Состоятельная женщина. Книга 1

Мысли Эммы об имении Фарли, а точнее, об Эдвине были внезапно прерваны возвращением отца из пивной, как раз тогда, когда церковные часы пробили десять. Девушка тотчас заметила, что он выпил больше обычного. Он плохо держался на ногах, и глаза его были затуманены. Сняв пиджак, он хотел повесить его на крючок за входной дверью, но промахнулся, и пиджак упал на пол.

– Я повешу его, папа. Иди сядь, а я приготовлю тебе чай, – сказала Эмма, отложив шитье и вскочив со стула.

Джек сам поднял пиджак, и на этот раз ему удалось повесить его на крючок.

– Я ничего не хочу, – пробормотал он, направляясь в комнату. Он сделал несколько нетвердых шагов к Эмме и остановился. Потом долго и внимательно смотрел на дочь, и на его лице появилось изумленное выражение. – Ты иногда так похожа на свою мать, – тихо произнес он.

Эмму очень удивило это неожиданное замечание отца. Она думала, что совсем не похожа на мать.

– Я? – переспросила девушка. – Но ведь у мамы были голубые глаза и волосы темнее...

– У твоей матери не было и вдовьей челки на лбу, как у тебя, – заметил Джек. – Ее ты унаследовала от моей матери, твоей бабушки. Но все же ты очень напоминаешь свою мать, особенно сейчас. Свою мать в девичестве. Овалом лица и всеми чертами. И изгибом губ. Да, с возрастом ты станешь еще ярче, как это было и с ней. Да, девочка, именно так и будет.

– Но мама была красивой, – начала было Эмма и запнулась.

Джек оперся о стул.

– Да, она была красивой. Самой красивой девушкой в этих местах. В Фарли не было ни одного мужчины, который не положил бы глаз на нее. Да, ты бы очень удивилась, если б узнала... – Он прервал себя на полуслове и пробормотал что-то нечленораздельное.

– Что ты сказал, папа? Я не расслышала.

– Ничего, девочка. Все это теперь неважно. – Джек посмотрел на Эмму слегка затуманенным, но все же довольно проницательным взглядом и усмехнулся: – Ты тоже красивая. Вся пошла в мать. Но, слава богу, ты скроена из более крепкой материи. Элизабет была очень хрупкой, не такой сильной, как ты.

Джек печально покачал головой, потом поцеловал дочь в лоб, пробормотал: „Спокойной ночи” и стал с трудом подниматься по каменным ступенькам. Он так сгорбился, что казался совсем маленького роста, и Эмма подумала, смогут ли они, как прежде, называть его Большим Джеком. Она опустилась на стул и рассеянно уставилась на пламя свечи, ярко горевшей перед ней. Девушка думала, что станет с ее отцом. Он словно потерял себя со смертью жены, и Эмма поняла, что прежнего Джека уже не существует. Сознание этого наполнило ее душу безысходной тоской: ведь она знала, что ничем не сможет облегчить его нестихающую боль. Он будет оплакивать ее мать до своего смертного часа.

Эмма отогнала все эти грустные мысли, взяла юбку и снова принялась за шитье. Она просидела до поздней ночи, решив непременно закончить починку и переделку вещей из хозяйского дома. Миссис Уэйнрайт оплачивала эту работу дополнительно, и Эмма, испытывая сильную нужду, должна была подрабатывать, превозмогая боль в утомленных глазах и исколотых пальцах и эту невероятную усталость, все сильнее наваливавшуюся на нее с каждым часом. Лишь во втором часу ночи она отложила последнюю вещь и побрела наверх в спальню, нетерпеливо подсчитывая, сколько она получит за работу.

Раз в год хмурые и дикие вересковые пустоши Западного райдинга < Райдинг – название трех округов графства Йоркшир> сбрасывают свои темные безрадостные одеяния. В конце августа, буквально за одну ночь, все преображается: вереск расцветает таким буйством красок, что мрачные серовато-коричневые холмы неожиданно вспыхивают, озаренные небывалым великолепием и пышностью.

Преображается и обширное, поросшее вереском плоскогорье, раскинувшееся вокруг деревушки Фарли и входящее в цепь великих Пеннинских гор. В сентябре и октябре сглаживается мрачная суровость и этих мест. Словно на холмах великодушно раскинули великолепный отрез дивной ткани, в узоре которой чудесно переплелись королевский пурпур, лазурь и изумрудная зелень. Ведь на заросших вереском склонах растут и колокольчики, и папоротник, и черника, и даже на редких кривых и сучковатых деревьях распускаются вдруг молодые нежно дрожащие листочки.

Жаворонки и коноплянки взмывают в прозрачное небо, так часто накрывающееся тяжелыми дождевыми тучами. Теперь оно стало ослепительно синим и засияло необыкновенным хрустальным светом, свойственным лишь Северной Англии. Но не только суровые окрестности смягчаются и светлеют в это время года. Живые звуки неожиданно взрывают и напряженное безмолвие близкой зимы. Склоны гор сплошь изрезаны узкими долинами и лощинами, и в каждой струится ручеек, кристальная вода которого устремляется вниз по гладким коричневым камням или сверкает в искрящихся водопадах, неожиданно спадающих с крутых горных склонов. Потому-то с Йоркширских вересковых пустошей всегда доносится шум падающей воды, в который вплетаются мелодичные трели птиц, суетливое шуршание кроликов в чернике и папоротнике да редкое блеяние овцы, беспечно блуждающей по вересковым холмам в поисках пищи.

Эмма Харт особенно любила вересковые пустоши, даже в жестокие зимние холода, когда они становились неприветливыми и даже отталкивающими. Как и ее мать, она чувствовала себя как дома в этой уединенной холмистой стране, где, пребывая в полном одиночестве, она никогда не казалась себе одинокой и покинутой. В этом просторе и безлюдности она находила утешение от всех своих тревог и из напоенного величием пейзажа черпала какие-то неведомые силы и ощущение покоя. В любое время года эти долины казались Эмме красивыми, но особенно поздней осенью, когда так пышно, с таким потрясающим великолепием цвел вереск.

Этим августовским утром в понедельник, когда она выбежала за порог на широкий ярко-зеленый луг, усыпанный маргаритками, ее настроение сразу поднялось. Она быстро шла по узкой тропинке, время от времени поглядывая на небо. Взгляд ее темно-зеленых глаз блуждал по вздымающимся светло-сиреневым холмам, казавшимся пурпурными на горизонте, где они сливались с лазурным, без единого облачка небесным сводом. Первые солнечные лучи проникли сквозь легкую голубоватую на горизонте дымку, позолотив ее, и девушка поняла, что этот день будет таким же знойным и жарким, как и весь этот месяц. На этот раз она была рада вырваться из домика в Топ Фолд. Все выходные ее удручало отчаяние отца из-за поспешного отъезда Уинстона, и она с чувством облегчения закрыла за собой дверь дома и направилась к Вершине Мира. Она чувствовала себя свободной и независимой в этой могучей и властной пустыне высоко над землей, овеваемая чистым горным воздухом нарождающегося дня. Ведь Эмма была истинное дитя вересковых долин. Ведь она родилась и выросла среди них, была так же вольнолюбива и непреклонна, как они, и они стали частью ее самой, как воздух, которым она дышала.

Как малое дитя, она взбежала к высоким скалам, пролетая над скромными узенькими долинками и лощинками. Ее спутниками были лишь птицы и пугливые зверушки, населявшие окрестности. Она знала здесь каждое местечко, причем превосходно. Особенно любила Эмма укромные уголки, спрятанные в расщелинах скал, и впадины средь первозданных холмов, где неожиданно расцветали всевозможные чудесные цветы, где вили гнезда жаворонки и прозрачная вода устремлялась вниз по горным склонам, сверкая на солнце, обжигая холодом губы жаждущего и приятно покалывая пальцы босых ног на круглых блестящих камнях.

Сейчас, когда Эмма вырвалась на свои любимые пустоши, подавленность, угнетавшая ее в последние дни, стала быстро проходить. Она шла быстрее по знакомой извилистой тропинке и, упрямо поднимаясь все выше, думала об Уинстоне. Она будет скучать по нему, ведь они всегда были очень дружны и близки по духу, но она была рада за него. Он нашел в себе мужество уехать, покончить и с деревней и с кирпичным заводом в Фарли, пока не стало поздно. Единственное, о чем она жалела, так это о том, что ее брат побоялся довериться ей, неверно полагая, что она расскажет все отцу или, что еще хуже, попытается разубедить его. Девушка улыбнулась в душе. Как же ошибался Уинстон на ее счет! Она бы непременно поддержала его в осуществлении его мечты, ведь она понимала его душу и слишком хорошо знала, каким забитым он рос, и в будущем в Фарли ему ничего не светило, кроме тяжкого труда и скуки да ночных попоек в кабаке с тупыми собутыльниками.