Сотовая бесконечность

– Что здесь у тебя? – спросил тот, подходя к кустам и заглядывая. – Ничего себе! – присвистнул он, увидев Лангуа. – Ты кто таков будешь? Оружие есть?

Спрашивал он по-французски! Хотя Антуан понимал русскую речь, но им-то откуда знать…

– Никак нет! Я – Антуан Лангуа, солдат Вюртембергского третьего конно-егерского герцога Людвига полка, – заученно ответил тот.

– Вот это да, – русские переглянулись. – Да где же твой полк? Как ты здесь оказался, несчастный?

– Я?.. Остался после сражения… Мёртвый.

Русские снова переглянулись, отступили на шаг. Француз услышал, как они тихо совещаются по-русски.

– Может, он того, на голову весь ушибленный? – Кто именно говорил, непонятно.

– Точно, контуженный… и что делать с ним? – спросил второй.

– Что делать, что делать… Или добить, чтоб не мучался, или брать в плен, со всеми правами, положенными по… как там она зовётся… а, по Женевской конвенции!

– Ты, похоже, не представляешь, что такое пленный, не способный сам передвигаться…

– Но ведь каждый пленный был прежде солдатом… таким же как мы…

– Эй, мертвяк! – крикнули из-за кустов, снова по-французски. – Жрать-то будешь?

В кусты снова вошёл младший, не забывая держать Антуана на мушке.

– Еда, понимаешь? Горячая!

– Понима-аю, – выдохнул француз. – Бу-уду…

– Раз-два, взяли! – скомандовал подтянувшийся старший солдат. Вдвоём они подхватили обезножившего бывшего врага под микитки и потащили к костру.

Распухшими руками, с которых лоскутами слезала кожа, Лангуа принял котелок с кашей; давясь и обжигаясь, накинулся на неё. Но руки не слушались, и большая часть пищи падала ему на живот.

– Эй, болезный! Ты лошадей-то попридержи, – забеспокоился младший и отнял у француза котелок. – Так и удавиться недолго от жадности.

Лангуа, который не понял ничего про лошадей, зарыдал и попытался ползти к котелку.

– Бедный человек, – покачал головой младший. – Да ты лежи, не беспокойся, никто не отнимает у тебя еду! Я сам тебя покормлю.

Он присел рядом с французом и, дуя на кашу, принялся аккуратно кормить того с ложки, останавливаясь только для того, чтобы отщипнуть маленький кусочек хлеба и всунуть промеж синих вздувшихся губ.

Старший солдат ел свою пайку и одобрительно поглядывал на спутника. Скормив половину каши, тот решительно отставил котелок.

– Хватит на первый раз, а то помрёшь от обжорства, – сказал он французу, который опять заплакал. – Чуть погодя покормлю тебя. Не сомневайся. А пока давай поближе к костру перемещу тебя, а то мороз пробирает! Рассказывай, как ты здесь оказался.

Лангуа, которого от тепла и сытной еды неудержимо клонило в сон, с трудом шевеля губами, принялся рассказывать.

– Я мертвец… – повторил он. – Антуан Лангуа, солдат Вюртембергского… третьего конно-егерского герцога Людвига полка… Полмертвеца или половина человека, как… вам будет угодно. Пятьдесят дней назад на побоище мне разбило ноги картечью…

Когда Лангуа пришёл в себя, на поле опустилась ночь. Он так и не знал, кто же победил в этом сражении. Поле было пустым. Точнее, на нём не было никого живого – кроме него. К нему смерть почему-то не шла. Ползая по полю, он нашёл ручей, питался корнями растений, сухарями, которые находил у убитых. Холодными ночами залезал в развороченное брюхо какой-нибудь лошади, и лежал, согреваясь вначале ее внутренностями, а потом гниющим мясом. Вскорости по ночам поле стало оживать. Поначалу Лангуа казалось, что это души неуспокоенных мертвецов светляками носятся повсюду. Но действительность оказалась и проще и страшнее – стаи волков сбежались попировать на дармовщинку. Лангуа поначалу очень их опасался, но волки не обращали на него внимания – неподвижной еды было вдосталь.

Через некоторое время Лангуа уже завидовал мёртвым. Их не беспокоили стужа и голод, им уже было всё равно, а души либо грелись у подземного камелька, либо, на что хотелось надеяться, парили в небесных сферах.

Когда стал крепчать мороз и одежда, в которую он заворачивался, будто в кокон, уже не согревала, он изловчился убить парочку волков, которые в последнее время стали подходить всё ближе. Он думал выпотрошить их и укутаться в шкуры, но те ссохлись и скукожились, став совершенно непригодными к употреблению.

Порой ему казалось, что на поле звучат голоса, иногда даже вспыхивала перестрелка. Каждый раз он кричал и, не дождавшись ответа, с ужасом осознавал, что попросту начинает сходить с ума. Вот и сегодня он долго не мог понять – настоящих людей он видит или ему снова мерещится. Если позволено ему будет узнать имена, то он до последней секунды жизни будет молиться за их здравие и благодарить Бога за то, что послал ему честь умереть от пули, а не от волчьих зубов…

– Быстро ты умирать собрался, – недовольно пробурчал старший. – За каким лядом тебе имена наши… Ну да ладно. Зови меня Иль…ёй, а побратима моего Але… короче, Санькой.

Русские с удивлением рассматривали выжившего француза. Такая стойкость духа и тела явно вызвала у них уважение. Лангуа слегка улыбнулся и пожал плечами – мол, так получилось. Он был удивительно спокоен. На душе легко и светло. Он радовался, что наконец-то закончилось невероятное ожидание и вот уже сейчас, совсем скоро он присоединится к ушедшим на небо солдатам Вюртембергского третьего конно-егерского герцога Людвига полка. И, быть может, сам полковник Шарль Пьер Виннелон пожмёт ему руку и прикажет занять место в строю. Последнему из отставших, что догнали свой полк на марше в небеса…

– Что делать будем? – спросил Илья по-русски.

– Ума не приложу! – почесал в затылке Санька. – Не оставлять же его здесь. Замёрзнет французишка. Столько натерпелся, жаль уже, если погибнет ни за понюшку табаку.

– Чего его жалеть? – проворчал старший. – Во-первых, враг, во-вторых, не жилец всё равно.

– Убить человека, даже врага – это не благородно! – горячо возразил младший. – Да и поверженный воин – уже не враг. А этот вообще герой! Он достоин если не жалости, то снисхождения.

– Все равно же помрёт.

– Не помрёт! До сих пор не помер. А теперь и подавно, – махнул рукой Санька.

– Ну-ну…

Младший направился к сморенному горячей пищей французу, почти заснувшему, и достал странно блестящий пистолет, с коротким, будто обрубленным стволом. Лангуа успел подумать, что надо было попроситься перед смертью помолиться, но, стало быть, русские решили побыстрее с ним расправиться, избавиться от обузы… Тем более что кони, стоявшие поодаль, мотали головами и нетерпеливо переступали на месте, всем своим видом показывая хозяевам, что следует торопиться.