SoSущее

— Какие ж то рассказки, дядь Борь! Натуральные втерки. Стенька ваш за триста лет так втирать намастырился, что заслушаешься.

— И чего же он тебе втер, недососль?

— А то втер, что, говорит, знает он ключик с водою живой. И если, мол, хлопцев ему дать, голов триста, он их водою тою окропит и с ними для меня полмира завоюет. Потому как бойцы те, как их там… ну да, ушкуйники, они как заговоренные станут — так, что ни пуля их не возьмет, ни клинок шемаханский [173] .

173

О шемаханских клинках сведения отсутствуют. Вероятно, Роман ослышался, связав знаменитые мечи из хорасанской стали со всплывшей из детских воспоминаний шемаханской царицей. — Вол.

— Так и сказал, шемаханский? — спросил Платон.

— Так и сказал. Я запомнил почему-то. В детстве, видать, читал хрень какую с шемаханским чем-то.

— С кем-то, с царицею Шемаханскою, — уточнил за недососка Платон и, обращаясь куда-то себе под ноги, сказал: — Да, не дают Стеньке покоя персидские маги с их петухом вещим на камне мироточащем, сердцем легчайшим в чаше сладчайшей, да ключом шоломовым [174] , сезам открывахом. Вот чего ты захотел, тать саратовский, Драгоценностей Лона ее вседающего!

174

Здесь под псевдославянизмами Платон спрятал историю об одержимости Разина магией Востока, упоминая вещую птицу персидских магов, известную как золотой петушок, и сборник заклинаний и описаний магического инструментария при работе с духами «Малый ключ Соломона». — Вол.

— Вы с кем там, дядь Борь? — прервал монолог церемониарха Деримович. — Бормочете чего-то.

— Не чего-то, лопух, а бары-растабары [175] .

— Ну, опять понесло Азарыча, — фыркнул Деримович.

— А про ключик не сказывал, где бьет? — как будто невзначай спросил Платон, пытаясь выдвинуть ящик из серо-синей прикроватной тумбочки.

— Щас, скажет он без тулова! — возмутился за Степана Ромка. Видно, проникся он просьбой атамановой, что даже словечко его «тулово» в рот к нему занесло.

175

Бары-растабары — многократно повторяемые магические формулы. Тюркский аналог буддийских мантр. — Вол.

— Тулово! — ухмыльнулся Онилин. — Стенька не простой мужик был, даром что разбойный. Языками владел, книжки черные персиянские почитывал. Говорят, что даже самого Абрамелина в инвокациях перещеголял. Ну а эти шпионы, что за магов себя выдавали, Ди с Келли [176] , те просто отдыхают. Так что гляди, как бы он в тебя дундука [177] какого не воткнул.

— Чего-чего, — Ромка снова готов был взорваться от негодования, — какого такого дундука?

176

Абрамелин (Абрам) — маг из Вюрцбурга, известный своим гримуаром «Священная магия Абрамелина», вдохновлявшим не одно поколение адептов. Инвокация — вызывание духов. Джон Ди — математик, географ, шпион, алхимик и маг XVI в. Эдвард Келли — его ученик и медиум. — Вол.

177

Дундук — судя по смыслу, бродячий, неприкаянный дух, вынужденный занимать доступные телесные оболочки: лентяев, зевак, расслабленных и прочих профанов. Возможно, параллель диббуку иудаизма. — Вол.

— Дух это такой, из простейших, типа вируса. Сам жить не может, зато гадить — сколько угодно. Внедряется в низшие области тонкого тела, на психосоматический уровень.

— И что? — заинтересовался Ромка, забыв о других незнакомцах, Абрамелине и Ди с Келли.

— А ничего, будешь делать то, что не хочешь, и не делать того, хочешь чего. Этих дундуков вытравлять еще сложнее, чем заразу проэтическую.

— Дядь Борь. — Деримович взял Платона за рукав как раз в тот момент, когда он высовывал ящик с письменными принадлежностями. Взяв стопку чистых листов бумаги и ручку, он повернулся к ученику.

— Так, давай, с вопросами заканчивай. Нам еще сказания «» пройти надо.

— О чем сказания, Платон Азарович?

— Сказания «», не слышал разве? — повысил голос мистагог, полагая, что Деримович опять дурня валяет.

— Слышал, дядь Борь, — покорно согласился ученик, — только о чем сказания ваши?

— О чем?.. Какие промеж правд сказания быть могут? — спросил Платон, одновременно нанося на бумагу два лунных месяца, стоящих рогами друг напротив друга.

Ромка решил не тревожить мастера и, потупив глаза, предусмотрительно промолчал. И не прогадал. В педагогическом, а точнее в мистагогическом, экстазе Платон вписал меж двух полумесяцев круг.

— Сказания… — произнес он по слогам, — «»… — и ткнул на звуке «о» ручкой в центр круга.

— А-а, — дошло наконец и до Деримовича, — сказания об этом самом «» и есть.

— Не об, а его сказания, сказания «». Круга нашего, и с нашей же стороны этой вот границы, — пояснил Онилин и обвел ручкой окружность еще раз.

— A-а, теперь понял, — просиял Роман, — это как «Сказки тридевятого царства».

— Скорее, тришестого, — весело поправил ученика Платон, — ну давай, какие там вопросы еще у тебя.

— Дядь Борь, — столь же вкрадчиво начал Деримович, — я вот о чем хотел попросить…

— Ну так спрашивай, — прервав затянувшуюся паузу в речи недососка, потребовал Платон.

— Я хотел попросить… — Ромка опять замялся, но, взяв себя в руки, начал выдавливать из себя просьбу, — можно мне уже ничего не спрашивать?.. Ну и объяснять, Платон Азарович, может, и объяснять ничего не надо, а? Зачем мне все легенды и сказания эти? И без них, куда прикладываться, понятно. Оно ж само чует, дядь Борь, где течет.

— Ну так и муха на говно без теорий садится. А потом на стол лезет. Только на столе не ждут ее. Мухобойкой — раз и прихлопнули!

— Ну и как ей теории ваши помогут?

— Обычную муху прихлопнут, а вот священную — нет. Теперь сечешь, что теории меняют?

— Пока не просекаю, дядь Борь. Священная она или нет, муху, что слетела с говна, на столе чествовать не будут.

— Чествовать? — вскинул брови Платон. — Не твой лексикон, Деримович, не твой. Не иначе Стенька в тебе разворачивается.

— Не-е, я пошутил, Платон Азарыч, — поспешил успокоить мистагога Роман. — Стенька — да, заманивал он так, говорил, мол, завоюю мир для тебя, и склонятся, как их… да, выи народов пред тобой, и государи их падут на колени пред тобой и чествовать станут, и станешь Володарем ты среди государей, и володеть ими будешь, а жен и дочерей их будешь брать без счету и правил, и сосцы их сосать наисладчайшие.

— Сладко он тебе напел. — Платон бросил испытующий взгляд на подопечного. — Только я не пойму, как ему и оды петь, и руку в зубах держать удавалось? Я уж про легкие там или связки голосовые не спрашиваю, раз легенды о головах вещих головы ходят, так тому и быть… — Платон остановился и пристально посмотрел на подопечного. — Ну и что скажешь, Роман Дерьмович?

— А то скажу, что не Дерьмович я, а Борисович. Это раз. А два, Платон Азарович, сквозь зубы голова Стенькина вещала, глухо и протяжно, ну как из унитаза примерно.

— Гляжу, и унитаз вторую профессию у тебя приобрел — как инструмент дознания. Уж точно, наш пострел везде поспел!

— Не совсем, дядь Борь, — возразил Деримович. — Унитаз средством убеждения работал, — при дознании одно нрзбр выходит.

— И как, удавалось убедить кого?

— Еще бы. Только не каждая модель подходит.