Сошествие во Ад

У кресла миссис Анструзер снова возникла Феба.

– Мисс Фокс и мистер Стенхоуп, сударыня, – доложила она и удалилась.

Паулина, поднимаясь, проговорила:

– Это было бы заманчиво. Бабушка, ты не очень устала? Может, тебе лучше подняться наверх, а я приму их в доме?

– Дорогая моя, – сказала миссис Анструзер, – пока Питер Стенхоуп заходит навестить меня, я буду принимать его. Дай мне руку.

Она поднялась и успела сделать пару шагов, когда в саду появились Миртл Фокс и Стенхоуп.

– Дорогая миссис Анструзер, как я рада повидаться с вами, – заговорила Миртл. – Мы так давно не виделись, но я совсем забегалась! А вот сегодня просто не могла не зайти. Вы знакомы с мистером Стенхоупом? Мы встретились с ним на улице и вместе пришли к вам.

Миссис Анструзер позволила себя обнять и поцеловать, ограничившись со своей стороны улыбкой; а потом протянула руку.

– Это большая честь, мистер Стенхоуп, – произнесла она. – Я рада приветствовать вас здесь.

Он склонился над ее рукой.

– Вы так добры, миссис Анструзер.

– Я ваш давний должник, – сказала она, – но теперь могу только помнить об этом. Вы знакомы с миссис Сэммайл?

Стенхоуп снова поклонился; Миртл разразилась новым потоком приветствий; наконец все уселись.

– Я зашел, – сказал Стенхоуп после небольшого обмена любезностями, – чтобы узнать у мисс Анструзер, какие имена ей больше нравятся.

– Мне? – удивилась Паулина. – Какие имена?

– Вы же ведете Хор, – объяснил Стенхоуп, – а я обещал миссис Парри, что попытаюсь как-то выделить вас, – ради зрителей, – а значит, надо придумать имя. На мой взгляд, это мало чем поможет, но раз уж обещал… Мне представлялось что-нибудь французское, поскольку речь идет о восемнадцатом веке – Ла Люантен [12] или что-нибудь в этом духе. Но миссис Парри боится, что такое имя еще больше запутает зрителей. Никто не догадается (как она думает), почему листья – если это и вправду листья – называются люантен…

[12] Lointaine – фр. «Греза», «Прекрасная дама» (от «Принцесса Греза»).

Миртл, подавшись вперед, перебила его:

– Ой, мистер Стенхоуп, вы мне напомнили. Я тоже на днях об этом думала. Было бы удобно и понятно дать хору названия деревьев. Как здорово было бы в программке: Вяз, Ясень, Дуб – три милых дерева, – Боярышник, Плакучая Ива, Бук, Береза, Каштан. Понимаете? Все стало бы понятно. И тогда Паулина была бы Дубом. Дуб ведь – главное дерево в Англии, ему – ей то есть – как раз подойдет.

– Позволь мистеру Стенхоупу договорить, Миртл, – сказала миссис Анструзер.

– Ты превратила Хор в обычную рощу, – одновременно с ней сказала Паулина.

– Но нам же это и нужно, – настаивала Миртл, не в силах расстаться со своей идеей. – Мы хотим осознать, что природа может утешать, как сама жизнь. И как искусство – взять хоть пьесу мистера Стенхоупа. По-моему, искусство так утешает, вы согласны, миссис Сэммайл?

Миссис Анструзер собралась было прервать Миртл, но решила дать гостье возможность ответить.

Миссис Сэммайл неожиданно елейным голосом произнесла:

– Уверена, мистер Стенхоуп не согласится с вами. Он будет говорить, что и в страшных снах есть смысл.

– Паулина, но мы же согласились, что имя, как и все остальное, должно быть важным или символичным? – воскликнула Миртл.

– Мне бы все же хотелось узнать, как меня зовут, – тихо сказала Паулина, и Стенхоуп, улыбнувшись, ответил:

– Мне думается, Периэль. Никакой смысловой нагрузки.

– Звучит странно, – поджала губы Миртл. – А остальных как будут звать?

– Никак, – отрезал Стенхоуп.

– О! – Миртл не могла скрыть разочарования. – Я думала, у нас будет песня или стихи, или что-нибудь в таком духе со всеми нашими именами. Звучало бы красиво. А искусство ведь должно быть прекрасным, разве нет? Прекрасные слова и прекрасные голоса. Я убеждена, дикция – это так важно!

– А вот бабушка так не считает, – сказала Паулина.

– Но, миссис Анстру… – начала было Миртл, но та, к кому она обращалась, не дала ей закончить.

– Что нужно, чтобы читать стихи, мистер Стенхоуп? – спросила миссис Анструзер.

Стенхоуп засмеялся.

– Четыре добродетели: чистота, ритм, смирение, мужество. Вы согласны со мной?

Старая дама поглядела на миссис Сэммайл.

– А вы?

Лили Сэммайл пожала плечами.

– Ну, если поэзию превращать в труд… – начала она. – Но не все ведь хотят читать стихи, большинству хватает радостей попроще.

– Стихи нужны всем, – возразил Стенхоуп. – Иначе поэзия, драматургия да и вообще искусство теряют ценность, становятся необязательными, чем-то таким, о чем неплохо помечтать после обеда.

Миссис Сэммайл снова пожала плечами.

– Вы превратили удовольствие в доходное дельце, – фыркнула она. – Теперь, приснись мне кошмар – я мигом превращу его во что-нибудь другое. – И она посмотрела на Паулину.

– У меня ни разу не было кошмаров с тех пор, как я начала каждую ночь говорить себе: «Сон прекрасен, вот он, сон. Сон прекрасен». И никаких снов, – сообщила Миртл. – И каждое утро я повторяю то же самое, только говорю не «сон», а «жизнь». «Жизнь прекрасна, вот она, жизнь. Жизнь прекрасна».

Стенхоуп бросил быстрый взгляд на Паулину.

– Страшно прекрасна, пожалуй, – сказал он. – Страшно прекрасна, – закивала Миртл. Миссис Сэммайл поднялась.

– Мне пора, – сказала она. – Не понимаю, что мешает вам радоваться самим себе.

– То, что рано или поздно радоваться в самом себе становится нечему, – пробормотал Стенхоуп ей вслед.

Паулина проводила старую даму до калитки и распрощалась.

– Нам надо встретиться, – настойчиво сказала миссис Сэммайл. – Я всегда здесь, неподалеку, и, по-моему, могу тебе пригодиться. Сейчас тебе придется вернуться, но однажды возвращаться не понадобится… – с этими загадочными словами она затрусила прочь, и только перестук каблуков нарушал тягостное безмолвие Баттл-Хилл.

Прежде чем вернуться в сад, девушка немного помедлила. Ощущение чего-то значительного висело в воздухе; что-то должно было произойти или уже начало происходить. Казалось, самый обычный полдень, один из тысячи сад, немного разговоров, гости, чай, но сквозь обыденность упорно проступало нечто иное. «Все дело в пьесе, – подумала она. – Я слишком серьезно отнеслась к этой постановке». Пальцы Паулины бездумно поглаживали перекладину калитки. «Просто слишком много всего. Как-то странно я пообещала бабушке, что смерть не должна мешать постановке. И к чему она вспомнила этого несчастного предка, обратившего смерть в победу? Спасение Струзера, спасение Анструзеров… ораторское искусство, декламация, поэзия, Питер Стенхоуп, Лили Сэммайл, какой-то сюрреалистический спор о погоде, и ее глупая фраза о „собственной погоде“; разговоры, разговоры, о стихах, о снах, о поэзии… „Чистота, ритм, смирение, мужество…“ А Лили Сэммайл говорит, что все это только мешает радости… Да уж, надо быть „страшно прекрасной“, чтобы сподобиться этой радости. И страшно осторожной со всеми этими разговорами».