Сотрудник агентства "Континенталь"

– Что за переполох? – спросил он.

– То же самое, что и прошлой ночью! Встретили кого-нибудь по дороге? Или видели кого-нибудь, кто ушел отсюда?

– Нет.

– Хорошо. Садитесь в свой драндулет, и катитесь по дороге обратно. Останавливайте любого, кого встретите идущим отсюда, или кто выглядит подозрительно! Есть пушка?

Он быстро повернулся, в нем не было и следа прежней лени.

– Есть в моей машине, – крикнул он, переходя на бег.

Работники все еще стояли на своих постах, я прочесывал окрестности с запада на восток и с севера на юг. Я понимал, что упускаю свой шанс обнаружить следы, когда было еще достаточно светло, чтоб увидеть их, но я полагал, что стрелявший все еще находится поблизости. К тому же Шэнд сказал мне, что земля была неподходящая, чтоб на ней остались отпечатки.

На подъездной гравийной дорожке перед домом я нашел пистолет, из которого стреляли – дешевый револьвер тридцать восьмого калибра, слегка ржавый, резко воняющий сгоревшим порохом, с тремя пустыми гильзами и тремя целыми патронами.

Больше я ничего не нашел. Убийца – так как я видел рану в боку девушки, я называю его так – исчез.

Шэнд и доктор Ренч приехали вместе, как раз когда я заканчивал свои безрезультатные поиски. Немного позже вернулся и Илария Гэллоуэй – с пустыми руками.

За завтраком тем утром все были подавленные, кроме Иларии Гэллоуэя. Он удерживался от обычных шуток явно по причине ночных волнений, но его глаза сверкали всякий раз, когда встречались с моими. Я знал, о чем он думал: это отличная шутка – устроить стрельбу прямо под моим носом. Пока его жена оставалась за столом, он был нем как могила, как если бы не хотел обидеть ее.

Миссис Гэллоуэй вскоре встала из-за стола, а доктор Ренч присоединился к нам. Он сказал, что оба его пациента находятся в столь хорошем состоянии, как можно было бы и ожидал, и он думает, что они оба поправятся.

Пуля только задела ребра и грудную кость девушки, пройдя сквозь ткани ее груди и мышцы, войдя с правой стороны и выйдя слева. За исключением шока и потери крови, она вне опасности, хотя и пребывает в бессознательном состоянии.

Тек как доктор сказал, что Эксон спит, то мы с Шэндом прокрались в его комнату, чтоб осмотреть ее. Первая пуля вошла в дверной косяк, примерно на четыре дюйма выше отверстия, оставленного предыдущей ночью. Вторая пуля пробила японскую ширму и, пройдя сквозь тело девушки, застряла в штукатурке стены. Мы выковыряли обе пули – они обе были тридцать восьмого калибра. Обе, что было очевидно, были выпущены от одного из окон – или обе с той стороны окна, или обе с этой стороны.

Шэнд и я допрашивали без всякой пощады повара-китайца, работников с фермы и Фиггсов весь день. Но они прошли через все это выдержав испытание – не было ничего, что позволило бы повесить стрельбу на кого-либо из них.

И целый день проклятый Илария Гэллоуэй следовал за мной туда-сюда, с насмешливой искоркой в глазах, которая говорила яснее всяких слов: «Я – логичный подозреваемый. Почему же вы не пропустите меня через ваш допрос третьей степени?» Но я усмехался ему в ответ, и ни о чем его не спрашивал.

Шэнд должен был уехать в город во второй половине дня. Он позвонил мне позже по телефону и сказал, что Гэллоуэй покинул Ноунберг тем утром достаточно рано, чтоб успеть прибыть домой за полчаса до начала стрельбы, если бы он ехал со своей обычной скоростью.

День прошел слишком быстро – и я боялся наступления ночи. Две ночи подряд на жизнь Экстона покушались – а теперь наступала третья ночь.

Во время обеда Илария Гэллоуэй сказал, что он собирается этой ночью остаться дома. Ноунберг, по его словам, был скучен, если сравнить; и он усмехнулся мне.

Доктор Ренч отбыл после трапезы, сказав, что он вернется как можно скорее, но у него еще два пациента на том конце города, и он должен их посетить. Барбаа Кейвуд пришла в сознание, но у нее была истерика, и доктор дал ей опиум. Теперь она спала. Экстон отдыхал без неприятных ощущений, если не считать высокую температуру.

Я пришел в комнату Экстона через несколько минут после окончания обеда и попытался задать ему пару вопросов, но тот отказался на них отвечать, а нажать на него я не мог, так как он был слишком болен.

Он спросил, как состояние девушки.

– Доктор сказал, что ей никакая особая опасность не угрожает. Только последствия потери крови и шока. Если только она не сорвет повязки и не истечет кровью во время одного из своих истерических припадков, то доктор говорит, что она встанет на ноги через несколько недель.

В это время вошла миссис Гэллоуэй, и я спустился снова вниз, где был схвачен Гэллоуэем, который настаивал с шутливой серьезностью, чтоб я рассказал о некоторых тайнах, которые я разгадал. Он наслаждался моим стесненным положением до конца. Он подтрунивал надо мной около часа, заставив меня внутри кипеть; но я только улыбался в ответ, вежливо притворяясь безразличным.

Когда его жена присоединилась к нам – она сказала, что оба больных спят – я сбежал от ее мучителя-мужа, сказав, что мол я должен сделать кое-какие записи. Но я не пошел в свою комнату.

Вместо этого я пробрался украдкой в комнату девушки, пересек ее, и спрятался в комоде, на который обратил внимание еще днем. Я оставил дверь приоткрытой, примерно на дюйм, и через щель мог видеть соединяющую комнаты дверь – ширма была убрана – кровать Эксона, и окно, через которое уже влетели три пули, и только Господь мог знать, что еще могло прилететь.

Время шло, я одеревенел стоя спокойно. Но я ожидал этого.

Дважды миссис Гэллоуэй приходила, чтоб посмотреть на отца и на медсестру. Каждый раз я полностью закрывал дверь, как только слышал ее шаги на цыпочках в зале. Я прятался от всех.

Только она покинула комнату после своего второго посещения, я еще не успел приоткрыть свою дверь снова, как я услышал слабый шорох и мягкие шлепки по полу. Не зная, что это было и где, я боялся открыть дверь. В своем тесном тайнике я замер и ждал.

Шлепки стали различимы – это были тихие приближающиеся шаги. Кто-то прошел рядом с дверью моего комода.

Я ждал.

Почти неслышимый шорох. Пауза. Самый мягкий и самый слабый слабый звук чего-то рвущегося.

Я вылез из шкафа с пушкой в руке.

Стоящим возле кровати девушки, и склонившимся над ее бессознательным телом, оказался старый Тэлберт Экстон, его лицо горело от приступа лихорадки, его ночная рубашка болталась вокруг его босых ног. Одной рукой он все еще опирался на одеяло, которое он откинул с ее тела. А вторая рука держала узкую полоску липкого пластыря, которой повязки удерживались на месте, и которую он только что отодрал.