила:

— Хотите меня, Михаил Ильич? — на что я задумчиво отозвался:

— Да вроде нет. Устал очень.

— Могу возбудить.

— Не стоит, Лиза, спасибо!

Через минуту она уже младенчески посапывала на подушке у моего плеча, как за тысячу верст…

10. АКЦИЯ

Банк располагался на Остоженке. В половине одиннадцатого утра, тщательно побритый, благоухающий французским парфюмом, в сиреневом шмотье, я переступил заветный порог. В руке нес стального цвета кожаный баул с кодовыми замками. Лиза, приехавшая со мной на метро, пересела в «тойоту» Трубецкого, припаркованную на другой стороне улицы.

Строго следуя инструкции, я подошел к небольшой, заделанной бронированным стеклом стойке, за которой сидела опрятная дама средних лет с ярко накрашенным лицом. Кроме нас, в приемной банка никого не было, как, впрочем, не было каких-либо привычных для присутственного места указующих табличек, если не считать разбросанных тут и там тисненных золотом английских слов, непонятных мне, обозначающих, видимо, приматы рыночной веры.

Дама дружелюбно улыбалась мне навстречу. Я поздоровался и сказал:

— Хотелось бы переговорить с Владимиром Иосифовичем.

— По какому, простите, делу?

— Я от Савицкой Полины Игнатьевны.

Сообщение не произвело на женщину особого впечатления, но в глазах блеснул ледок.

— Минутку, сейчас узнаю… — По селектору связалась с начальством, переговорила, подняла голову: — Пожалуйста, Бергман вас примет. Поднимитесь на второй этаж, кабинет налево.

Как было велено, я просунул в окошко коробочку с французскими духами. Дама воскликнула:

— О-о! Благодарю!

Банкир Бергман восседал за двухъярусным столом, похожим на крепость. Внешность обманчивая: седенький, хлипкий на вид, но с энергичным, обволакивающим взглядом черных глаз-бусинок. С такой внешностью можно быть кем угодно — от министра до бомжа. Поднялся, потянулся через стол. Чтобы пожать друг другу руки, нам обоим пришлось сильно наклониться.

— Весь к вашим услугам!

Я представился, положил на стол документы: паспорт, свидетельство о браке, доверенность, две заполненные анкеты. Владимир Иосифович просмотрел их с такой быстротой, с какой опытный кассир отсчитывает денежные купюры.

— Очень приятно, очень… Значит, Полина Игнатьевна обзавелась законным мужем. Поздравляю!

Фраза прозвучала двусмысленно, главное, непонятно было, кого он поздравил — меня, Полину или себя. Он сам это почувствовал, сделал вид, что смутился.

— Как здоровье многоуважаемой госпожи Савицкой?

— В полном порядке. Однако обстоятельства сложились так, что сама не смогла подъехать.

— Понимаю, понимаю… И что же вы хотите?

— В доверенности все сказано. Я должен привезти ей кое-что из сейфа.

Минута наступила решающая. Если Бергман почему-либо заартачится, мне следовало встать и подойти к окну. Только и всего.

— Полина Игнатьевна женщина необыкновенная, — заметил Владимир Иосифович. — Все, что она делает, достойно восхищения. Хотя не все ее поступки сразу бывают понятны… Не желаете ли кофе… э-э… Михаил Ильич?

Не дожидаясь моего согласия, он нажал кнопку на столе, и мгновенно в кабинете возникла молодая девица, из тех, у кого ноги растут прямо из плеч. Вероятно, у нее с шефом была телепатическая связь, потому что в руках она держала поднос со всем необходимым. Вплоть до крохотного хрустального графинчика с ликером.

Когда девица, расставив чашки, удалилась, не забыв ожечь меня на всякий случай буйным взглядом, я спросил:

— Владимир Иосифович, вас что-то смущает?

— Помилуйте, что может меня смущать? — он придвинул ко мне пепельницу, как бы приглашая закурить. — Наша задача — угождать клиентам. Особенно таким, как ваша милая супруга… Но…

— Что — но?

Банкир явно испытывал какое-то затруднение, но я не пытался догадаться о причинах. Роль слепого исполнителя меня вполне устраивала, тем более что Трубецкой предусмотрел подобную заминку. Он сказал: подойдешь к окну, Мишель, только когда Вовик окончательно упрется.

— Видите ли, Михаил Ильич, существует определенный порядок, когда имеешь дело с такими ценностями… Нет, я не хочу сказать, что мы с вами его нарушаем. Документы в порядке, но…

— Да говорите же толком.

Бергман по возрасту тянул лет на шестьдесят, а уж по опыту в подобных махинациях, полагаю, давно переступил черту возможного долголетия, поэтому наивная обида, отразившаяся на его лице, выглядела особенно трогательно.

— Вы один или с охраной?

— Это уже мои проблемы, не правда ли?