Сотрудник агентства «Континенталь» (Сборник)
Шрифт:
Затем мы сели и отлично поговорили.
— Я рассказывал вам о затруднениях, что Хенни имел с тем парнем, Валдеманом, — начал Клэйн, после того как они с Фарром решили сознаться, так как им ничего больше не оставалось делать, — и как он одержал верх в их ссоре, потому что Валдеман исчез. Так вот, Хенни приложил к этому руку — он однажды ночью застрелил его и зарыл — я видел это. Гровер был отъявленным негодяем в те времена, он был слишком крутым, чтоб я решился ссориться с ним, поэтому я даже не попытался извлечь что-то из того, что я знал.
Но сделавшись старше и богаче он стал, подобно многим, слабее. И тот случай стал его беспокоить, потому то, когда я встретился случайно с ним в Нью-Йорке, примерно четыре года тому назад, мне не составило
Так что я рискнул и стряс с Хенни пару тысяч. Они мне легко достались, и после этого, всякий раз, как мой карман сдувался, я или шел к нему, или слал пару словечек, и он всегда шел навстречу мне. Но я был осторожен и не хотел слишком давить на него. Я знал, как ужасен он был в прежние времена, и не хотел, чтоб он снова сорвался.
Тем не менее, я, в конце концов, этого добился.
В пятницу я позвонил ему и сказал, что нуждаюсь в деньгах. Он мне ответил, что перезвонит и сообщит, где мы встретимся следующей ночью. Он позвонил в субботу, около половины десятого, и сказал, чтоб я шел к его дому. Я отправился туда, он ждал меня на крыльце, провел наверх и вручил мне десять тысяч. Я сказал, что это последний раз, и я больше никогда не буду беспокоить его — я всегда так говорил, чтоб сделать ему приятное.
Естественно, я хотел поскорее уйти, как только получил деньги, но он, должно быть, решил поболтать для разнообразия, поэтому задержал меня на полчаса или чуть более, нес всякую чепуху о людях, кого нам довелось знать в прежние времена.
Спустя некоторое время я начал нервничать. Его глаза стали такими, какими были в молодости. А потом, он внезапно набросился на меня. Он схватил меня за горло и повалил на стол, моя рука коснулась латунного ножа. Тут решалось — я или он, так что я ткнул его ножом куда получится.
Я победил и вернулся в отель. На следующий день газеты только и говорили, что об этом происшествии, и они были полны трепа насчет кровавых отпечатков пальцев. Это меня поразило! Я ничего не знал об отпечатках, а тут, оказывается, я их оставил повсюду.
И еще я стал волноваться, что Хенни должен был где-нибудь в своих бумагах записать мое имя, и, возможно, он сохранил некоторые из моих писем и телеграмм, хотя они и были написаны достаточно осторожным языком. Так или иначе, а полиция раньше или позже, сообразил я, захочет задать мне кое-какие вопросы, а тут я со своими отпечатками, которые соответствуют кровавым следам, и у меня нет ничего, что Фарр называет алиби.
Именно тогда я вспомнил о Фарре. У меня был его адрес, и я знал, что он был специалистом по отпечаткам на Восточном побережье, таким образом я решил попытать с ним шанс. Я пошел к нему и рассказал всю историю, и мы посоветовались между собой и нашли, что можно сделать.
Он сказал, что подделает мои отпечатки, и я должен буду прийти сюда, рассказать историю, которую мы согласовали, и сделать так, чтоб у меня взяли отпечатки. После этого я был бы в безопасности независимо от того, что еще пронюхают о моих отношениях с Хенни. Он намазал мои пальцы чем-то и предупредил, чтобы я остерегался обмениваться рукопожатиями с кем-либо и касаться чего-либо, и все прошло как по маслу.
Затем этот маленький толстяк — он имел ввиду меня, — вчера заявился в отель и сказал, почти прямым текстом, что подозревает меня в убийстве Хенни и что мне лучше всего прийти сюда этим утром. Мне пришлось сразу бежать к Фарру, чтоб выяснить, следует ли мне удариться в бега или продолжать держаться своей версии, и Фарр сказал: «Держаться!» Я провел у него всю ночь, пока он обрабатывал мои руки. Вот мой рассказ!
Фелс повернулся к Фарру.
— Я встречал попытки подделать отпечатки пальцев, но от них не было толка. Как вам это удалось?
Эти ученые птицы забавны. Перед нами сидит Фарр, с вытянувшейся физиономией, которому светит обвинение в пособничестве, и все же он расплывается от удовольствия,
слыша восхищение в тоне Фелса и отвечает преисполненный гордости:— Это просто! Я взял человека, чьих пальцев, насколько мне было известно, не было ни в одной полицейской картотеке — я не хотел случайно поскользнуться на этом — и снял у него отпечатки на медную пластину, потом применил обычный процесс как для фотогравюр, но травление сделал более глубоким. Затем я покрыл пальцы Клэйна желатином — как раз, чтоб покрыть его подушечки — и прижал к пластине. Таким образом я получил всё, даже поры на коже, и…
Когда я покидал бюро десять минут спустя, Фарр и Фелс сидели нос к носу и чирикали друг другу всякий вздор, словно две спевшиеся пташки.
Дело Гейтвудов
«Crooked Souls» («The Gatewood Caper»). Опубликован в журнале «Black Mask» в октябре 1923 года. Переводчики Э. Гюнтер и Г. Рикман.
Харви Гейтвуд распорядился, чтобы, как только я появлюсь, меня препроводили к нему немедленно. А потому мне потребовалось не меньше четверти часа, чтобы преодолеть полосу препятствий, созданную из армии портье, курьеров, секретарш и секретарей, каждый из которых непреклонно преграждал мне дорогу, начиная от входа в здание Деревообрабатывающей компании Гейтвуда и заканчивая личным кабинетом председателя. Кабинет был огромен. Посредине стоял письменный стол величиной с супружеское ложе — из красного дерева, разумеется.
Как только вымуштрованный служащий компании, сопровождавший меня, шмыгнул за дверь, Гейтвуд перегнулся через стол и взревел:
— Вчера похитили мою дочь! Я хочу достать этих бандитов, даже если для этого мне придется выложить последний цент!
— Расскажите мне, пожалуйста, обо всем подробно, — предложил я.
Но он хотел немедленного действия, а не вопросов; поэтому я потерял около часа на то, чтобы получить сведения, которые он смог сообщить за пятнадцать минут.
Это был могучий здоровяк — около двухсот фунтов тугой красной плоти, и феодал-самодур — от макушки яйцевидной головы до носков гигантских, сшитых, несомненно, на заказ, ботинок. Он сколотил свои миллионы, стирая в порошок каждого, кто становился на его дороге, и сейчас, в ярости, готов был продемонстрировать эту милую привычку. Его нижняя челюсть торчала гранитным утесом, глаза налились кровью — одним словом, он был в прекрасном настроении. Сначала все шло к тому, что Континентальное детективное агентство потеряет клиента, так как я решил, что, если он не расскажет все, что я хочу узнать, я пошлю это дело к дьяволу.
Однако в конце концов я выжал из него то, что нужно. Его дочь Одри вышла из семейной резиденции на Клей-стрит вчера вечером около семи, заявив своей горничной, что идет прогуляться. Домой она не вернулась. Об этом Гейтвуд узнал только из письма, которое пришло утром. Отправители сообщили, что дочь похищена, и требовали за ее освобождение пятьдесят тысяч долларов. Гейтвуду предлагали приготовить эту сумму в стодолларовых банкнотах, чтобы без проволочек передать, когда получит инструкцию, как это сделать. В качестве доказательства, что они не шутят, похитители присовокупили к письму прядь волос девушки, колечко, которое она всегда носила на пальце, а также написанную ее рукой записку, в которой она просила отца выполнить все, что от него требуют.
Письмо это Гейтвуд получил в своем офисе; он немедленно позвонил домой и получил подтверждение, что девушка действительно не спала ночью в своей постели и что никто из прислуги не видел ее с тех пор, как она вечером вышла на прогулку. Гейтвуд немедленно позвонил в полицию и передал письмо, а позже решил также нанять и частных детективов.
— А теперь, — загрохотал он, как только я выудил у него все это и заодно убедился, что он ничего не знает о знакомствах и привычках своей дочери, — теперь немедленно беритесь за дело! Я плачу вам не за то, чтобы вы просиживали задницу и переливали из пустого в порожнее!