Сотрудник ЧК
Шрифт:
Проползала, колыхаясь под ногами, верста, вторая…
И Алексей потерял им счет, боясь остановиться, потому что знал, что достаточно сбросить Воронько и упасть на землю, чтобы не хватило ни сил, ни, особенно, воли встать.
На исходе дня, в глубоких сумерках, он подошел к какой-то приднепровской деревне.
ЗА ВОРОНЬКО!
У загона, возле старого засыпанного колодца, Алексей положил Воронько на траву.
Воронько не стонал. Он только всхлипывал тихонько, вздрагивая головой, да еще в горле у него
– Подожди, Иван Петрович, я ненадолго… Воронько не ответил. Алексей оглянулся, нащупал в темноте какой-то чурбан, подсунул его Воронько под голову и встал.
– Так я сейчас, пять минут…
Он вытащил наган и, придерживаясь за изгородь, пошел по обочине.
Впереди белели хаты. Колодезный журавль, казалось, торчал из рябого, светло-серого неба. Ветер с Днепра трепал и мял жесткую листву.
У дороги валялась сломанная бесколесая телега. Алексей остановился возле нее, обдумывая, куда идти, и свернул к стоявшей на отлете хатенке.
Заплетаясь ногами в огородной ботве, он добрался до забора, нашел калитку. Собаки во дворе не было.
В хате, видимо, прислушивались. Как только Алексей постучал, раздался тонкий, настоенный страхом девчоночий голос:
– Маманя, ты?
– Откройте…
– Дядя Степан?
Стукнула о доски тяжелая заставка. Алексей надавил и, едва запор был снят, он отодвинул тугую, трущуюся об пол дверь и протиснулся в сени. Натыкаясь на рухлядь, пробрался в комнату.
На столе горела коптилка. От ветерка, влетевшего в дверь, огонек заколебался, удлиняясь, и Алексей успел мельком окинуть взглядом старую, давно не беленную хату. В углу на кровати, под лоскутным одеялом, кто-то лежал.
Девочка, заложив запоры, вошла следом за Алексеем, плаксиво говоря:
– Чего долго, дядя Степан? Мамани-то все нет. Как уехала вчера, так и не возворачивалась. Чего бы, дядя Степан? А-а!.. – закричала она, разглядев его, и зажала рот ладонями.
– Тихо! – попросил он. – Тихо, девочка, не кричи! Кто-нибудь есть дома постарше?
На кровати поднялась женщина. Алексей вгляделся – молодая.
– Вам чего? – спросила она, до подбородка натягивая одеяло.
– Хозяюшка, красноармейцы мы, от бандитов спасаемся. Дорогу потеряли…
Скрывать не имело смысла. Темное исцарапанное лицо Алексея, кровь на распахнутом френче, наган в руке, да и его неожиданное появление в таком виде здесь ночью, в центре бандитского района, – все это красноречиво говорило о том, кто он такой.
Женщина опустила ноги с кровати и начала шарить на полу обутки. Алексей торопливо продолжал:
– Товарищ у меня тяжело раненный. Помирает. Помогите, хозяюшка дорогая…
Женщина нашла обутки и, одергивая длинную нижнюю юбку, встала.
– Чего вам? – переспросила она, будто не расслышав.
– Красноармейцы мы… Товарищ умирает у колодца… Ему помочь надо!..
Она заговорила быстро, рассматривая Алексея завалившимися глазами:
– Ой-и нет, не можем мы, не можем, добрый человек! В деревне же зеленые!
– Зеленые?!
– Пять человек
у Сафонова, старосты! Давеча их много приезжало, а после, бог дал, уехали, только пять и осталось… Да ведь все равно, узнают – не жить нам. Не возьмем его, ох, не возьмем, добрый человек!..– Да нет же… – начал Алексей. Она не дала ему продолжать:
– Что мы, миленький, с им делать будем? Я вот больная да сестренка малая…
Девочка, оправившись от испуга, стала, захлебываясь, выговаривать, что мамка их уехала за мукой в соседнюю деревню к тетке Ефросинье, да все нет ее.
– Ты, дяденька, не видал, случаем?
– Не видел, – сказал Алексей. Перед этими плачущими женщинами он на минуту забыл, зачем пришел.
А они рассказывали наперебой, что утром приехали бандиты, объявили «нибилизацию», двух мужиков взяли, а третьего, Ивана Лотенко – он идти не хотел, – увели силой, после уехали, а пятеро осталось у старосты Сафонова, который и сам в налеты ходил, а ныне наворовался, так дома сидит.
– Если он у нас красноармейца найдет, лютой смерти предаст, душегуб! – говорила женщина. – Я ведь сама богом только и жива: мой муж второй год в красных воюет…
– Да я его оставлять не собираюсь! Мне лодку нужно, до Херсона доехать!
– Лодку? – переспросила женщина, и по тому, как она вдруг замялась, Алексей понял, что лодка у них есть.
– Хозяйка, выручи! – сказал он, вкладывая в свою просьбу все свое отчаяние, всю боязнь за Воронько. – Помрет товарищ! У тебя у самой муж такой, как мы…
– Миленький, как же без лодки-то? – проговорила женщина и, точно ища поддержки, оглянулась на сестру. – Ведь она одна у нас…
– Вернем лодку! Обязательно вернем! Вот тебе большевистское слово! Веришь? – и, видя, что она все еще колеблется, вытащил из кармана свой чекистский мандат. – Смотри сюда: чекисты мы из Херсона. Хочешь, расписку напишу?
– Да не надо мне! – замахала она руками. – На кой мне твоя расписка!
– Мы тебе вместо лодки шаланду приведем с парусом! И будет тебе вечная благодарность от Советской власти!
– Чего уж, – нерешительно проговорила женщина. – Ежели помирает человек… Рази я не понимаю! – И повернулась к сестре: – Нюрка, сведи его, нехай… Весла в курене.
Девочка вскарабкалась на печку и через минуту спустилась вниз, связывая за спиной концы большого рваного платка. Увидев ее готовой, старшая всхлипнула, притянула к себе и, оправляя платок, зашептала:
– Низом идите, бережком, тихонько, не услышали б у Сафонова.
Опасаясь, как бы она не передумала; Алексей слегка подтолкнул девочку к двери.
Женщина сняла запоры, и они вышли из хаты. Девочка юркнула в сарай и приволокла по земле два весла. Алексей закинул их на плечо и шепнул женщине, отпиравшей калитку:
– Спасибо тебе, сестренка!
Она, уже, возможно, сожалея о своей доброте, напомнила:
– Лодку-то не погуби!
– Не бойся…
Воронько не дышал.
Алексей опустился на землю, подтянул колени и положил на них тяжелую, гудящую голову.
Только теперь он почувствовал, как устал. Болели ноги – до крови, должно быть, стер; плечи и спину резко саднило.