Сотовая бесконечность

Санька приставил ствол к шее француза и… тот неожиданно ощутил всего лишь лёгкий укол и, прежде чем провалиться в небытие, успел удивиться, что не чувствует никакой боли…

Приходил в себя он долго. Временами ему казалось, что он уже в аду, в громадной зале с низким чёрным потолком, лежит на раскалённой сковороде, и ему безумно жарко. Он пытается сорвать с себя тяжеленную крышку, прикрывающую сковороду, но чья-то настырная рука раз за разом опускает её на грудь… То ему чудился сладкий запах свежеиспечённого хлеба, прохлада родниковой воды на губах, и чья-то нежная, мягкая рука, ложащаяся на горячий лоб.

Однажды Антуан открыл глаза и понял, что жив и выздоровел. Ощущая во всём теле невероятную легкость, он потянулся и сел в постели. Огляделся. Это был точно не ад. Но и на рай походило мало. Небольшая комнатка, белые стены, он сидит на печи. Над самой головой потолок. Забывшись, Лангуа спрыгнул на пол и, только сделав два шага, упал как подкошенный. Но не оттого, что ноги не слушались. А оттого, что осознал: он может ходить!..

Скрипнула дверь и… вошла женщина!

– Полно вам, господин, так утруждать себя, – бросилась она к нему. – Ляжьте, отдохните, а если чего надо, я принесу!

Несмотря на слабое сопротивление, хозяйка вернула француза на печку, уложила, заботливо подоткнула одеяло. Когда она склонилась над ним, Антуан увидел, что у неё милое круглое личико, на носу россыпь веснушек. Светлые пушистые ресницы и пухлые губы, из-под платка выбиваются светлые пряди. В груди Антуана Лангуа что-то ёкнуло, всё тело вдруг окатила горячая волна. Он уже и забыл, как ЭТО бывает.

– Где я? – спросил он по-русски, чтобы скрыть накатившее чувство.

– У меня в доме, – отозвалась хозяйка. Зардевшись, как роза, она легко спрыгнула на пол и прошла к столу; отвернувшись, продолжала рассказывать: – Зимой привезли вас два господина. Стали ко мне на постой. Один всё долго с вами возился. Ноги деревяшками обложил, потом обмотал тряпьём. Сказал снять ровно через сорок дён… Я и сняла. А сами вы болели крепко. В горячке поболе двух месяцев провалялись. Уж я за вами ухаживала!.. Вон волосы все вышли, кожа лохмотьями слезла. Ровно как у змеи! Теперь вы розовый везде, как младенчик.

– Что значит везде? – смутился Антуан.

– А то и значит, – ответила молодая женщина, лукаво стрельнув глазами.

– А сами те господа где?

– Уехали. Давненечко уже. А вас оставили. Денег мне дали, чтобы вам пропитание, значит, покупать, и лекаря если надо привести.

– Что-то ещё те господа сказали?

– Сказали, что пригодитесь ещё мне, – хозяйка хихикнула в уголок белого платочка. – Ну, воды там наносить, дров нарубить. А один, такой охальник, шлепнул меня и говорит, что, можливо, ещё для какой надобности могу вас приспособить… А и чего, господин, оставайтесь! Мужиков у нас теперича мало совсем, война проклятущая позабирала…

Она подошла к печке, снизу вверх заглянула в глаза француза. В её голубом взоре полыхнула такая надежда, что у него перехватило горло.

– Мужик мой на войне тож полёг, как раз на побоище в поле около Бородина. Может, ты, господин, его и убил? – она туго-туго затянула платок, так что даже лицо покраснело. – А теперь оставайся! Отплатишь долг свой кровный.

Антуан Лангуа долго-долго смотрел в эти самые лазоревые в мире очи.

– Останусь. До весны, а там видно будет.

Она отступила назад и звонко расхохоталась:

– Весна уж на дворе!

Антуан смутился на миг, а потом спросил:

– Как зовут тебя, красавица?..

Он уже знал, что отсюда, от НЕЁ – никуда не денется.

Целых две сотни тысяч французов остались в России после бесславного бегства Наполеона. Остались навсегда. Добровольно. Большинство пленных солдат и офицеров со временем вернулись на родину. Но не все. Далеко не все.

Россия стала новой родиной для бывших врагов. Эта страна всегда со странным постоянством вбирала в себя многих иноземцев, и вскоре они, или их дети, становились здесь своими. Загадочная душа не только у людей бывает, у страны, выходит, тоже…

Особая стать и особенная судьба.

Тич однажды констатировала факт, что русские корни имеются у всех четверых участников беспримерного мультифронтового рейда. Ильм, по сути, тоже русский, только нездешний. У его страны аналогичная роль в истории ТОГО мира…

В себе она тоже приметила характерное изменение: думает-то она уже на русском языке. Четыре года слежки за этой четвёркой даром не прошли.

Сергий Курций Валла домой ворвался как ураган. Растолкал рабов, влетел в патио – внутренний дворик своей виллы. Уселся на мраморную скамью, отдышался, взлохматил шевелюру, на удивление пышную для его сорока восьми лет. А задуматься было о чём!

– Рабы! Вина-а-а! – проревел Сергий, порывисто срывая и отбрасывая в сторону тогу.

Несколькими мгновениями позже перед ним возник инкрустированный слоновой костью и полудрагоценными камнями столик египетской работы. На нём появились фрукты, мясо, вино, сыр, хлеб и прочее.

Слуги двигались бесшумно, словно призраки. Когда стол был накрыт, юные рабыни присели рядом с хозяином, чтобы прислуживать ему.

– Во-о-он!

Девчонки испарились.

Сенатор Валла, оставшись в одиночестве, сам, не прибегая к привычной помощи виночерпия, немедленно наполнил чашу, осушил её. Тут же наполнил снова.

Вот уж свалилась на него напасть!

С четырнадцати лет, когда его совратила собственная мать, Сергий Курций Валла не знал бульших потрясений.

Новый кубок. Пять глотков. И ещё немного на дне.

– Марс, Юпитер и Венера!

Сергий отёр рот тыльной стороной предплечья.

– К Юпитеру все эти… Эх!

Сенатор схватил кувшин с вином обеими руками и опрокинул в себя содержимое.

Вино, обильно пролившись мимо рта, окрасило его тунику багровыми потёками. Словно он только что убил кого-то.

– Рабы! Вина-а-а! – снова заорал сенатор, отбрасывая в сторону пустой кувшин, жалобно зазвеневший на плитах дворика.

Немедленно заявился виночерпий с внушительным кувшином.

Едва он ушёл, в патио вплыла Юния…

Юния Виктория Валла.

– Серг?.. – Она гибко склонилась к нему. – Что-то случилось?

– Ничего… – попытался отвязаться от неё Сергий.

– Милый! Я же вижу!

Юния надула губки и нахмурила брови. Весь её вид выдавал покорность воле господина и отчаяние от его пренебрежения!

– Что произошло?!

– Юни! Иди к себе! Немедленно! – проревел Сергий, но видя, как исказилось страхом лицо красавицы-жены, смягчившись, добавил: – На меня неожиданно свалили дела исключительной важности. Решение сената! Сама понимаешь, дорогая…

Юния понятливо опустила веки, тут же юркой ящеркой метнулась к нему, оставила на щеке влажный след мимолётного поцелуя…

Юния!..

Уже вторая жена Сергия Курция Валла, начальника Римской школы гладиаторов. От первой, два года назад унесённой моровым поветрием, пронёсшимся по Вечному городу, остались пятнадцатилетняя Юнона и девятнадцатилетний Гай.