Соска

Выяснил; ни одна из пострадавших из города не отлучалась. Ну, я имею в виду, далеко не отлучалась, в Африку там, будет хуже, или в Азию. Тогда вообще с заграничными поездками не как сейчас было — куда хочешь не поедешь. Дальше ни одна из пострадавших не была замечена в химлаборатории, или на секретном производстве, или вообще в каком-нибудь подозрительном месте, где подобную заразу можно подцепить. Я запрос давал куда надо.

— Тогда ты начал искать общий для всех них… элемент.

— Конечно! Должно же было быть что-то! В одном и том же киоске ликер покупали, или рыбу у одной и той же бабуси на рынке, или прокладки для месячных одной и той же фирмы. Хотя бы на одну и ту же дискотеку ходили — уже кое-что. Или одну и ту же кошку гладили, на одной и той же лавочке в парке сидели, из одного и того же фонтанчика пили… Короче проверил все, что можно проверить. Нашлось несколько «общих элементов», как ты выразился, но не для всех пострадавших сразу. Две девчонки были реально знакомы. Две другие ехали в одном трамвае за два дня до того, как у одной из них полезли волосы. Правда, в разных вагонах. У двух других мамаши работали на одном и том же заводе: одна на конвейере, вторая в бухгалтерии. Две другие носили одинаковые кроличьи шапки. В таком вот ключе.

Кстати, зараза эта — без летального исхода. Большинство же девчоночек погибло, нанеся себе увечья в стадии буйства. Двое покончили с собой, сделав это в момент «ясности». А некоторые так до сих пор по спецлабораториям, как зомби, сидят и в одну точку смотрят. Хочешь, могу отвезти, показать. Не хочешь? Ну, тебе виднее, будет хуже.

Я уже надежду потерял, когда наконец-то появилась зацепочка. Да и не зацепочка даже, а настоящая зацепища. Нашел-таки дядя Гена общий, будет хуже, элемент. Еще подлить? А я, пожалуй… — Полежаев подлил себе чаю, потом долго смотрел то на чашку, то на Степана. — Да. Нашел дядя Гена элемент. Догадайся, какой? Они не ели из одной тарелки, не пили из одного стакана, не посещали… Что?

Полежаев пронзительно уставился в глаза Степана.

— Не может быть! Ты что, уже знаешь?

Майор недовольно нахмурился и сдул пыль с олимпийского мишки.

— Так нечестно, Свердлов. Я даже не дорассказал еще.

— Ну, дорасскажи, — вяло предложил Степан.

Он допил чай и посмотрел на усы Полежаева. В свете солнца из окна они слегка топорщились и светились, как волшебное руно. В окне была видна плохо прокрашенная крыша соседнего здания, с ржавыми антеннами и голубями. В чашке осталось несколько чаинок.

Неужели все эти годы он носит накладные усы?

— Так неинтересно мне стало рассказывать! — неожиданно вспылил собеседник. — Это даже не «нечестно». Это — сюрреалистично. Я же тебе только рассказал про то, что было пятнадцать лет назад. Ты же получил от меня пятьдесят процентов информации! Да какие там пятьдесят — меньше! Это все равно, что я начал фразу: «Рано утром, в теплый солнечный день, Маша пошла к…» А ты сразу: «…к Андрею». Хотя о существовании самой Маши узнал минуту назад.

Полежаев вскочил со своего места и сделал несколько возбужденных шагов, потирая ладони, а потом навис над плечом гостя:

— Как ты это делаешь, а? Это же уму непостижимо! — Он выпрямился и вновь принялся вышагивать. — Как будто все отгадки у тебя уже в голове. Как будто преступления эти ты и придумал. А мы тут как шуты над ними бьемся. Знаешь, сколько у меня людей задействовано? Да и тогда, пятнадцать лет назад, не меньше. И каких людей — умницы, как один! Виртуозы. Ты моих ребят знаешь. Один Путько чего стоит! Причем в их распоряжении что хочешь: фотографии, картотека, отпечатки, Интернет, оперативная связь. Да сами пострадавшие, наконец! И все одно до истины докопаться не могут. А тут этот хрен моржовый, извини за выражение, будет хуже, бац, нога на ногу, еще до середины не дослушал, чай не допил, а уже… — еще подлить, спрашиваю? — уже знает!

Степан слушал, закрыв глаза. Ему настойчиво казалось, что за его спиной бегает возмущенная девчонка-малолетка с не до конца прорезавшимся голосом и изо всех сил старается говорить по-взрослому. Ему подумалось: а вот повернись он сейчас и увидь девчонку на самом деле. Обыкновенную такую девчонку в джинсах с мобильным телефоном и брелком на рюкзаке. Только с усами и привычкой говорить «будет хуже». Будет ли это свидетельством того, что мир такой, каким мы его хотим увидеть? Или того, что у самого Степана приемник барахлит? Или…

— Ну, вот ты и дорасскажи. И покажи фотографии, показания, что там у тебя еще есть? Все доставай. Может быть, я ошибаюсь.

— Конечно, ошибается он! Когда ты последний раз ошибался…

— Ты мне, Сергеевич, расскажи все, не спеша, а я тебе за это и адрес дам.

— Адрес? Его адрес?

— Его.

— Но это же не-воз-мож-но. Вы видели такое? — Полежаев повернулся к полке с макетами черепов, поврежденных разным видом оружия, и всплеснул руками. — Это все равно, что ты не просто добавил: «Маша идет к Андрею», а: «Идет к Андрею делать математику!» Но как? Как ты это делаешь? Степа, сходи к врачу. Я тебя как друг прошу: встань на лечение. Пусть тебя вылечат, и бог с ними, с нераскрывающимися делами. Мы сами как-нибудь…. Это же сугубо ненормально: ты знаешь адрес подозреваемого, о котором услышал пять минут назад!

— Ну, положим…

— Не перебивай! Пусть у тебя большой опыт. Пусть тебе просто везет. Пусть это совпадение я тебе рассказываю про дело, с которым ты до меня познакомился. В это все можно поверить один, ну, максимум два раза!

Полежаев перевел дух и хрустнул плечами.

— Но это — симптонимично! И писать переставай, Степка, хотя бы на время. А то скоро тебя будет вообще не спасти.

— Угу. Будет хуже.

Полежаев схватил стул и сел напротив Степана, положив руки на спинку.

— Действительно, Степа, не было у бедняжек ничего общего, кроме одного: все они рано или поздно были знакомы с неким Громовым. Алексеем Павловичем. Знакомы близко, ну, ты меня понял. Мы покопались, и выяснилось, что как раз после знакомства с этим субчиком болезнь и появлялась. Не сразу, но появлялась. Правда, как выяснилось, общался он и с другими девицами. Но их почему-то не отравил. Ну и как ты сам догадываешься, нам бы его в работу, ан нету! Исчез. Сбежал. Во всероссийский давали, в Интерпол — все бесполезно. Ну а что, страна-то большая! А мир еще больше. Я даже грешным делом подумал, что «эти» его в оборот взяли. Ну, испарился человек, и все тут!

— Правильно подумал, Геннадий Сергеевич. По-моему тоже: взяли.

— Да? — Геннадий Сергеевич выпятил губу. — Ну, когда к «этим» в работу попадаешь… Одним словом, прекратились покушения, закрыли мы дело, а что поделаешь, главный подозреваемый в бегах, а недавно…

— Все началось заново.

— Угу. Может, коньяку рюмашку? У меня есть. Ну, тебе виднее. Тогда еще чашечку?

— Ну, давай.

Полежаев легко встал.

— Пятнадцать лет прошло…. Только на этот раз жертвы — тетки взрослые и все какие-то несолидные… Уборщицы, сторожихи, пьянь одна, все как на подбор, да и по характеристикам какие-то недобрые, с гнильцой и с прошлым.

Полежаев подлил Степану темно-красного чаю. Напиток казался немного загадочным, если долго в него смотреть.

— Одну прав родительских лишили, другая мальца своего подбросила, у третьей на почве нимфомании крыша поехала. Короче, таких особенно и не жалко, однако ж работать надо. Почерк тот же, ясен перец, Громов вернулся. Повзрослел, мишень сменил. Нашел на чердаке старую бутылку со смесью гремучей и давай за старое. Только на этот раз не невинных решил убивать, а, наоборот, дворы от поганых баб чистить… Симптомы те же: оволосение, буйство, беспамятство.